Она ухаживала за матерью днем и ночью, почти не спала, почти не выходила из дома, желая, чтобы мамажила. Мефрау Оберон приходила каждый день с припасами еды и разговаривала со своей старой подругой. Ханна и Ома по очереди читали Кларе, собирали деревянные пазлы и рассказывали истории о том, чем они займутся, когда война закончится. Но чтобы ее дочь ни делала и ни говорила, Клара смотрела на нее глазами, полными слез, и в них отражалось ее желание перейти в лучшее место.
В конце февраля Кларе стало хуже. Еды стало совсем мало, немцы урезали и без того скудные пайки, Ханне не из чего было приготовить обычный теплый суп для матери. Вдобавок стоял такой холод, что люди вырубали деревья и жгли домашнюю мебель, чтобы согреться. В болезни Клара быстро теряла вес. Ханна пробовала все, чтобы уговорить ее, ободрить, но в глубине души она понимала – в маме есть стержень. Если она больше не хотела быть частью этого мира, Ханна никак не могла ей препятствовать.
Был ясный весенний день, Ханна вернулась домой. И почуяла в доме что-то не так. Все утро она трудилась в одной из многочисленных столовых для голодающих. В Голландии был голод, ели луковицы тюльпанов и даже обои со стен. Ханна слышала эти истории и задавалась вопросом, насколько это все затянется. Заботиться о матери и выживать – единственное, на что хватало сил каждый день. Теперь она ходила в университет всего несколько часов в неделю. Многие профессора еще не вернулись, в том числе и профессор Хельд, поэтому из-за нехватки кадров он едва работал. В здании не было ни газа, ни электричества, ни даже горячей воды. Ханне нравилось ходить на работу пару раз в неделю, чтобы проверить почту. В тот день, когда она вернулась домой, он показался слишком тихим. Будто сами стены ждали ее возвращения, ожидая в безмолвии, когда Ханна увидит, что произошло в ее отсутствие.
Она окликнула маму: – Это я. Я вернулась.
В темной спальне стояла мертвая тишина. Она поспешила к постели матери. Когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила странное. Вместо того, чтобы лежать под одеялом, мать лежала на нем, вместо сорочки она умудрилась облачиться в традиционное голландское платье, знакомое Ханне с детства. Клара берегла его для Евы, когда та подрастет. С довоенных времен никто не носил таких платьев, но Клара так гордилась своей национальностью, что даже выходила в нем замуж. Рядом с ней на прикроватном столике играла музыкальная шкатулка. Ханна схватила холодную руку Клары. Она принялась щупать пульс, уже зная, что слишком поздно. Клара тихонько ускользнула их этого мира.
Она шептала снова и снова, рыдая в подушку:
– Почему, мама, почему?
В то утро Клара была слаба, ей было не лучше и не хуже, чем накануне. Отчего так ухудшилось ее состояние? Затем ее взгляд упал на снотворное. Таблетки прописал доктор, чтобы те облегчили Кларины кошмары. Они стояли высоко в кухонном шкафу. Должно быть, Клара каким-то образом залезла наверх и достала их.
На прикроватном столике лежал конверт для Ханны, написанный дрожащей рукой матери. Ханна отказывалась признавать, что ее мать отошла в мир иной, и поспешила за доктором, но и он ничего не мог поделать. Много стариков умирают от голода, с грустью сообщил он, напомнив Ханне, какая у него сейчас мрачная работа.
Когда он ушел, Ханна уселась у камина со стаканом крепкого бренди. Она открыла материнское письмо в надежде получить ответ на свой вопрос, почему Клара оборвала свою жизнь.
Записка была короткой, должно быть, письмо далось нелегко. Ханна поняла, что мама готовилась к смерти несколько дней. В записке она признавалась, как хочет сберечь для Ханны еды и что без желания жить ей не за что бороться; теперь Ханне придется бороться за них обеих.
В ту ночь Ханна уснула в слезах, понимая, что ничто никогда не будет прежним.
Часть четвертая
Глава 42
Весна 1945
Пока они шли на поправку, Йозеф часто садился у кровати Майкла и радовался, что им становится все лучше и лучше. Из-за затяжной болезни и скудной пищи они оба сильно похудели, хотя время от времени Ингрид приносила Йозефу еды, так как немцы получали больше пайков. Майкл больше не говорил об уходе, особенно после многочисленных историй о концентрационных лагерях, но они осознавали всю опасность и риск собственного положения, особенно после того, как Ингрид рассказала Йозефу, как прошлым летом Гестапо обнаружило целых две еврейские семьи на чердаке, спрятанном за книжным шкафом в административном здании.
Ханна пыталась навестить Йозефа, но пока болела ее мать, она в первую очередь заботилась о ней, а потом после ее смерти Йозеф понял, как она страдает. И все вокруг были озабочены только одним – выживанием. С начала зимы, в ответ на забастовку голландских железнодорожников в прошлом году, немцы приказали заблокировать поставки продовольствия, предназначенного для гражданского населения, и это вызвало голод во всей стране.
Йозеф посмотрел на своего кота. Дантес был единственным, кто, похоже хорошо пережил это время, вернувшись к своим природным инстинктам и охоте на крыс и мышей. Однако Йозеф всегда боялся выпускать его на улицу – от отчаяния люди принялись есть кошек и собак.
