Открыв входную дверь, Ханна поняла, ее мать не одна. В коридоре ее встретил высокий, восторженный голос Евы. На вешалке висело ее черное шерстяное пальто. При взгляде на желтую звезду, аккуратно пришитую рукой Греты, сердце Ханны сжалось. Евреям было гораздо труднее передвигаться по городу, но Ева нашла дырку в сетчатом заборе, достаточно большую, чтобы проскользнуть.
– Никому нет дела до маленьких девочек, – заявила она, когда Ханна с Кларой выразили беспокойство.
Ханна закрыла дверь и прошла в гостиную, ее подозрения подтвердились. На коленях рядом с матерью стояла их юная подруга. Две толстые черные косы спадали на плечи. На ней была простая серая туника, сшитая Гретой. Карие глаза широко раскрыты, она внимательно наблюдала за вязанием и слушала указания Клары.
– Гляжу, у нас гости, – воскликнула Ханна, стараясь выглядеть веселой.
– А как же, – Клара подняла белоснежную голову, чтобы поприветствовать дочь. – Ева теперь такая мастерица.
Воодушевленные глаза Евы встретились с глазами Ханны.
– Да, я собираюсь связать еще одно одеяло. Они нужны сейчас многим людям.
– Звучит замечательно, – прощебетала Ханна, разжигая огонь и направляясь на кухню, чтобы поставить чайник. При мысли о жизни этого ребенка, ее сердце снова сжалось. Она порылась в шкафах и нашла несколько орехов и немного сушеных фруктов, хранившихся с Рождества. Она сложила их в крошечные пакетики и засунула в карманы пальто девочки в прихожей.
Когда вода закипела, она налила кипяток в чайник и внесла его на подносе в гостиную.
– Думаю, чашка чая не помешает.
Лицо девочки засияло от радости.
Ханна налила чай в три чашки и добавила по ложке сахара и молока. Она протянула Еве чашку.
– Вот, Ева, садись-ка и выпей-ка с нами чаю.
Ева бережно взяла чашку из костяного фарфора.
– Мама обычно не разрешает мне пить из таких чашек. Я довольна той, из которой обычно пью.
– Ну, тебе уже почти двенадцать, – сказала Клара, – Уже можно.
– Правда? – Ева осторожно села на стул, расправила юбку, как ее, очевидно, учила мама. Потом скрестила ноги и взяла чашку.
– Как поживает твоя семья? – спросила Ханна.
Евины глаза помрачнели. Она потягивала чай и словно пыталась придумать правильные слова. Ханна тут же пожалела, что спросила.
– Мой младший брат Виллем сейчас немного не в себе, – наконец сказала она.
– Мне кажется мы все сейчас немного не в себе, – отозвалась Клара, поддев стежок и взглянув поверх очков на свою юную подругу.
– На прошлой неделе они забрали обоих моих старших братьев, как забрали папу, хотя им всего пятнадцать и шестнадцать, – тихо добавила она.
Все трое сидели в тишине и слушали, как шипит и потрескивает огонь. Другой звук ритмичное успокаивающее тиканье часов.
– Мама теперь все время плачет.
Ханна подошла к креслу и нежно чмокнула Еву в макушку.
– Все пройдет, – прошептала она ей в волосы. – Скоро вы снова будете вместе, я уверена.
– Ян так разозлился, – продолжила она, – что вышел в сад, взял палку и принялся бить ей по кустам и земле, твердил, что, когда вырастет, убьет всех немцев. Тогда мама прикрикнула на него, чтобы никто не услышал, и потащила обратно. – Евины глаза сделались очень серьезными. – Я знаю, что должна быть сильной, потому что теперь я старшая из детей в доме, но могу я вам кое-что сказать, мефрау Клара?
Клара перестала вязать и неспешно кивнула.
– Мне очень страшно. Я думаю, они уже не вернут папу и братьев, и думаю, именно поэтому мама и плачет.
Ханна глубоко вздохнула, и Клара сделала то же самое.
– Здесь ты всегда найдешь приют, ты знаешь – заговорила Клара, сдерживая подступающие слезы. Она наклонились вперед и артритными пальцами коснулась маленькой Евиной руки. – Ты можешь всегда приходить сюда и быть в безопасности. Передай это своей маме.
Ева кивнула и отхлебнула чаю. Они сидели в дружеском молчании.
Казалось девочке хотела сменить тему разговора:
– Могу я вас кое о чем спросить?
– Конечно, – ответила Клара. – Все, что хочешь.
– Та шкатулка, что стоит на камине, – указала Ева на яркую резную шкатулку, ее недавно перенесли туда из комнаты Клары. – Что в ней?
– Эта? – ответила Клара веселее, – Хорошо, что ты спросила. Ханна, передай ее сюда.
Ханна положила шкатулкуна хрупкие девичьи коленки. Ева поставила чай на столик и погладила шкатулку маленькими руками.
– Открой. Внутри сюрприз, – сказала Клара.
Ева осторожно отцепила крючок и открыла шкатулку. Внутри сидела балерина в яркой пачке.
– Поверни ключ, – подсказала Ханна, – сзади.
Ева повернула ключ, и балерина ожила, покрутив пируэт под трель колыбельной. Балерина выглядела волшебно.
– Она у меня с детства, – улыбнулась Клара. – И мне кажется, что пришло время передать ее кому-то вроде тебя. Она тебе понравилась, Ева?
Ева расплылась в улыбке, но тут же ее личико нахмурилось.
