В действительности, как ни горько это признавать, мы были в положении Эллочки-людоедки, соревнующейся с дочерью Вандербильда. Разность экономических потенциалов требовала тратить на вооружения значительно б?oльшую долю национального дохода. В то время как в США даже при рекордном военном бюджете она не превышала 8 процентов, у нас эта доля достигала пятой части создаваемого народом общественного богатства. Вдобавок этот огромный кусок народного труда расходовался крайне нерасчетливо, бессмысленно и во многом по-воровски.
Поскольку сама сумма военных расходов считается высшей государственной тайной, постольку тщательно засекречиваются и все сведения, касающиеся ее употребления, она всецело выводится из-под общественного глаза. Итогом подобной бесконтрольности становится цепь нелепостей и злоупотреблений. Боевую технику ставят на поток и только потом начинают соображать, можно ли всю ее использовать либо кому-нибудь продать. Оригинальные технические новации, рождающиеся в военном секторе индустрии, где трудится самая крупная по численности и наиболее талантливая, хорошо оплачиваемая часть ученых, не имеют никаких шансов попасть в гражданскую промышленность и хоть частично возместить понесенные потери. А сами индустриальные гиганты, производящие боевую технику, получая беспрекословно, по первому требованию необходимые им сырье, материалы, валюту для приобретения на мировом рынке узлов и деталей высшей степени сложности, приучаются смотреть на все это, как барчук, обласканный родителями и ни во что не ставящий бесконечные их подарки. Поскольку всем нам внушается, что истребитель или танк - это высшая ценность для Родины, какое значение в глазах его производителей имеет стоимость затраченного металла, электроэнергии, человеческого труда?
Признаюсь, я и сам был проникнут некоторое время таким настроением, искренне полагал, что к нашей индустрии вооружений неприложимо понятие военно-промышленного комплекса. Почему? Потому что "там" работа на подготовку войны (необязательно с намерением немедленно ее развязать) стала профессиональным делом определенной части финансового и промышленного капитала, способом его процветания и сохранения рычагов власти. А у нас речь идет о предприятиях, коллективы которых с таким же успехом могут производить мирную продукцию. Они не подотчетны военному ведомству, не связаны с ним кровно родственными узами, а только выполняют его заказы. И если бы удалось начать процесс разоружения, охотно готовы пойти на конверсию.
Я начал сомневаться в сколько-нибудь существенном отличии советской военно-политической структуры от американской, когда по поручению Русакова стал заниматься в Отделе ЦК Организацией Варшавского Договора и получил доступ к вопросам военного сотрудничества с союзными государствами. При подготовке каждого очередного заседания Политического Консультативного Комитета в ЦК представлялся проект доклада Главнокомандующего вооруженными силами ОВД. После его доработки, учета замечаний членов Политбюро и помощников генсека он получал одобрительную санкцию. В ходе делового общения с военачальниками разного ранга, от маршалов до полковников, выполнявших функции тех же консультантов, бросалось в глаза, что они и мыслят, и ощущают себя не только как военные специалисты, а именно как служители некоего могущественного целого, объединяющего армию с индустрией вооружений.
Иногда возникали споры и приходилось ездить в Генеральный штаб, чтобы найти согласованное решение. Мы сравнительно легко нашли общий язык с маршалом Ахромеевым - может быть, потому что были одногодками, смолоду повоевали. А между фронтовиками без особых усилий, только из чувства принадлежности к фронтовому братству возникает взаимное уважение и понимание. Впрочем, это не мешало нам с Сергеем Федоровичем схватываться в споре и тогда, и позднее, когда он, как и я, стал помощником Генерального секретаря, а затем Президента СССР. Один из таких споров возник, когда, сидя в просторном уютном кабинете начальника Генерального штаба, мы с ним томились в ожидании, пока перепечатают текст только что совместно отредактированного документа.
- Сергей Федорович, - спросил я его, - скажите, чего мы каждый раз навязываем братским странам огромное количество вооружения?
- Они покупают ровно столько, сколько нужно, чтобы поддерживать боеготовность своих армий, - возразил Ахромеев.
- Допустим, тогда я поставлю вопрос несколько иначе: а зачем им иметь большие армии, требующие такой груды вооружений?
- Как зачем? - удивился Ахромеев. - Каждая страна ОВД и соответственно ее армия выполняют свою долю задач по защите безопасности социалистического содружества. Кстати, - добавил маршал, - на Западе все обстоит точно так же. Там американцы постоянно жмут на союзников, чтобы те не уменьшали своих взносов в коллективную военную мощь. Так что все логично.
