Раз уж зашла речь на эту тему, позволю высказать и свои скромные соображения. Мелодию Ромен Роллан назвал душой музыки, а я бы сказал, что это все-таки мысль в ней. Нет мелодии, и музыка лишается всякого содержания - это значит, что она уже не музыка.
Музыка изначально играла в своей сфере ту же роль, что литература и живопись - служила инструментом организации, упорядочения звуков ради выражения с их помощью определенных идей, чувствований; передачи информации, говоря современным языком. Гармония и ритм - это не равные мелодии компоненты, а всего лишь подсобные средства ее изложения, аналогичные рифме в поэзии и стилю в прозе. Один голый ритм имеет так же мало оснований именоваться музыкой, как дизайн живописью или дом-коробка архитектурным сооружением. Я вовсе не хочу сказать, что исчезновение мелодии означает фатальный конец искусства, связанного со звуком и голосом. Но, повторяю, это уже не музыка, как она понималась до сих пор, а нечто совсем иное.
Роскошный СВД вскоре замолк, в республиканском центре не нашлось мастерской, где бы взялись его чинить, пришлось довольствоваться черной "тарелкой" громкоговорителя. По утрам я беззаботно врубал его на полную мощность, будя весь дом, делал зарядку под команды мастера спорта, сопровождаемые веселыми маршами.
Много радости доставил самокат, которым я особенно дорожил, поскольку сам его смастерил, как ярославский мужик: "с одним топором да долотом". Трудился я над этим сооружением в 6-м классе целый месяц. Сначала надо было раздобыть две прилично обструганные доски и соединить их железной скобой под прямым углом. Затем выпросить у отца несколько рублей, чтобы купить два подшипника у жившего в нашем доме выпивохи-механика, который таскал их с завода. Серьезнейшей инженерной проблемой стало изготовление руля из найденного во дворе тонкого металлического бруса. Потом серия безуспешных попыток собрать все эти детали в нечто целое, способное передвигаться, - тут мне на помощь пришел тот же механик. Я полдня катался по нашей улице под завистливые взгляды соседских мальчишек, а на другой день мой экипаж похитили.
Я повествую об этих житейских пустяках не просто из старческой говорливости, а помня о сформулированной в предисловии "загадке советского человека". Хочу засвидетельствовать и уверен, что найду поддержку большинства своих сверстников: у меня не было никакого ощущения бедности, обделенности, не говоря уж о зависти. Может быть, просто потому, что завидовать-то особенно было некому, если кто и жил в те времена богато, шикарно, то не афишировал. На поверхностный взгляд все вокруг жили примерно так же, как мы.
Ни разумом, ни инстинктом не ощущал я нехватки того, что называют "полнотой существования". Единственное, что отчаянно хотелось иметь, велосипед. Но нам он был не по зубам. Уже в Восточной Пруссии мне попался на глаза в одном из заброшенных домов, где мы устроили свой наблюдательный пункт, этот вожделенный предмет. Обрадовавшись, как ребенок, я начал его осваивать. По асфальтированному большаку, не чета российским дорогам, наши пушки тянули американские "студебеккеры", а личный состав во главе с комбатом, подобрав шинели, скользил за ними на велосипедах. Красочное зрелище.
Конечно, у нас не было и не могло быть полного социального равенства, но не было и того унизительного ощущения неравенства, которое порождается открытой, агрессивной демонстрацией самодовольного богатства. Вот почему я не сомневаюсь, что коммунистическая идея скончалась (или только занемогла?) у нас, чтобы воскреснуть где-нибудь в другом месте в другое время. Ее присутствие в мире неизбежно, к ней применим закон сохранения энергии, энергии униженных и обездоленных. Коммунизм - их религия, мораль, наука, утешение, надежда. Глупцы те, кто полагает возможным истребить его запретами. Его можно на время приглушить только социализмом, более или менее сносным, терпимым существованием для всех.
В последние годы хулители существовавшей у нас модели авторитарного или "казарменного социализма" вдоволь поупражнялись в разоблачении привилегий номенклатуры. Но даже если бы все сказанное на этот счет было 100-процентной правдой, остается непреложным тот факт, что в социалистических странах был минимальный из когда-либо существовавших в истории разрыв между низкими и высокими доходами. Конечно, даже самый мизерный разрыв может восприниматься болезненно, но советская система содержала ряд, если можно так сказать, "компенсационных механизмов", которые устраняли, по крайней мере делали не таким оскорбительным, ощущение неполноценности, какое испытывает всякий человек, когда его ставят в неравное положение с другими. Хотя бы та же всеобщая доступность высшего образования, благодаря которой способные выходцы из любого социального слоя получали равные стартовые возможности для карьеры. Во всяком случае, небольшой гандикап, который получали на старте жизни выходцы из номенклатуры, быстро растрачивался, если не подкреплялся способностями и прилежанием. А сказка о Золушке сбывалась по версии фильма Григория Александрова "Светлый путь".
