«К несчастью, – продолжал гр<аф> Витте, – эта идея, idе́e fixe Александра III, кажется, в еще большей степени владеет теперешним императором, который, однако, является самым мягким и самым гуманным из всех русских царей. Но несмотря на это, когда в его присутствии поднимают вопрос об общих мерах по отношению к евреям, им овладевают отцовские настроения до такой степени, что теперь никто не решился бы возвысить перед ним голос в защиту евреев».
Что касается облегчений участи еврейского населения в порядке административном, которых теперь наша комиссия добивается у министра внутренних дел, то гр<аф> Витте не знает, будут ли они сделаны, несмотря на то что в данный момент мин<истр> вн<утренних> д<ел> Горемыкин их одобряет. Гр<аф> Витте презрительно заметил, что это одобрение мало чего стоит, ибо некоторые министры не имеют никакого значения – «они приходят и исчезают, как блюда за столом» (sic!).
«Нет, решение заключается не в мелких мерах, даже не в полумерах и благотворительных начинаниях. Нужно окончательно и полностью разрешить еврейский вопрос, а для этого необходимо исходить из политической стороны проблемы, о чем я уже говорил. Нужно изменить позицию интеллигентных слоев русского еврейства и привести их к признанию здравой доктрины самодержавия, которая в настоящее время является необходимостью для такой обширной страны, как Россия, и без которой не было бы России. Пусть евреи устранятся от активной политики, то есть уйдут из среды либералов; пусть их главари употребят свое влияние в духе самодержавия, и через 10 или 20 лет, когда император признает в них своих верноподданных, их можно будет уравнять с остальными русскими».
Я предложил гр<афу> Витте вопрос, а именно, не являются ли либеральные и даже революционные тенденции, в наличии коих правительство обвиняет евреев, – не являются ли они скорее результатом, чем причиною, тяготеющего над ними исключительного законодательства, и не была бы ли немедленная отмена этого законодательства самым верным средством для создания того настроения консервативного лоялизма, который ему, гр<афу> Витте, так желателен.
«Первопричины и первоначальные виновники меня мало интересуют, – холодно ответил гр<аф> Витте. – Для меня важны лишь факты. Их либерализм – один из таких фактов, и его прежде всего надо изменить. Что касается до средств осуществления этого, то он полагает, что создание двух или трех больших еврейских органов печати, которые проводили бы в еврейскую массу надлежащие принципы, принесло бы больше пользы евреям и их делу, чем благотворительные и просветительные учреждения! Эти газеты обрабатывали бы умы и общественное мнение и настроили бы в благоприятном смысле государя. Барон Гирш сделал бы благое дело, если бы предназначил свое наследство на эту цель, а не на дела благотворительности, которые всегда приносят разочарования и имеют столь ограниченное значение».
Этой бутадой гр<аф> Витте закончил беседу, и мы распрощались с ним под тяжелым впечатлением этого грубого цинизма, не зная хорошо, чему приписать его – желанию ли сойти в наших глазах за государственного деятеля реалистической складки, à la Бисмарк, под которого гр<аф> Витте старался поддеться, или же только коварству плута, который под прикрытием блестящих и грандиозных проектов в отдаленном будущем, осуществимость коих весьма проблематична, хочет сшантажировать сейчас же, на месте, «положить на обе лопатки» партнера, или же по меньшей мере желанию соблюсти приличную видимость и прикрыть отказ в помощи, которую не может оказать или по бессилию, или по малодушию.
Н. А. БайковГраф С. Ю. Витте в МаньчжурииПродолжение
[С. Ю. Витте] был одним из главных инициаторов постройки КВЖД, и при нем был заключен договор с Китаем и в 1894 г. начата постройка дороги[145].
Когда постройка была вчерне закончена, осенью 1902 г. Витте приехал в Маньчжурию в специальном служебном поезде для осмотра линии дороги и всех ее сооружений. Его поезд останавливался не только на всех станциях, но и на линии, для осмотра мостов, туннелей, насыпей, виадуков и других жел<езно>дор<ожных> сооружений. Осмотр был самый детальный, причем Витте лично осматривал все, интересуясь даже мелочами постройки.
С ним приехали из Петербурга многие члены Правления КВЖД, а также представители от министерств. Его встречала и сопровождала, конечно, вся администрация КВЖД во главе с Юговичем, князем Хилковым, Игнациусом, Свиягиным и другими построечниками. При этом объезде присутствовал также управляющий Уссурийск<ой> ж<елезной> д<орогой> полковник Хорват, и начальник Заамурского Округа погран<ичной> стражи генерал Дитерихс.
Объезжая линию дороги, Сергей Юльевич от имени государя императора благодарил служащих и рабочих, а также охранников, за верную самоотверженную службу и успешное окончание постройки, на что ему отвечали дружными и радостными криками «ура!».
