Он ободряюще похлопал ее по плечу и вернулся в свой кабинет.
Эльке выглянула в окно и увидела, как потоком льются дождь.
Повеселиться? Она даже не помнит, что это значит.
Глава 18
Ингрид стояла в гостиной с сигаретой в одной руке и образцами ткани в другой, пристально их изучая. Поднеся к окну золотую парчу, она про себя улыбнулась: представила, как богато будет смотреться эта ткань, подхваченная кисточками. Будет красиво.
Она перебралась к Генриху год назад – жить в ее квартире стало невозможно. Большинство соседей ненавидели нацистов, она не раз ругалась с ними – до тех пор, пока не уговорила Генриха перевезти ее к себе. Ингрид все еще не понимала: почему голландцы не видят пользы нового режима. Почему они все еще так упрямо цепляются за старую голландскую жизнь, когда армия Адольфа Гитлера указывает новый путь?
Это ее расстраивало, и она часто жаловалась Генриху. Она знала, что режим столкнулся с препятствиями, но разве они не возникают при любом новом правительстве? Если бы только голландцы поняли, как значительно может улучшиться их жизнь.
Теперь она очень редко появлялась на улице в форме, чтобы люди, знакомые ей до войны, не догадались, что она поддерживает партию. На работу и с работы она ездила в машине Генриха, переодеваясь перед выходом на улицу. И даже тогда она осторожно выходила из дома, поскольку было известно, что в нем живет нацистский офицер.
Поднеся образец ткани к окну, она заметила, как через площадь к ней своей размеренной походкой шагает дядя.
Кроме армейской провизии дома у него ничего не было, и он по субботам приходил обедать к ней. В пределах собственного дома она ощущала себя в большей безопасности. Ей нравилось обновлять квартиру, и она с нетерпением ждала того дня, когда Генрих привезет ее домой, в Германию в качестве невесты.
Однажды все, чем владеет Генрих, будет принадлежать и ей. Когда она выйдет замуж за своего высокого, красивого офицера и переедет с ним в Германию – вот тогда она покажет всем свои друзьям и подругам по соседству.
Она раздавила сигарету в пепельнице и направилась в коридор, чтобы встретить дядю.
Йозеф шел по длинному темному коридору квартиры и чувствовал, как сжимается его желудок. Это теперь было обязательной частью его встреч с племянницей: спазмы распространялись по всему телу, прокладывая дорогу обостренной сознательности. После смерти мефрау Эпштейн два года назад, он всегда был осторожен во всем, что говорил. Он так и не смог заставить себя поговорить с Ингрид о смерти пожилой женщины, о чем сожалел. Бессмысленная смерть соседки по-прежнему жалила его, штыком колола совесть: никогда больше он не будет таким беспечным. Он понимал, что они все равно бы разыскали мефрау Эпштейн, им ведь дали наводку. Но и осознавал, что его слова помогли решить ее судьбу. Англичане переняли поговорку, которую он прочел в подпольных газетах: «Болтовня стоит жизни». На горьком опыте он узнал, что именно она значит.
Ингрид открыла дверь, взглянула на него, холодно улыбнулась и кивком пригласила войти. За последние несколько лет она сильно изменилась. Большинство голландцев, по его наблюдениям, за это тяжелое время стали добрее и сострадательнее друг к другу, но Ингрид, напротив, озлобилась. Ожесточилась, стала бессердечной, и теперь он лишь мельком видел того человека, который, как он знал, сидел глубоко внутри нее. Молодая девушка, которая так жаждала любви и внимания, превратилась в женщину, получавшую все, что захочет.
– Дядя, очень рада тебя видеть, заходи. Я вот выбираю шторы для гостиной. Можешь мне помочь.
Йозеф снял пальто и постарался ничем не выдать бесполезность ее просьбы. Из темноты появилась горничная и взяла у него пальто. Днем горничная занималась уборкой, а вечером готовила еду. Йозеф знал, что скорее всего она работает только ради дополнительного пайка.
Она кивнула Йозефу, когда Ингрид позвала его:
– Входи.
Глаза горничной и Йозефа встретились: они понимали, что невольно играют в одну и ту же игру. Он прошел за Ингрид в ее богато украшенную гостиную, сердце замерло, когда он заметил приготовленное угощение из сладостей и пирожных. В мире, где роскошью считалось раздобыть кусок хлеба с мясом, ее падение оскорбляло, хотя он напомнил себе, что должен продолжать притворяться. Он должен продолжать приходить к ней домой. Не хотелось давать повод прийти к нему. Было тяжело даже когда она просто забегала, но, к счастью, после переезда к Генриху, у нее появилось меньше причин появляться в доме дяди.
– Что думаешь о золотом цвете? Нравится? – спросила она, поднося ткань к окну.
Йозеф натянуто кивнул:
– Выглядит хорошо, – ответил он.
– Не могу решить: этот и зеленый, – она показала еще один образец. – Мне привезли шелк из Парижа.
Она произнесла эти слова так, словно не было никакой войны. Связи с Третьим рейхом открыли для нее доступ к вещам, немыслимых для рядового голландца даже в довоенное время.
С глубоким вздохом она бросила образцы на спинку стула.