- А на мой взгляд, это перевернутая логика. Вы ведь лучше меня знаете, что если, не дай бог, вспыхнет война, она не ограничится танковыми и артиллерийскими баталиями, как это было, когда мы с вами воевали. Неизбежно в ход будет пущено ядерное оружие. Раз так - значение малых армий, не имеющих на вооружении ракет с ядерными боеголовками, будет ничтожно. Если же все-таки обойдется без этого, нет никаких гарантий, что, скажем, те же венгры будут беспрекословно выполнять приказы нашего штаба, не захотят остаться нейтральными или даже перейти на сторону Запада, чтобы отомстить за 1956 год. Сильно сомневаюсь я и в том, что гэдээровские немцы захотят воевать со своими кровными родственниками на стороне России. Так не разумнее ли не подталкивать наших союзников к милитаризации экономики, а, напротив, сказать им: мы гарантируем вашу безопасность, а вы можете вполовину или в три раза сократить свои военные расходы и часть высвободившихся средств внести в качестве своего вклада в коллективную оборону содружества?
- Они на это не пойдут. Каждому государству хочется иметь свою собственную армию.
- Я и не говорю, что им надо вовсе отказаться от своих вооруженных сил. Речь только о том, чтобы не было непосильного военного бремени. Вы ведь знаете, в странах ОВД военные расходы на душу населения в два, а то и в три раза выше, чем на Западе.
- Что же, наша ноша еще тяжелее.
- Верно. И об этом стоит подумать. Но, в конце концов, это наша ноша. Мы супердержава. А они-то почему должны страдать?
- Социалистический интернационализм, - улыбнулся Сергей Федорович.
- Нам выгодно избавить друзей от лишних военных расходов. Это позволило бы повысить жизненный уровень, значит, и притягательность социализма. Ведь факт, что в ГДР население живет в полтора-два раза хуже, чем рядом, в ФРГ, а армию республика содержит такую, что могла бы завоевать пол-Европы. Ну и в Чехословакии то же самое. В Польше...
- А куда в таком случае денем оружие, которое сейчас продаем им? - спросил маршал.
- А зачем его производить в таких количествах? - ответил я вопросом на вопрос.
- А затем, что мы ценой огромных усилий и жертв создали первоклассные заводы, не уступающие американским. Так что же, прикажете оставить их без работы или перейти на производство кастрюль? Нет. Это все утопии.
- А вы верите, что ядерная война неизбежна?
- Не знаю. Но если ее и удастся избежать, то как раз благодаря тому, что мы не будем уступать Западу в силе. В этом я как начальник Генерального штаба и вижу свою задачу.
Целостное "военно-промышленное мышление" глубоко укоренилось в нашей военной среде, как и в директорском корпусе. И называть этот альянс ВПК или как-то иначе, он, как раковая опухоль, засел в нашем государственном организме, пустив метастазы буквально во все сферы жизни - в экономику, быт, нравы, литературу, искусство и обыденное сознание. Ну а в формальном плане последние сомнения рассеял у меня не кто иной, как Дмитрий Федорович Устинов.
Само назначение этого крупного организатора военного производства министром обороны олицетворяло как бы унию армии и индустрии вооружений. Симпатичный, открытый, общительный человек, он не чурался при случае и, так сказать, общетеоретических проблем. Однажды, во время перекура между двумя заседаниями, на мой вопрос, есть ли у нас ВПК, подумал и ответил:
- Конечно, в чистом виде. А как его еще иначе назвать? Думаю, это связано с нынешним уровнем развития боевой техники. Знаешь, раньше не столько от оружия зависело дело, сколько от силы, смелости, умения солдата. А теперь, пожалуй, наоборот. Кнопки нажимать - не хитрое дело.
Из всех задач, которые выпали на долю перестройки, самой сложной была демилитаризация страны. Сразу же следует сказать, что она ни в коем случае не мыслилась Горбачевым как тотальное саморазоружение, рассчитанное на то, что воодушевленный нашим примером Запад по-христиански ответит тем же. Будучи по убеждениям, как принято теперь говорить, "государственником", он вовсе не намерен был лишать Советский Союз военной мощи, а хотел только привести ее в соответствие с разумными целями и возможностями. В этом смысле его вполне устраивали принятая ОВД еще при Брежневе и Андропове доктрина оборонительной достаточности: "расходовать на оборону ровно столько, сколько нужно, и ни копейки больше", готовность разоружаться на равной основе с Западом при постоянном сохранении достигнутого стратегического паритета.
Но все дело в том, что, если эти неплохие намерения до сих пор только декларировались, Горбачев, в отличие от своих предшественников, твердо решил осуществить их на деле. Он без колебаний предал гласности данные о наших непомерных военных расходах, благодаря чему на смену "воинственному миролюбию" в обществе пришли антимилитаристские настроения. Создав таким образом благоприятную атмосферу, Горбачев начал шаг за шагом осуществлять намеченные меры. Их очередность подразумевалась сама собой: уйти из Афганистана; снять опаснейшее на тот момент противостояние ракет средней дальности в Европе; подвести к финишу бесконечные переговоры по стратегическому ядерному оружию. Дальнейшее целиком зависело от успешного решения этих первозначных проблем. В тот момент не имело смысла задумываться над тем, какое именно событие будет расценено как конец "холодной войны" и чем новый мировой порядок будет отличаться от прежнего.