Недели за две перед тем на одном из постов около ст<анции> Имяньпо солдатом-заамурцем был убит тигр. Шкуру зверя было решено преподнести шефу во время объезда им линии. Пост, вблизи которого был убит тигр, находился в пяти верстах от станции, на берегу Майхэ. Когда поезд остановился у полуказармы и Витте поздоровался с выстроившимися заамурцами, из строя вышел один из них и, держа перед собой тигровую шкуру, произнес: «Ваше высокопревосходительство! Разрешите мне поднести вам, на память о заамурцах, шкуру тигра, которого я убил на днях, недалеко от нашего поста!»
Сказав это, солдат положил шкуру к ногам Витте и застыл в ожидании его ответа.
С. Ю. был очень тронут таким вниманием и, любуясь красивой вещью, поблагодарил солдата, пожав ему руку. Затем, достав свой портфель, вынул оттуда двадцатипятирублевый кредитный билет и, вручая его заамурцу, сказал: «Спасибо, братец, за подарок! Он мне будет всегда напоминать о храбрых заамурцах и о Маньчжурии».
Oт денег солдат хотел было отказаться, ссылаясь на то, что ему за подарок деньги брать зазорно, но потом согласился взять, вследствие настойчивой просьбы Витте.
Шкура тигра в те времена стоила, конечно, не менее ста рублей, но С. Ю., без сомнения, не знал об этом, предполагая, что 25 рублей – хорошая цена за шкуру! Если б он знал ее настоящую цену, он, конечно, дал бы солдату не сто, а вдвое больше!
Чтобы компенсировать солдата, офицеры-заамурцы собрали по подписке двести рублей и передали ему эту сумму; бравый заамурец ни за что не соглашался принять деньги и только исполнил это по приказанию командира отряда, полковника Логунова.
Поезд следовал дальше на восток и имел более продолжительную стоянку на ст. Ханьдаохэцзы, где был устроен смотр и парад войскам и произошла смена конвоя из заамурцев.
Будучи назначен начальником конвоя, я явился с рапортом к коменданту поезда в присутствии С. Ю. Витте, который, узнав мою фамилию, задал мне вопрос:
– Скажите, не являетесь ли вы сыном генерала Байкова, на даче которого я когда-то жил, лет 20 тому назад?
– Так точно, ваше высокопревосходительство! – отвечал я. – Я его сын и прекрасно помню вас и вашу супругу, когда вы жили у нас на даче в Боярке! Помню, как вы играли с нами в горелки и угощали детей конфетами! Я не забыл этого, но вы, вероятно, меня не узнали, так как с тех пор прошло много лет, и из маленького Брэма я превратился в поручика Заамурского округа пограничной стражи!
– Да, время летит незаметно! – произнес шеф. – Конечно, я вас никогда бы не узнал! За 20 лет вы так изменились, что от прежнего маленького Брэма не осталось почти ничего! Вы не курите? Очень жаль, а то бы я предложил вам отличную настоящую гаванскую сигару! – Пожалуйста, садитесь вот здесь! Поговорим и вспомним старину! – Сказав это, С. Ю. усадил меня в кресло, а сем сел за письменный стол, уставленный кипами каких-то бумаг, планов и чертежей, вероятно связанных с постройкой КВЖД. Беседуя со мной, Витте вспоминал свою жизнь у нас на даче, наши прогулки в поля и леса и чудную украинскую ночь, когда поэт Надсон декламировал свои вдохновенные стихи.
В это время поезд, замедляя ход, подходил к ст<анции> Хайлин. Взглянув в окно, я увидел обычную картину маньчжурских грядковых полей, с рядами снопов снятой чумизы и стадами блиставших на солнце красавцев фазанов. Указав на них шефу, я сказал:
– Взгляните, Сергей Юльевич, на маньчжурское охотничье эльдорадо! Ведь на полях не менее тысячи фазанов, а в горных лесах, которые виднеются на горизонте, уйма всякого зверя!
– Да, что и говорить, – проговорил Витте, любуясь оригинальной картиной. – Богатый и обильный край! Он имеет блестящее будущее!
С этими словами шеф вышел из поезда и отправился осматривать станцию и ее сооружения.
После детального осмотра Муданьцзянского моста поезд надолго остановился у туннелей Даймагоу, где Витте прошел пешком через все сооружения, внимательно слушая доклад инженера Игнациуса, в ведении которого находилась вся техническая часть постройки.
Между станциями Тайпинлин и Селенхэ шеф заинтересовался колоссальной насыпью в петле высотою до 15 метров, причем, взяв в руку горсть балласта с полотна пути и показывая его инженеру Юговичу, задал ему вопрос:
– Как вы думаете, что это такое?
Получив от шефа такой неожиданный и странный вопрос, главный строитель КВЖД немного смутился, замялся и затем ответил:
– Это прекрасный материал для балласта, измельченный гранит, дарованный нам самою природой!
– А по-моему, это настоящее золото, – произнес Витте, пересыпая каменную дресву с руки на руку. – Такого балласта не имеет ни одна из наших железных дорог!
После этого, не слушая дальнейших объяснений инженера Юговича, шеф отправился к себе в вагон, дав сигнал к отходу поезда.
На ст<анции> Пограничная конвой заамурцев был сменен восточно-сибирскими стрелками, и я вернулся к себе домой, на ст