<анцию> Ханьдаохэцзы.
С. Ю. Витте отправился дальше, во Владивосток, осматривать портовые сооружения. На обратном пути, на ст. Хайлин, местными китайскими властями и купечеством была устроена посланнику русского царя торжественная встреча с поднесением почетного шелкового знамени, на котором были изображены золотом и серебром китайские иероглифы мудрых изречений и добрых пожеланий. Местное купечество поднесло С. Ю. Витте три корешка очень ценного женьшеня в кованом серебряном ящике.
На обратном пути шефа в конвой его поезда я уже не попал, так как был занят осмотром и починкой оружия на постах заамурцев по линии КВЖД. Поезд шефа я пропустил около ст<анции> Шаньши, причем пришлось снять дрезину с пути. Когда поезд проходил мимо, в окне одного из вагонов я заметил характерный профиль головы С. Ю. Витте, он внимательно смотрел в окно, вероятно стараясь запечатлеть маньчжурские пейзажи и картины природы. Меня он не узнал, так как был занят своими мыслями.
Эта поездка С. Ю. Витте на Дальний Восток и осмотр им КВЖД, по существу, были официальным открытием движения по магистрали и принятием дороги в общую железнодорожную сеть Российской империи. С этого момента она фактически перешла в общую эксплуатацию, хотя формальная эксплуатация была объявлена немного позже, в июле 1903 года.
На одной из станций шеф обратил внимание на видную фигуру старого бородатого охранника, грудь которого была украшена четырьмя георгиевскими крестами. Беседуя с ним, шеф его спросил:
– Хорошо ли живется в Маньчжурии?
На это бравый вахмистр не задумываясь ответил:
– Сверхъестественно, ваше высокопревосходительство!
Этот ответ насмешил тогда высокого сановника, который потом часто вспоминал о нем и в своем докладе государю императору о КВЖД упомянул об этом ответе охранника, что очень понравилось царю и привело его в веселое настроение. С тех пор это выражение быстро привилось в семье государя и при дворе. <…>
[А. Н. Куропаткин]Дневник
19 февраля. Вчера 2 1/2 часа сидел у меня Витте. Главным образом его тревожили дела на Восточно-Кит<айской> маньчжурской железной дороге. Читал мне депеши Безобразова и Покотилова, из которых было видно, как юлит там адм<ирал> Алексеев.
Затем по общим вопросам Витте горячо защищал свою промышленную политику после моего упрека, что за развитием промышленности мы запустили дело подъема земледельческого населения. Он указывал, что промышленное развитие России, двинутое им вперед, только помогло сельскому хозяйству, но признал, что, будь он министром земледелия, он сделал бы многое. Повторил то, что говорил мне в Париже, а именно, что ранее всего надо мужика обратить в человека, надо определить его права, надо оградить его от произвола разных видов. Что эти вопросы были им подняты, но заглохли; что теперь он устал, хочет уходить, и ему браться за них нельзя. Другие не могут.
Признал, что миллиард, израсходованный на Восток, ослабил Европейскую Россию, но не убежден, что было бы лучше, если бы мы его не израсходовали. Признал, что мы 450 млн израсходовали через Дворянский банк и этим ко вреду для дела подняли цены на землю. Признал, что железнодорожное хозяйство идет очень плохо. Что Хил-ков справиться не может. Признал, что нам надо продолжать строить железные дороги, противно с выраженным мнением по сему вопросу государя. Что дороги строятся на займы. Наконец, горячо продолжал отстаивать пользу привлечения в Россию иностранных капиталов. Что иностранцы у нас только разорились, но оживление внесли.
Б. БюловВоспоминания
<…> Тщательно взвесив наши торгово-политические отношения с соседями, я убедился в том, что прежде всего мы должны прийти к соглашению с Россией. Если оно будет достигнуто, то дальше последуют Румыния, Австро-Венгрия, Швейцария и другие страны. Далее, я считал, что из русских государственных людей всего легче было бы договориться с прежним министром финансов и теперешним председателем Совета министров[146] Сергеем Юльевичем Витте. Но как к нему подойти? Я вспомнил, что во время нашей встречи в Петербурге Витте говорил мне, что он питает абсолютное доверие к двум большим европейским финансистам – Ротшильду в Париже и Эрнсту Мендельсону в Берлине. Я связался с последним, который был умной головой, прекрасным дельцом и с горячим патриотизмом сочетал безусловную надежность. Он мог секретным и верным путем связаться с Витте. Я поручил запросить Витте, не хочет ли он начать непосредственно со мной переговоры относительно нового торгового договора, и если он согласен, то как лучше всего устроить, чтобы он был послан для этой цели. До сих пор Витте допускал в близко стоящей к нему русской прессе энергичную и отчасти очень грубую полемику против немецких желаний и претензий в торгово-политической области. Это меня не смущало. Язык дан человеку для того, чтобы скрывать его мысли, сказал Талейран. Немного времени спустя господин Мендельсон смог мне сообщить, что Витте охотно начнет переговоры со мной. Чтобы это сделать возможным, будет самым лучшим, если немецкий император в возможно скрытой и достаточно естественной форме намекнет об этом в своих письмах к императору Николаю. Император Вильгельм, который разделял мои планы, разрешил мне составить в этом смысле одно или два письма к царю. В них говорилось примерно следующее. Чтобы предотвратить всякие осложнения в отношениях между Россией и Германией, необходимо прекратить скучные таможенные дрязги и прийти к соглашению в хозяйственной области. Если это дело поручить немецким тайным советникам и русским чиновникам (tschinowniks), то не видать этому делу конца. Более практичным было бы запереть вместе двух настоящих государственных деятелей, т. е. Витте, величайшего авторитета в России по хозяйственным и финансово-политическим вопросам, и немецкого канцлера, чтобы они быстро пришли к удовлетворяющему обе стороны результату. Впрочем, им не нужно встречаться в тюрьме. Витте может приехать в Нордерней[147], где немецкий канцлер имеет обыкновение проводить жаркие месяцы и здоровый морской воздух которого придаст Сергею Юльевичу новые силы. Царь ответил дружественно и выразил согласие.