У меня было много дядюшек, но ни одного из них богатого. Д'Артаньян получил в наследство от отца шпагу и лошадь, а я "Три мушкетера" Александра Дюма в академическом издании (небольшая библиотека и домашний скарб, все достояние родителей, перешли к сестре, в семье которой они доживали свой век). На исходе жизни мы с женой оставим в наследство сыну и внукам трехкомнатную квартиру и дачу в Подмосковье, в которых нет ни антикварной мебели, ни ценных художественных полотен. Словом, не бог весть какое богатство. А ведь я четверть века находился на втором или третьем "этаже" партноменклатуры да к тому же прирабатывал литературным трудом, опубликовав полтора десятка книг и брошюр, несчитанное количество статей, учебник, роман, научно-фантастические рассказы.
Получив впервые к 40 годам отдельную двухкомнатную квартиру и достигнув того, что можно назвать безбедным существованием, я мог себе позволить непредвиденный расход на удовлетворение своей прихоти. Но, как правило, не позволял себе этого, потому что всегда должен был считать деньги в кармане, а лишних у меня никогда не было. В этом смысле я вполне советский человек.
Раз уж я взялся рисовать свой автопортрет, не обойти национальной темы. Наш род превращается из армянского в русский (у сына русская мать, в его детях четвертая часть армянской крови).
Для меня Россия не только огромное пространство, по которому я могу путешествовать без виз и знания английского языка. Не только страна, за которую воевали мои предки, а я завещаю беречь и защищать ее своим потомкам. Не только народ, частицей которого я себя ощущаю, и государство, с которым связан правами и долгом гражданина.
Все это - великие ценности, но они существуют отдельно от моей скромной персоны. Как ни тяжело, но люди выживают на чужбине, без родины и гражданства. Россия для меня - то, без чего я не мог бы выжить, что во мне составляет основу моего сознания - русский язык и культура.
Не буду скрывать, бывали в жизни моменты, когда я проклинал судьбу за то, что не родился в какой-нибудь более благополучной стране. Но одумывался при одной мысли, что в этом случае мне была бы недоступна божественная музыка поэзии Пушкина и Лермонтова, Блока и Есенина. Я сознаю, что то же самое вправе сказать англичанин о своем Байроне, француз - о Гюго, немец - о Гёте. Жалею, что мне не дано разделить их восторги. Не сомневаюсь, настанет время, когда люди будут общаться на одном "интернетовском" языке. Но ценой этого, несомненно грандиозного, достижения явится утрата той самой "божественной музыки".
Низкий мой поклон России за счастье ее слышать.
Усвоив всецело русский язык и культуру, я все же остаюсь армянином, может быть, даже не замечая, как это проявляется в каких-то моих привычках и поступках. Не говоря уж о записях в паспорте и пятом пункте биографической анкеты, мою национальную принадлежность всегда было не сложно определить по типичной в этом смысле внешности. Так вот, хочу торжественно заявить, что никогда за полвека моей жизни в Москве я не сталкивался с проявлениями какого-либо пренебрежения и недоброжелательства в связи со своей национальной принадлежностью.
Допускаю, этот фактор принимался во внимание при служебных назначениях, поскольку полагалось соблюдать определенную "национальную квоту". Впрочем, достаточно условно. Центральные органы власти и учреждения не комплектовались на основе пропорционального представительства всех наций Советского Союза. Даже в аппарате ЦК КПСС, где, можно сказать, сам бог велел блюсти принципы ленинской национальной политики, редко можно было встретить прибалта или выходца из Средней Азии. Зато заметную долю составляли в нем те же армяне и грузины, что в общем соответствовало более высокому уровню образованности молодежи этих народов. И та же, можно сказать, объективная закономерность просматривалась в немалом числе евреев среди работников аппарата, в основном полукровок, значившихся по паспорту русскими.
В своей исповедальной книге я считаю себя обязанным высказаться по этому вопросу. Его не обошел, пожалуй, ни один крупный русский философ и политический мыслитель. Мне кажется, это свидетельствует об исключительной отзывчивости и благородстве русского национального сознания. Евреев в массовом порядке изгоняли из Испании и Франции, Великобритании и Италии, в Германии гитлеровцы учинили над ними кровавый геноцид, но мне неизвестно, чтобы в какой-либо из цивилизованных стран беды этой нации принимались просвещенной частью общества так близко к сердцу, как в России, чтобы где-нибудь еще так истово каялись за грехи своих правителей в отношении евреев.
Дело не только в российском правдолюбстве и в сострадательности ко всякому униженному и оскорбленному. Мало-мальски объективный взгляд на вещи обязывает признать, что именно Россия, за исключением, может быть, Соединенных Штатов Америки, явилась страной, давшей этой нации наиболее надежное убежище, стала ей второй родиной. Переселившиеся в Израиль миллион с лишним советских евреев - живое напоминание о той роли, какую Россия сыграла в сохранении генофонда этой нации. Но мне, честно говоря, не приходилось встречать ясное понимание еще более существенно