Ева обернулась, увидела ее и разрыдалась:
– Ханна! Ханна! Помоги нам, Ханна! Спаси нас! Они нас увозят!
Стоявшая рядом с Евой Грета, вцепившись в своего малыша, как безумная, смотрела на нее. Обхватив ее за талию, другой сын крепко ухватился за нее. В маленькой шерстяной шапочке, связанной сестрой, в сером пальто, застегнутом на все пуговицы, он тихо и мрачно взирал на Ханну из-за материнской юбки.
Неожиданно, Ханну отдернули назад, и ее рука разжала руку юной подруги.
У ее лица появился солдат, сердито выкрикивая ей:
– Назад! Назад! Никого не трогайте в машинах.
– Что вы делаете? Это мои друзья. Это дети. Куда вы их везете? – вырвалось у Ханны по-немецки.
Но солдат ничего не ответил и сильно толкнул ее в грудь.
– Немедленно отойдите! Отойди!
Ее мольба его не разжалобила.
Немецкая машина, приученная выполнять приказы начальства, не реагирующая на крики и страдания вокруг.
В отчаянии Ханна снова подняла глаза на Еву и увидела, как по лицу девочки текут слезы. Внезапно на плечо Ханны опустилась твердая рука. Рука ее матери. Хромая, она умудрилась преодолеть оставшуюся часть пути, ее дыхание вырывалось густыми, тяжелыми рывками.
Сквозь ревущий, исступленный гул, она спокойным и ободряющим голосом громко обратилась к Еве:
– Будь сильной, Ева! Не забывай, кто ты и откуда. Мы тебя не забудем. Я сберегу твое вязанье до твоего возвращения. А ты скоро вернешься. Понимаешь? Тебе нужно быть сильной ради семьи. Тебе нужно поддерживать свою маму.
Ханна взяла мать за руку и попыталась вобрать в себя немного ее силы.
На лице Евы проступила решительность:
– Я буду! Я буду заботиться о маме, обязательно найду пряжу и спицы, где бы я ни оказалась.
– Вот и славно, Ева, – подбодрила ее Клара. – Найди себе занятие, моя славная. Ты будешь в наших сердцах и молитвах, пока мы не увидимся снова.
Кузов грузовика громко захлопнули, двигатель ожил, и когда он рванул вперед, Еву швырнуло на сиденье. Ее фарфоровые щеки запылали, она вскочила на ноги.
– Моя музыкальная шкатулка! – крикнула она вслед.
– Она будет у нас – проорала Клара в ответ, перекрикивая рычание разъяренного двигателя. – До твоего возвращения. Мы сохраним ее для тебя, как я и обещала.
Девочка кивнула. На грязном и заплаканном лице промелькнула улыбка, и она помахала на прощание рукой.
– До скорой встречи, – сказала она, храбрясь. А потом исчезла в облаке прогорклого, удушливого, синего дыма.
Ханна и Клара стояли, сжимая друг друга, и еще долго смотрели в сторону уехавшего грузовика, не в силах сдвинуться с места. Они так и стояли, пока к ним не подошла, пыхтя и задыхаясь, мефрау Оберон. Она аккуратно взяла Клару под руку, и они втроем, тихо всхлипывая, направились к своим домам.
Оставив воспоминания и вернувшись к кухонному окну, Ханна снова вспомнила о той долгой дороге домой. Она уже не сомневалась, они заплатили высокую цену. Для них всех это оказалось потрясением, казалось, город обезлюдел. Но для Клары в ее возрасте это было слишком невыносимо. Горе засело глубоко в костях, в сердце разверзлась зияющая пустота и Ханна не могла ее преодолеть.
На следующий день после их депортации, Ханна вернулась в дом Греты. Поскольку все родственники Греты были евреями, в Амстердаме не осталось никого, кто мог бы позаботиться об имуществе. Она бережно убирала и складывала бесценные вещи: затертые детские книжки, затасканные любимые мягкие игрушки, Евин любимый свитер, свадебные фотографии Греты. Она заправила постели, убрала комнаты, подмела весь дом – это ее исцеляло. Все должно быть идеально, именно так, как нравится Грете, чисто, готово к тому, когда она с семьей снова вернуться.
Они вернутся, думала Ханна, другой вариант был слишком невыносим. С любовью упаковав вещи в коробки, она принесла их воспоминания домой и хранила их в мастерской.
Через несколько дней немцы с гордостью объявили, что «еврейский вопрос» решен. Их пафос намеренно оказался глух к крикам жутких окрестных улиц, страдающих от запустения. На радостях, что избавились от своих паразитов, они разгромили, а потом заколотили целые кварталы. Довольные, что погасили свет стольких жизней. Поколения голландских семей, их отголоски радостей, любви и смеха задушили аккуратные ряды серебряных гвоздей и широкие доски потемневшего дерева.
Для остальных не нашлось такого быстрого решения. Ханна из кожи вон лезла, чтобы купить матери любимую пряжу и любую поделку, которая могла порадовать ее. Некоторые из них ненадолго помогали, но все больше оказывались бесполезными, не более чем набором блестящих гвоздей и деревянных досок. Потому что ничто не могло заткнуть ноющую обнаженную пустоту, обкрадывающую, разоряющую материнские глаза.