В июле [1904 г.] Витте прибыл в Нордерней. Он привез с собой целый штаб чиновников. Я сразу поставил себя с Витте на короткую ногу, пригласив его по вечерам ужинать у нас в нашей вилле. Обед заканчивался тогда обычно уютной болтовней, длившейся иногда два, даже три часа. Витте говорил обо всем, не стесняясь, что являлось первым залогом того, чтобы не быть скучным при частных свиданиях. Он впал в немилость у своего монарха и питал к нему злобу. Он не любил также и императрицу Александру Федоровну, которую он обвинял в том, что она восстанавливала против него своего супруга. Для этого она использовала испытанное средство, рассказав царю, что петербургское общество убеждено, что он является марионеткой в руках Витте. Императрица даже нарисовала маленькую карикатуру, представляющую Витте, с его массивной фигурой и его грубыми чертами лица, державшего в руках маленького паяца с тонкими чертами мнимого самодержца. Свою отставку Витте изображал следующим образом: «Когда в назначенный день я кончил свой обычный доклад, император Николай некоторое время рассеянно смотрел перед собой на свой письменный стол, а затем, не глядя на меня, сказал мне слабым голосом, что у него такое впечатление, что мое здоровье в последнее время пошатнулось, и ему не хочется, чтобы я переутомлялся. Поэтому он освобождает меня от поста министра финансов и назначает председателем Совета министров. Тогда я потерял терпение, – продолжал Витте, причем гнев даже теперь заставил покраснеть этого сильного человека. – Такая фальшь и притворство возмутили меня. Я сказал императору: “Я не понимаю, зачем вы разыгрываете со мной такую комедию. Место председателя Совета министров в России – это чистейшая синекура. Точно так же вы могли бы меня сослать на Кавказ или в Сибирь”». После небольшой паузы Витте добавил не без некоторого волнения в голосе: «Но вы сейчас увидите, что у императора есть также и хорошие качества. Вечером того же дня он прислал мне толстый конверт, в котором было 400 тысяч рублей». Витте был, видимо, горд этим возмещением за причиненный ущерб. Витте был убежденным приверженцем хороших отношений между его отечеством и Германией. Не потому, чтобы он чувствовал к нам особую симпатию. Париж как город он предпочитал Берлину. Французы ему нравились больше немцев, англичане и американцы импонировали ему в большей степени. Но он был убежден, что от сохранения мира и добрых отношений между Германией и Россией зависит судьба русского царствующего дома, а он, при всей его тайной вражде к теперешнему царю и несмотря на случайные приступы либерализма, был безусловным монархистом. Уже в 1904 г. он держался того мнения, что падение монархии в России будет сигналом к анархии, нужде, разрухе и разложению гигантской империи. Подобно многим другим русским государственным людям, Витте не одобрял и презирал фанатические увлечения славянофилов балканскими народами, которые все без исключения, сначала сербы, потом болгары, греки и румыны, при всякой возможности платят России гнусной неблагодарностью за ее жертвы людьми и деньгами. Не только в Сибири и в Туркестане, но и на Кавказе и даже в Европейской России огромные пространства ждут культуры и обработки и эксплуатации огромного количества ископаемых. Сомнительно, будет ли обладание Константинополем счастьем для России. Николай I однажды написал твердой рукой на донесении, в котором говорилось, что православный крест должен быть вновь поднят на церковь святой Софии: «В теории это хорошо и красиво, но в действительности владение Константинополем будет для России скорее моментом слабости, чем силы. Зачем нам три столицы? Петербург, создание величайшего из русских царей, от которого мы не можем отказаться, святая Москва-матушка, от которой мы еще меньше можем отказаться, и, наконец, Византия?» Витте и подавно был против всякого расширения русского государства в Европе. Восточная Пруссия? В России уже достаточно немцев. Познань? В России уже достаточно поляков. Галиция? В России уже достаточно евреев. Главное же основание того, что Витте являлся сторонником мира и согласия с немецким соседом, лежит в его твердом, как скала, убеждении, которому, как я слышал, он остался верен до последнего момента своей жизни, что война между Россией и Германией поведет к возможн