Витте относился очень добро и сочувственно к своим сослуживцам, часто сам предугадывал их нужды и шел им навстречу. Несправедливые нападения на них он отражал со всею энергией и часто сам переходил в наступление на противников. С другой стороны, он был преувеличенно чувствителен и восприимчив к нападкам властей на так называемую политическую неблагонадежность его подчиненных.
Вспоминаю такой случай. Кандидаты на должность управляющих казенными палатами избирались комиссией из директоров соответствующих департаментов. На одну из таких должностей я предложил в качестве кандидата начальника отделения Владимирской казенной палаты Житецкого, известного украинского писателя и бывшего преподавателя русской литературы в киевской гимназии. В молодости своей «за украйнофильское направление» был сослан в Вятскую губ<ернию>. В конце концов Житецкий пристроился к казенной палате и был доволен, что живет спокойно, никем не замеченный. В прежнее время состояние «никем не замеченного» представляло большие выгоды: зоркие глаза явной и тайной власти теряли [тебя] из виду, и можно было жить сравнительно сносно. По общему порядку о назначении Житецкого требовалось сношение с Департаментом полиции «о неимении препятствий». От департамента последовал такой ответ: особых препятствий не имеется, но сообщается, что в прошлом были такие и такие-то факты. На полученном ответе Витте сделал пометку: «Наверное, рекомендовал В. И. Ковалевский», а затем высказал пожелание, чтобы Житецкий устроился как-нибудь иначе. Об этом было сообщено Житецкому, который немедленно приехал в Петербург. Разговор с ним произвел на меня очень тяжелое впечатление. Мне было и стыдно и прискорбно при сознании, какую медвежью услугу я ему оказал. Почтенный и скромный Житецкий ни о чем не просил, не домогался никакого повышения. Средств у него нет, жена больна, дочери в Москве делают операцию… Чтобы загладить свой великий грех, я в тот же день заехал к Н. С. Абазе и просил его вместе со мною поехать к тогдашнему государственному контролеру Т. И. Филиппову, чтобы совместно упросить его немедленно предоставить Житецкому место лучше того, которое он занимал. Т. И. Филиппов на это согласился. Прошло несколько времени. С. Ю. Витте, узнав о той хорошей репутации, какою Житецкий пользовался, в особенности в Киеве, пригласил его к себе и предложил опять перейти на службу в Министерство финансов. Житецкий отказался.
Ярославский губернатор Б. В. Штюрмер, впоследствии министр иностранных дел и председатель Совета министров, пожаловался на старшего фабричного инспектора Ярославской губ<ернии> Дейшу за «некоторые проявления неблагонадежности». Вся вина Дейши заключалась в том, что он не признал правильной смету, составленную для постройки какого-то казенного здания. Посланное на место для расследования лицо не только не нашло в действиях Дейши чего-нибудь предосудительного, но аттестовало его как человека вполне достойного, поведение же Штюрмера было характеризовано так, как оно того заслуживало. С. Ю. Витте, отнесшийся сначала с предвзятостью к Дейше, потом охотно перевел его на такую же должность в лучший город – Киев, чего Дейша, сам украинец, женатый на известной певице Сионицкой, давно добивался.
Губернаторы довольно часто жаловались на фабричных инспекторов, выставляя против них или то, что они всегда на стороне рабочих, или что не пользуются уважением среди промышленников, либо какой-либо другой мотив. Витте в этих случаях спешил скорейшим расследованием через особо командированных лиц. Оказывалось, что сам губернатор не пользовался ничьим уважением, что нападки на пристрастие фабричной инспекции были неосновательны. И Витте успокаивался.
Вообще С. Ю. Витте был очень импульсивен и под влиянием минуты и настроения склонен был немедленно переходить к действию. Но по прошествии некоторого времени, когда он мог спокойно обдумать, довольно легко отказывался от казавшихся на первый взгляд бесповоротными решений.
Однажды, привезя с собой проект инструкции фабричной инспекции, С. Ю. призвал меня и поручил немедленно отпечатать и разослать этот циркуляр фабричным инспекторам. Циркуляр был написан рукою К. П. Победоносцева, что я и высказал С. Ю. Витте.
– Откуда вы это знаете? – спросил он.
– Мне известна рука Победоносцева.
– Все равно – надо разослать.