К концу зимы он уже не ходил в университет – тот был закрыт из-за войны. Каждый день он был озабочен поиском еды и сбережением энергии, и каждый вечер, сгрудившись у радиоприемника, они с Майклом сидели и усердно следили за продвижением союзников. Эта ночь не стала исключением.
– Надеюсь, осталось недолго, – заявил Майкл, услышав обнадеживающее сообщение. – Тогда я смогу выбраться с чердака.
– Да, – подтвердил Йозеф, а затем сухо добавил: – И ты можешь вернуться в университет и закончить курс высшей математики.
Майкл закатил глаза:
– А как же вы, профессор? Что вы собираетесь делать?
– Я не особо думал об этом, – пожал плечами Йозеф.
– Может быть, пригласите прелестную мефрау Пендер на свидание? – подразнил его Майкл.
Йозеф поперхнулся горьким кофе из цикория и выпалил:
– Что?
– Ну, вы ей нравитесь.
– Это она тебесказала?
– Не совсем такими словами, но я-то знаю.
Йозеф смутился и попытался отмахнуться от него, чувствуя себя неловко из-за того, что разговор принял такой оборот и не желая раскрывать собственных чувств:
– Я тебе честно говорю, я даже не думал о таких вещах. В наши времена это весьма легкомысленное занятие.
Майкл просиял:
– Почему мы не можем думать о таком? Однажды война закончится, и вы снова сможете выпить вина и отправиться на танцы.
Йозеф строго посмотрел на него, надеясь, что по его взгляду понятно: даже до войны он никогда не занимался ничем подобным.
– Почему бы не пригласить ее на свидание? – настаивал Блюм.
– Хочу напомнить, господин Блюм, что я не такой отважный. Я даже не знаю, с чего начать.
– Это не трудно. Просто пригласите ее на прогулку или на ужин.
Йозеф, усмехнулся про себя, собирая пустые чашки:
– На ужин? В очередной раз, когда снова появится еда, может быть, я так и поступлю.
Он спустился с чердака, усмехаясь про себя и качая головой, но слова Майкла наполнили его новым оптимизмом. С тех пор, как ему полегчало, он редко виделся с Ханной и убедил себя, что питает к ней исключительно дружеские чувства. Но, может быть, когда они не будут заняты выживанием, у них появится время, чтобы лучше оценить свои переживания.
В 1945 году пока шла война, Йозеф и Майкл увлеченно слушали свое маленькое радио, гадая, наступит ли когда-нибудь конец. Они жадно впитывали каждую деталь сражений, что велись на всех фронтах вокруг Голландии. Пока нацисты яростно пытались удержать Амстердам мертвой хваткой, союзники нападали с обеих сторон, продолжая усиленную кампанию бомбардировок.
Во время бомбардировок, Йозеф уходил в убежище. Для Майкла он организовал, какое смог, безопасное укрытие на чердаке, куда тот мог уползти и спрятаться от взрывов и разбитого стекла. Выводить его на улицу было слишком опасно.
В одну особенно жуткую ночь, в разгар ожесточенного артобстрела, шальной снаряд упал прямо перед домом Йозефа.
Профессор только что вернулся из убежища, решив, что бомбить перестали, как вдруг весь дом содрогнулся от мощного взрыва.
В момент, когда у Йозефа в ушах зазвенело от удара, его сначала отбросило к стене и швырнуло на пол. Он забрался под стол, пытаясь восстановить дыхание, и оглядел кухню, оценивая ущерб: деревянные ставни распахнуты настежь, а пол и столешницы усыпаны битым стеклом, задняя дверь дома безвольно висела на петлях, кастрюли и сковородки валялись на полу, выброшенные из шкафов.
Майкл. Ему нужно встать и проверить Майкла. Найдя в своем ноющем теле новые силы, он поспешил на чердак, пробираясь сквозь разбросанный на полу и лестнице мусор. Все в доме было перевернуто вверх дном. Поднявшись по лестнице на чердак, он подошел к двери и распахнул ее. В комнате были отчетливы видны последствия взрыва: повсюду валялись куски каменной кладки и штукатурки, стояла пыль, а куски дерева образовали мозаику из осколков на полу. К счастью, Майкл был в безопасном месте и выполз из-под укрепленной конструкции под карнизом, которую соорудил Йозеф.
В доме не было света, но горящее пламя с улицы освещало комнату в жуткой тишине.
– Как ты? – спросил Йозеф, помогая Майклу выбраться из укрытия. Майкл ответил кивком головы и отошел в дальний конец чердака, подальше от окна. Издалека до них доносился вой сирен скорой помощи и пожарных.
Внезапно над ними взорвалась еще одна бомба, фейерверком осветив комнату и мужчины снова припали к полу. Они лежали очень тихо, пока наконец пронзительно не завизжал сигнал отбоя воздушной тревоги, подтверждая окончание бомбардировки.
Пока Майкл, тяжело дыша, приходил в себя на кровати, Йозеф спустился вниз за свечами. Наверху все еще кружились столбы кирпичной пыли, и один конец чердака, там, где балка не выдержала и упала с потолка, накренился.