Пока Ханна смотрела в кухонное окно, перед ней по ледяной земле прыгала малиновка, она яростно долбила клювом мерзлую землю, до тех пор, пока после многих попыток не вознаградила себя сочным червем, и потом задорно улетела. Скоро Рождество, отметила Ханна, убирая чашки. Еще одно Рождество в оккупации. По крайней мере у них оставался излишек еды. Мефрау Оберон получила посылку от Красного Креста и настояла на том, чтобы Ханна и Клара взяли и себе немного. Сунув муку, яичный порошок и шоколад в благодарные руки Ханны, Ома сказала: «Приготовь маме что-нибудь вкусненькое». Достав немного миндальной пасты, Ханна решила испечь банкетстааф[15], любимое рождественское печенье ее матери или что-то похожее.
И еще у нее был план, который мог вернуть Клару к жизни, если бы удалось его воплотить.
Глава 28
За день до дня Святого Николая, Эльке стояла на пороге доме Гельмута рядом с господином Ван ден Бергом и дрожала, несмотря на то что была закутана в теплое пальто. У двери завывал ветер, обжигая холодом нос и уши, и она пританцовывала, пытаясь согреться. Стуча зубами, она благодарила своего начальника, что он потратил один из своих талонов на топливо, чтобы отвезти их на вечеринку.
Дверь открылась, и теплое веселое настроение ворвалось в ночной морозный воздух и поприветствовало их обоих.
– Добро пожаловать, – радостно произнес Гельмут, раскинув руки, его осоловелые глаза подтвердили, что он уже выпил. Тепло обняв Эльке, он прошептал ей в волосы: – Спасибо, что пришла, – потом крепко пожал руку Ван ден Бергу.
В прихожей он взял у них пальто, и, пока развешивал их в гардеробе, она покрутилась у зеркала, поправляя одежду и приглаживая взъерошенные волосы. Она не понимала, почему это ее заботило, но ощущала неловкость из-за того, как смотрелась рядом с Гельмутом.
Внутри дом светился от теплоты и счастья людей. Нарядно сияли гирлянды рождественских огней и изысканных украшений, из благоустроенной кухни доносился невероятный, восхитительный запах еды. Она не представляла, как возможно достать пищу в условиях нехватки продовольствия, словно сейчас не военное время.
Когда Гельмут представил ее своим друзьям, она почувствовала его успокаивающую руку на своей руке, и хотя они не были парой, ей было приятно принимать восторженные взгляды от такого красивого мужчины.
С кем-то из гостей Эльке уже была знакома. Это были люди из мира искусства – художники, перекупщики, владельцы галерей. Господин Ван ден Берг быстро нашел старого друга и вступил в оживленную беседу. Эльке немного побродила по квартире, разглядывая картины. Почти каждая из них, когда-то висела в их галерее. Она размышляла о его коллекции, все еще не понимая, как этот человек устроен.
Внезапно он оказался рядом и протянул ей бокал согревающего рождественского пунша.
– Я просто любовалась «Дождем», – ответила она, имея в виду полотно нового молодого голландского художника.
Гельмут окинул взглядом картину, будто прежде ее не видел, и кивнул:
– Да. Красивые… гм… серые цвета, – он сделал большой глоток.
Она закивала. Он на самом деле ничего не понимал в искусстве. Как он работал в этой сфере для нее оставалось загадкой. Еще до войны его отец был знаменитым и успешным скупщиком произведений искусства, и Гельмут унаследовал его дело здесь, в Голландии. Но все эти деньги… Она не знала, как ему удалось сколотить состояние в такие времена.
– Прекрасная квартира, – она сменила тему.
– Ты еще не все видела, – ответил он. – Помнишь, когда в последний раз была здесь? Я думал переделать комнату под студию живописи. Помнишь?
Эльке кивнула. Она подозревала, что он питал надежду, что она придет и будет в ней рисовать, поскольку призналась, что ее последнюю студию уничтожила бомбежка.
– Давай. Пойдем, я тебе покажу.
Он провел ее по длинному коридору и открыл дверь в комнату с видом на канал. Студия оказалась приятным помещением с высокими сводчатыми потолками и старыми деревянными балками. Вдоль одной из стен стояли мольберты, а также стол с красками и новыми кистями. Эльке подошла к большому окну и выглянула наружу.
– Очень мило, – пробормотала она.
Он подошел к ней, стоящей у окна.
– Было бы здорово, если бы ты приезжала сюда и рисовала.
Она кивнула, без всяких обязательств.
– Какие у тебя планы на праздники? Наверное, проведешь их с таинственным воздыхателем? – поинтересовался он, делая очередной глоток.
– Нет никакого тайного воздыхателя, – решительно ответила она.
– Тогда с кем?
– Если хочешь знать, то с моей сестрой и ее двумя детьми, они само очарование. Совершенно не осознают, что происходит. – Она смотрела на воду, мерцающую в сиянии полной луны. – И Святой Николай обязательно придет, неважно идет война или нет.
– Они любят искусство? – спросил Гельмут. – Могу подарить парочку экземпляров.
Она рассмеялась.
– А что насчет Рождества или Нового года? Если бы ты нашла время, мы бы собрались и отпраздновали вместе. Как друзья, – добавил он, уточняя намерение, прозвучавшее фальшиво.
С глубоким вздохом Эльке произнесла:
– Я буду вместе с моей семьей.