– Может я просто закажу еще образцов. Эти не так уж мне и нравятся. Как поживаешь, дядя? – спросила она, закуривая очередную сигарету и направляясь к окну.
– Хорошо, – ответил он. – А ты, Ингрид, как поживаешь?
– Достала меня эта проклятая война, – огрызнулась она в ответ, выпустив струю дыма. – Она мешает жить той жизнью, которую мы с Генрихом пытаемся устроить. – Шагая по комнате, она перечисляла все свои обиды, начиная с Сопротивления и заканчивая ненавистью к евреям: – они так нагружают Генриха! У него остается все меньше и меньше времени на меня.
Она загасила сигарету и машинально закурила новую. Отойдя от окна, она устроилась на стуле в другом конце комнаты и заговорила оттуда:
– Мне кажется, мы очень мало видимся, дядя. Может нам подумать, как встречаться чаще. У тебя печальный вид. Я чувствую, тебе кто-то нужен в жизни. Я знаю женщину из администрации, она примерно твоего возраста. Хочешь, я тебя познакомлю? Вы бы оба могли бы прийти к нам с Генрихом на ужин, – внезапно загорелась она новой идеей.
У Йозефа пересохло в горле: мысль о вечере в компании с тремя нацистами угнетала его. Даже с Ингрид было тяжело, но, с ней, по крайней мере, он мог поговорить о семейных делах, о ее отце или проблемах родной страны. Но всякий раз, когда рядом оказывался Генрих, главенство в разговоре переходило ему и его резким и грубым суждениям.
– Нет, нет, со мной все хорошо. Я бы не хотел тебя обременять.
– Мне это не трудно, дядя.
Йозеф не соглашался:
– Теперь для меня никого нет. После… – Йозеф не мог выговорить имя жены.
Ингрид заполнила паузу:
– Тети Сары. Наверняка она была замечательной, но я ее почти не помню. Дядя, мне кажется, тебе стоит подумать над тем, чтобы жить дальше.
Йозеф встал и начал ходить по комнате:
– Э-ээ, мне нужно воспользоваться… – он указал в сторону ванной, Ингрид кивнула.
– Я не оставлю эту идею, пока не увижу, что ты счастлив с другой женщиной, – пропела она ему вслед, когда он нырнул обратно в коридор.
Он прошел в ванную, закрыл дверь и плеснул холодной воды в лицо.
Пока умывался, его мысли вернулись к Ханне Пендер. Последние несколько лет он с нетерпением ждал каждой встречи с ней. Иногда ему казалось, что ему не терпится забрать почту – тогда он придумывал предлоги, чтобы заглянуть к ней и что-нибудь спросить. Может быть, потому что она была замужем и недоступна, но ее смех и лицо озаренное улыбкой, когда она что-то рассказывала ему казались Йозефу самыми яркими моментами дня. Он все еще не мог представить себя с кем-то, кроме Сары. И все-таки было очень приятно порой поговорить с кем-то добрым, заботливым и проницательным.
Он выждал еще несколько минут, надеясь, что к его возвращению Ингрид забудет о разговоре и вернется к декорированию. Когда он наконец вышел из ванной, племянница разговаривала по телефону в коридоре. Даже на расстоянии он разглядел: она взволнована. Положив трубку, она направилась к нему.
– Дядя, у меня плохие новости: мне нужно уйти. Опять неприятности на работе, Генрих хочет, чтобы я с ними разобралась. Даже не знаю, чтобы они там без меня делали.
Йозеф кивнул, довольный тем, что появилась возможность уйти. Прежде чем Ингрид успела сказать еще что-то, в коридоре появилась горничная с его пальто. Надев его, он кивнул провожающей его Ингрид.
– Сожалею, дядя Йозеф. Может быть, встретимся на следующей неделе. Ты уверен, что не хочешь, чтобы я пригласила мою знакомую, Урсулу?
Йозеф энергично замотал головой. И потом отрезал:
– Я и так счастлив. И никто в этом мире мне больше не нужен.
Она ехидно улыбнулась.
– Поговорим об этом в другой раз, – заявила она, открывая дверь.
Ничего не сказав в ответ, он вышел.
Услышав, как за ним закрылась дверь, Йозеф глубоко вздохнул и спустился по лестнице. Это еженедельное мероприятие было настоящей пыткой, но он напомнил себе, что делает все возможное, чтобы держать Ингрид подальше от своего дома. Чтобы защитить Майкла.
Глава 19
В следующий понедельник Майкл встал, потянулся и подошел к крошечному треснувшему чердачному окошку. Осторожно стоя рядом, он прижался к стене. Его взгляд скользил по красным черепичным крышам, тянувшимся до самого Мунтторена – средневековой башни с часами, звонившими каждые пятнадцать минут. Всякий раз, когда он смотрел на желтые цифры, он задавался вопросом о людях, которые жили в коричнево-кремовых зданиях со ступенчатыми фронтонами, стоявшими высокими рядами между ним и башней, каждые четверть часа смеявшейся над его пленом. Отсчитывают ли долгие часы другие люди? Ему бы повнимательней изучить другие чердачные окна – может они тоже хранят свои тайны? Со своего места он видел, как в одном из соседских подвесных кашпо распустились желтые тюльпаны: …накануне он написал о них стихотворение, а теперь закрыл глаза, пытаясь представить их аромат.