Еще до входа «Кайзера Вильгельма» в реку к нему приблизился пароход «Эмигрант» под русским и американским флагами; на нем были представители славянской колонии в Нью-Йорке. Пароход шел некоторое время рядом с нами, причем славяне кричали: «Ура, живио Витте» и пели национальные песни. Затем председатель славянского союза и два члена поднялись на «Кайзер» и представились Витте, сказавшему им несколько любезных слов. Одновременно пристал пароход с таможенными чиновниками и журналистами. Они вскоре отыскали Витте, гулявшего по палубе, и один из них произнес маленький приветственный спич, а затем стал задавать вопросы относительно предстоящих переговоров.
Согласно заранее принятому на такой случай решению наш посол заявил, что ввиду незнакомства с английским языком он просит своего товарища, профессора Мартенса, сделать заявление от его имени. Витте стоял в группе журналистов, прижатый ими к каютной рубке, рядом с ним – Плансон. Я пробрался поближе. В это время явился Мартенс и произнес, верней, прочитал приветствие к американскому народу. Это приветствие, заблаговременно составленное Витте, переведено было на английский язык Диллоном. Речь начиналась обращением к великой американской прессе, столь много способствовавшей прибытию русского уполномоченного в Америку. Затем выражалась надежда, что оба рыцарских народа – Россия и Япония – придут к лучшему знакомству и сближению. До тех пор, однако, должны быть выяснены условия мира, и только если они окажутся приемлемыми, Россия приступит к формальным переговорам. Вот текст этого приветствия.
«Господа, до сих пор, как вам известно, в подобных случаях было принято устанавливать предварительные основания мира до встречи уполномоченных, задача коих в том, чтобы прийти к соглашению относительно обсуждаемых вопросов.
Между тем тот факт, что его величество государь согласился отступить от этого старого дипломатического обычая и назначил делегацию для ознакомления с условиями храброго противника, является красноречивым доказательством дружеских чувств, которые он и его подданные продолжают питать к народу Соединенных Штатов.
Я говорю: продолжают питать, – ибо во все эпохи нашей истории традиционные отношения наши к великой республике были дружественны. А теперь я желал бы сказать и доказать вашему народу, живущему менее в прошлом, чем в настоящем и будущем, что искреннее желание государя и народа России – укрепить и далее узы дружбы, которые доныне существовали между двумя нациями. В силу этого искреннего желания его величество царь, отбросив всякие иные соображения, не колеблясь принял откровенное приглашение вашего первого гражданина и даровитого вождя.
И если бы моя миссия в некоторых отношениях оказалась непроизводительной и попытка найти общую основу для мирных переговоров в настоящую минуту не удалась, то это явное доказательство дружбы, данное его величеством царем и русским народом, все же останется как памятное событие, чреватое, надеюсь, глубокими благодетельными последствиями для великих народов Запада и Востока».
Речь вызвала рукоплескания и возгласы одобрения журналистов, которые продолжали толпиться около Витте, стараясь пожать ему руку. В это время один из них, державший газету, обратился к Витте с вопросом: «Здесь напечатано переданное вчера с „Кайзера Вильгельма“ по беспроволочному телеграфу известие о заявлении, будто бы сделанном вашим превосходительством корреспонденту „Нью-Йорк Херальда“, находящемуся на пароходе. Вы заявили, что опасаетесь, что переговоры с Японией прервутся через неделю, так как японские условия неприемлемы и их даже не придется обсуждать. Правда ли, что вами сделано такое заявление?»
Когда Мартенс перевел сказанное, Витте ответил, что он этого не говорил, и, уклоняясь от дальнейших расспросов, устремился на верхний мостик. В этот момент подскочил ехавший с нами корреспондент Мак-Келлох и дрожащим голосом обратился к нашему шефу с просьбой подтвердить, что напечатанное в газете было действительно сказано, иначе его сочтут лжецом.
Обратившись к Мак-Келлоху, Витте по-французски объяснил, что, говоря частным образом с журналистом, он не предполагал, что слова его будут переданы в форме сенсационного интервью по телеграфу, и что, как это ему ни неприятно, но он должен сказать, что такого категорического заявления он не делал. Затем, не слушая дальнейших объяснений растерянного журналиста, Витте поднялся наверх, а за ним последовали Мартенс и Плансон. Тогда Мак-Келлох обратился ко мне, говоря, что беседа, переданная им по телеграфу, действительно происходила. Я ответил, что в первый раз слышу об этом разговоре, но что если он происходил, то не следовало передавать его без разрешения по телеграфу, а тем более устраивать на пароходе столь странную очную ставку с американскими журналистами. Смущенный Мак-Келлох объяснил, что после беседы с Витте он говорил с Плансоном, который одобрил отправление телеграммы и ее содержание. Таким образом, оказалось, что промах был сделан Плансоном, решившим этим остроумным способом подготовить почву для переговоров.