Я прочел циркуляр. Содержание его было поистине возмутительно. В нем Победоносцев, после краткого, но вполне правильного изложения сущности социализма, указывал на опасности распространения его среди рабочих, называя глубоко развращенными тех, кто придерживается социалистического учения. Фабричную же инспекцию он призывал к надзору и выслеживанию за рабочими, чтобы своевременно могли быть приняты строгие меры. Я раздраженно высказал Витте, что циркуляр Победоносцева прямо-таки чудовищен и даже неумен: за идеи и взгляды можно людей считать вредными, но кто имеет право считать их безнравственными? Безнравственно само обвинение в безнравственности за честное убеждение. Отказываясь от рассылки этого циркуляра, я просил Витте не давать ему хода, так как в противном случае Министерство финансов наложит на себя несмываемое пятно. Прошло две недели. Витте запиской спросил меня, когда же будет исполнено его распоряжение. Только что я собрался отвечать ему, повторяя уже ранее приведенные резоны, как на пути к Витте меня повстречал покойный М. И. Кази. Увидев меня в расстроенном состоянии, он спросил, в чем дело. Я ему дал прочесть проект циркуляра Победоносцева и высказал, что если Витте будет настаивать, то я вынужден буду подать в отставку. Кази был того же мнения, как и я, о циркуляре и одобрил мое намерение. Он предложил переговорить с С. Ю. Витте. Министр отказался от своих настояний и, по словам Кази, добродушно закончил словами: «Ну, и не будем публиковать. Пусть Ковалевский положит проект под сукно».
Надо пояснить, что С. Ю. очень считался с М. И. Кази, который пользовался расположением Николая II. Внешним образом Витте обнаруживал дружеские отношения к Кази, но в душе побаивался М. И. и помешал его назначению сперва на пост государственного контролера, а потом – министра путей сообщения, подсказав вдовствующей императрице в качестве кандидата на пост министра путей сообщения князя М. И. Хилкова, к которому императрица-мать относилась очень благосклонно. Кази был человек сильной воли и влиятельный, несмотря на то что не занимал никакого официального положения после управления казенным Балтийским судостроительным заводом на полукоммерческом основании. Человек состоятельный, он не искал государственного поста по материальным побуждениям. Но ему очень хотелось приложить свою кипучую энергию к большому административному делу в сознании, что государственный корабль несется «без руля и без ветрил» навстречу гибели. Да и честолюбие играло не последнюю роль. В беседе с Витте Кази откровенно высказал, что, если бы попал в государственные контролеры, то имел бы пред собой полную картину того, как живет и управляется Россия, был бы превосходно осведомлен о деятельности всех министерств, о результатах их работы на благо или во вред населению, о переживаниях и настроениях России. Витте все это принял к сведению.
Неожиданности неприятного свойства нередко вызывали у Витте не только смущение, но и растерянность, правда на короткое время, пока он не успевал сообразить подходящую комбинацию для выхода из затруднений.
Летом, в один из воскресных дней, С. Ю. получил от императора Николая II записку без подписи, положенную на столе кабинета охотничьего домика во время царской охоты. Как оказалось впоследствии, записка была составлена генералом Пантелеевым, товарищем министра внутренних дел по управлению жандармской частью. Характерно, что содержание записки министру внутренних дел известно не было. В ней описывалось печальное положение фабрично-заводских рабочих («белых рабов» – по выражению Пантелеева). По мнению его, улучшить положение рабочих, среди которых тлетворные семена социализма дают обильные всходы, можно лишь одним путем – передачею заботы о благополучии рабочих в руки губернских жандармских управлений. Под председательством начальника такого управления нужно образовать комиссии при участии промышленников, которые, по указке председателя, и будут приводить в исполнение намеченные им меры. Расходы по улучшению быта рабочего класса будут распределяться по соображению с состоятельностью и платежеспособностью заводчиков. Никаких законодательных норм не нужно: все по душе и на глазок, по справедливой оценке. Просто и скоро. Фабричная инспекция должна состоять в распоряжении жандармского управления и служить ее видам – для осведомления о настроении. Не так голо – откровенно – было написано, но сущность была именно такая. И все это подносилось под флагом защиты труда от угнетения капиталом, с целью положить конец пропаганде. Царь на полях записки сделал много сочувственных пометок: «Правильно», «Верная мысль», «Так и сделать».
По получении записки Витте пришел в ужас от проекта такого «жандармского социализма», как он назвал его. Он вызвал меня, и мы стали обдумывать, как выйти из затруднения. Решено было снять копию с записки Пантелеева, не воспроизводя царских пометок на полях, и затем недели через две просить государя о передаче ее на рассмотрение комиссии под председательством К. П. Победоносцева.
<…>
Витте был чрезвычайно доступен, прост в обращении, не любил формальностей. Старых друзей он помнил, принимал их запросто и охотно приходил им на помощь.
Из многих фактов проявления С. Ю. Витте великодушия расскажу три разнохарактерных.
В 1894 г. мы шли на пароходе из Рыбинска в Нижний для обсуждения с тогдашним нижегородским губернатором Н. М. Барановым вопросов, связанных с предстоявшей Всероссийской художественно-промышленной выставкой 1898 г. Сзади шел другой пароход «на всякий случай». В пути лопнула крышка парораспределительного прибора парохода, на котором мы находились; пар повалил во все машинные отделения, на палубу. Пароход этот только что вышел из ремонта. Подали другой. Началась пересадка и перегрузка. Капитан и помощник его сильно смутились, команда и