– Я бы с удовольствием взяла, но мамочка велела ничего не брать и не приносить домой. Как вы думаете, могу ли я оставить ее пока здесь? Мне кажется, она здесь будет в безопасности.
Клара кивнула.
– Конечно, ты можешь оставить ее здесь. И когда придет время, ты заберешь ее, и она будет твоей, а потом ты передашь ее своим детям.
Ева потупила взгляд, словно не веря этим словам, но выдавила улыбку.
– Спасибо. Это самый лучший подарок из всех, что мне дарили.
– У нас есть песочное печенье, – сказала Ханна, хлопнув в ладоши. – Я совсем забыла. Мне пришлось обойтись без масла, но получилось неплохо. – Она принесла из кухни три ломтика песочного печенья и положила их на тарелку на коленях Клары. – Почему бы тебе не доесть, Ева?
Ева откусила кусочек и продолжила болтать о других вещах. Но тяжесть разговора опустилась туманом, плотным одеялом печали, окутала комнату и отравила всю атмосферу.
Когда часы пробили шесть, Ева вскочила.
– О боже, мне надо идти!. Мама сказала, что я должна быть дома, чтобы помочь с ужином и малышом. Теперь, когда Виллему исполнилось два года, с ним столько хлопот, – проговорила она с интонацией, явно позаимствованной у матери.
Ханну с Кларой рассмешила эта интонация.
Ева натянула темно-коричневые колготки в рубчик, надела поношенные кожаные туфли и вышла в коридор.
Ханна помогла ей надеть и застегнуть пальто. Ева остановилась как вкопанная.
– Что-то не так? – спросила Ханна.
Ева смутилась.
– Мама сказала, чтобы мы больше не пользовались парадными дверями, на всякий случай… – ее голос оборвался.
Ханна сразу все поняла.
– Давай воспользуемся запасной дверью. Следуй за мной. А так даже веселее. У тебя мудрая мама. Она знает, что лучшие друзья не нуждаются в приглашении и входят через заднюю дверь.
Ханна наблюдала, как девочка скользнула в сумерки через заднюю дверь, шелковые косы взметнулись, в карманах спрятались сладости, их она найдет позже.
Как только Ева убежала домой, Ханна вышла в сад, погруженная в свои мысли. В руках она держала велосипедную цепь, которую умудрилась найти в кампусе университета. Она надеялась, что цепь подойдет к последнему велосипеду, который она собирала. Выйдя ранним вечером на улицу, она почувствовала, что ей не по себе, что-то было не так. Волосы на затылке зашевелились, по спине пробежал холодок. Тщательно прислушиваясь, она поняла, что не одна, но в ответ раздалось только уханье совы.
Она шла по тропинке к мастерской, но, подойдя ближе, поняла: что-то точно не так: обычно запертые на засов и плотно закрытые двери были открыты и раскачивались на петлях, постанывая от легкого ветра, шелестевших в деревьях над ней.
Все в ней насторожилось. Она еще надеялась, что это попросту ветер, или, может, соседская кошка. Осторожно она подошла к двери и заглянула внутрь.
Внутри все было в порядке. Она занесла руку, чтобы включить свет, но отчего-то снова засомневалась. И снова появилось ощущение: она не одна. Ханна замерла, прислушиваясь к биению сердца, стучавшему в ушах.
Вдруг откуда-то из глубины донесся стон. Она уже собралась бежать, но что-то бросилось в глаза – цвет одежды, она мгновенно узнала ее. За кучей ящиков со старыми деталями, что хранил в углу мастерской ее отец, она разглядела ногу, освещенную полоской вечернего света. Ткань на брючном манжете была цвета хаки, цвета союзников.
Она насторожилась, до нее доходили слухи о сбитых летчиках, иногда добиравшихся до города. Тихонько обойдя комнату, она увидела его. В тусклом вечернем свете она отчетливо разглядела его бледное как бумага лицо. Его веки были закрыты и тонкие темные ресницы подрагивали, он часто дышал, а на лбу блестели капли пота. Когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила еще что-то. На боку зияла глубокая рана, липкая от крови. Он заткнул ее, обмотав грубой повязкой вокруг талии, но и она покрылась засохшей, запекшейся кровью.
Она опустилась на колени, чтобы не напугать его, потом подползла к нему и взяла за руку. Пощупала пульс. Тонкий, нитевидный. Перед тем как резко открыться, глаза летчика затрепетали, будто он бросался в бой. Он выглядел испуганным, словно попавший в капкан раненый зверь.
Ханна обратилась к нему:
– Все хорошо. Вы в безопасности, – сказала она сначала по-английски, затем по-голландски, и, наконец по-немецки. Мужчина быстро облизнул губы языком. По мере того, как он приходил в себя, на его лице проступила боль, а рука невольно тянулась к ране на боку.
Ханна тихо говорила ему:
– Не двигайтесь. Я принесу что-нибудь поесть и попить. Лежите спокойно. Я сейчас вернусь.
Его глаза смотрели дико и безумно, но, казалось, он понял ее слова, и, опускаясь на место в углу, кивнул.
Ханна поспешила в дом. Решив не тревожить мать, она бросилась к аптечке и вытащила все необходимое. Иглы, нитки, бинты, немного спирта, антисептика и ваты – все, чтобы перевязать рану. На кухне она налила стакан воды и немного сладкого чая из еще теплого чайника, зная, что чай поможет отойти от шока. Затем поспешила обратно в мастерскую.