Журналисты, видя нас разговаривающими, стали опять просить выяснить дело и обелить их товарища, который иначе окажется лжецом. Пришлось ответить, что Витте уже все объяснил и что к тому же он не мог сделать приписываемого ему заявления, ибо ему неизвестны японские требования. Затем корреспонденты стали спрашивать, правда ли, что Витте не дано настоящих полномочий и что он послан лишь узнать условия Японии в качестве курьера, как о том сообщалось в лондонской газете Диллоном. Я ответил, что статьи не читал, но что как Витте, так и барон Розен снабжены нужными полномочиями. Подобные же вопросы задавались мне и впоследствии, по прибытии нашем в Нью-Йорк. Недоверие американцев объясняется пропагандой наших противников, а может быть, это была просто уловка, чтобы нас сбить и найти противоречие в заявлениях Витте.
Толпа журналистов отправилась после этого на верхний мостик, стараясь протискаться поближе к Витте. Вскоре пристал небольшой катер, на котором находились наш генеральный консул Лодыженский, первый секретарь посольства Ганзен, консул барон Шлиппенбах, военный агент полковник Распопов, агент Министерства финансов Виленкин и консул в Чикаго князь Енгалычев. Все они были представлены Витте, который пригласил их зайти в гостиницу для более обстоятельного знакомства. Какой-то журналист, тут же нарисовавший довольно похожий портрет Витте, просил его сделать надпись. Сергей Юльевич тотчас же стоя написал: «Cela doit ressembleг à' Monsieur Witte»[163]. Надпись стала переходить по рукам, вызывая одобрительные возгласы. Портрет этот появился на другой день в газетах.
Когда мы подошли к Хобокену (место на реке Гудзон, где находятся пристани, склады и док германского Ллойда), стоявшая там публика стала махать флагами и платками, кричать «ура!» и «да здравствует Витте!». Первыми взошли на пароход барон Розен и князь Кудашев[164]. Барон и Витте обменялись приветствиями и вошли в салон. Журналисты отхлынули в соседнее помещение, заглядывая в дверь и стараясь услышать, что говорили уполномоченные, причем два более наглых японца пытались даже пожать им руку. Поговорив с четверть часа, Витте и барон вышли на палубу и остановились на несколько минут по просьбе фотографов. Выйдя затем на пристань, мы пошли, вернее, понеслись вперед вместе с толпой, разгоняемой полицейскими. Благодаря богатырскому росту, Витте успешно лавировал в толпе, приняв под защиту маленького барона. В конце пристани нас задержала депутация славян, явившихся с приветствием. Мы были прижаты к главе депутации Чапеку, державшему хлеб-соль на серебряном блюде. Полицейские усердно работали кулаками, не особенно разбираясь, и несколько тумаков досталось и на нашу долю.
Несмотря на столь неблагоприятную обстановку, Чапек произнес краткую речь на английском языке в том смысле, что хотя славяне теперь стали американцами, но не порвали связи с родиной и рады видеть в своей среде единоплеменника, облеченного столь важной и благородной миссией. «Как американские граждане, – продолжал Чапек, – мы приветствуем ваше прибытие в усыновившее нас отечество и уверяем вас, что будем, как и до сего, наблюдать с глубоким вниманием и симпатией судьбу русского народа, который имеет общих с нами предков. Стремление к миру – благороднейшее наследие славян. Мы приветствуем вас, русских братьев, и желаем успеха». Витте ответил несколько благодарственных слов по-русски, пожал руки славянам и, передав мне блюдо с хлебом, поспешил под охраной полицейских к выходу, сопровождаемый криками «живио!» и свистом – способ, коим американцы выражают свое одобрение.
В гостинице «Сент-Реджис» (St. Regis), внушительное здание в 22 этажа, недалеко от главного парка Нью-Йорка (Central Park), для нас были взяты комнаты, к сожалению, в разных этажах. Помещение Витте в третьем этаже состояло из четырех больших комнат – так называемое сьют (suite). Обстановка роскошная, без обычной отельной банальности. Барон в седьмом этаже, я в пятом, плата, включая пищу, шесть долларов в день. Остальные наши товарищи расположились между пятым и восемнадцатым этажами. Нижние этажи почетнее, но вepхние приятнее, там больше воздуха и света и меньше шума. При каждой спальне ванная комната и большие чуланы для платья. Светло, чисто и комфортабельно. Таких гостиниц в Европе мне еще не приходилось видеть. В первом этаже огромная столовая, читальня, несколько гостиных, бар, телеграф, телефон, парикмахер. Четыре элеватора[165] поддерживают сообщение между этажами днем и ночью.
<…>
В день приезда все члены нашей миссии отправились на обед в Юнион Клаб (Union club), куда нас пригласил барон Розен. Меню оказалось полуфранцузским, лишь с некоторыми американскими отступлениями в виде устричного супа и ледяной воды, заменяющей вино, и все мы с удовольствием отдохнули от пароходной кухни и «Молткэ зал'а». После обеда поднялись на крышу, где устроен руф-гарден, т. е. сад. Там можно дышать прохладой, ибо духота в Нью-Йорке порядочная. Витте задумчиво курил, предаваясь размышлениям, которые Розен не решался нарушить. Все мы были уставшими и потому рано разошлись.