Я уже говорил, что в гостинице имелся телеграф. Директор французской телеграфной компании (Compagnie Française des câbles Tе́lе́graphiques) сообщил, что им сделано распоряжение о пересылке наших телеграмм по французским и датским кабелям – нужно лишь писать: Via French, таким образом мы избегали пользования английскими линиями.
<…> 21 июля / 3 августа. Сегодняшние газеты вышли с портретами русских уполномоченных и членов нашей миссии, причем Витте назван повсюду графом, князем или бароном. Общий тон газет для нас благоприятный, хотя и с оттенком пренебрежительности.
Утром Сергей Юльевич занимался в кабинете и принимал некоторых из нас, в том числе Диллона, поместившегося в той же гостинице. Часов в одиннадцать он вместе с Виленкиным уехал на автомобиле прокатиться по городу. Кстати, по распоряжению здешнего Министерства иностранных дел (Department of state) при Витте состоят два полицейских агента в штатском, которым поручена его охрана. Пока Витте в гостинице – один из них дежурит в коридоре, около его комнаты, а другой в вестибюле. Когда он уезжает, агенты следуют за ним в автомобиле. Отсутствие Витте вызвало любопытство корреспондентов, которые решили, что он поехал в Уолл-стрит[166] для переговоров о займе. В действительности Витте посетил биржу. Его узнали в публике и приветствовали аплодисментами. Он в то время находился на верхней галерее, откуда отвечал поклонами. Некоторые крупные биржевики и маклеры были ему тут же представлены Виленкиным. При выходе его опять приветствовала собравшаяся толпа. Из биржи он поехал в Тамани, здание в 35 этажей, считающееся самым высоким в Нью-Йорке, причем поднимался по элеватору до верхней башни, чтобы взглянуть на панораму города. Проезжая через эмигрантский квартал, он остановил автомобиль и зашел в садик, где играли дети; одного из играющих мальчиков он поднял и поцеловал. Местные жители, преимущественно евреи, узнав, что это Витте, окружили автомобиль и устроили овацию.
Я завтракал с бароном Розеном в Юнион-клубе. Розен расспрашивал, как совершилось назначение Витте и остальных членов нашей миссии. Барон был, по-видимому, рад назначению Витте. «Я вздохнул, – сказал он, – с облегчением, когда узнал, что едет не Нелидов и не Муравьев, а Витте, ибо это единственный человек с волей и характером, знающий, чего он хочет, и не собирающийся из боязни перед Петербургом жертвовать русскими интересами». Я спросил барона, думает ли он, что поладит со своим коллегой, так как в Петербурге предвидят, а некоторые, может быть, и рассчитывают, что между ними установится рознь. «Я это знаю, – ответил барон, – мне уже об этом писали. Но я думаю, что там ошибутся. Я тотчас же, как увидел Витте, когда мы ехали вместе с пристани в отель, с полной откровенностью высказал ему взгляд на наше положение и на то, чего можно и должно добиваться, а также предложил ему свое содействие. Он благодарил меня за откровенность и сказал, что будет действовать независимо от всяких посторонних обстоятельств. Это истинно русский человек, с русской душой, и я спокоен за результат. Или мы достигнем, чего можно, или разойдемся, но с достоинством и без ущерба для русского имени».
<…> В течение дня явились в гостиницу корреспонденты Вильямс от «Нью-Йорк таймс» и Олохлин от «Чикаго трибюн». Второй рекомендован мне Виленкиным и даже имеет русский орден. Олохлин сообщил, что японцы довольны обращением Витте к печати, в коем отдается дань их достоинствам. Но к миссии его относятся с недоверием, подозревая, что он прибыл лишь для того, чтобы узнать их условия, а затем постарается прервать переговоры и свалить на них вину, возбудив против Японии общественное мнение Европы и Америки. В этом отношении японцы, кажется, не так далеки от истины; мы как раз говорили об этом с Сергеем Юльевичем. По сведениям Олохлина, японцы потребуют 750 миллионов долларов контрибуции, Сахалин, открытие Амура для плавания и вообще поставят суровые условия. Этого мы, впрочем, сами ожидаем. Затем названный журналист задал несколько вопросов о внутреннем положении России, об угнетении нашей промышленности и о якобы невыносимом состоянии рабочего класса. Витте ответил, что хотя внутреннее положение России напряженно и не совсем нормально вследствие войны, но что это не может отразиться ни на развитии страны, ни на ходе переговоров, что правительством делается возможное для улучшения положения рабочего класса, но что центр тяжести – в положении крестьянства, ибо оно неизмеримо многочисленнее и с ним связан важнейший вопрос о земле.
Вечером у Витте был обед в честь членов посольства. Кроме Розена обедали Ганзен, князь Кудашев, вице-консул барон Шиллинг, Виленкин, все наши и некто Иеремия Кёртин – председатель института Смитсониан (Smithsonian). Это выдающийся славист и историк, много путешествовавший по России, с коим Витте знаком был на Кавказе. Кёртин недурно говорил по-русски.
В числе полученных сегодня писем есть несколько курьезных. <…>
Половину писем можно бы было с успехом бросить в корзину, но Витте, верно ради популярности, находил необходимым отвечать на все письма. Он, впрочем, подписывает ответы не читая, ибо они пишутся по-английски. Некоторые подписываю я от его имени.
<…> 27 июля / 8 августа[167]. Вследствие продолжавшегося всю ночь тумана двигались малым ходом, и лишь утром «Мэй Флоуер» вошла во внутреннюю гавань и остановилась около устья широкой реки Пискатагвы. С моря Портсмут не виден. Городок на берегу называется Ньюкастль. Деревянные домики и виллы, выкрашенные в яркие цвета, придают ему веселый вид. Морская верфь, или Неви-Ярд, – место будущих переговоров, находится на противоположном берегу названной реки, через которую в верхней части перекинут плавучий мост. Скалистые берега и островки, покрытые лесом, напоминают финляндское побережье, но пейзаж менее сумрачный.
Вскоре прибыл начальник Неви-Ярд адмирал Мид с адъютантом, а через несколько минут – катер с Витте, в сопровождении Виленкина и Батчева. Они накануне приехали в Портсмут через Бостон и остановились в гостинице «Вентворт», где по распоряжению американского правительства для нас всех приготовлено помещение. Большую сенсацию вызвало сообщение здешних газет, что Витте по прибытии в Бостон пожал руки всей поездной прислуге, а машиниста даже поцеловал. По словам Виленкина, дело было не совсем так. Ехали они в поезде, предложенном Морганом, причем по прибытии в Портсмут подошли к паровозу, чтобы дать на чай машинисту и кочегару. Последние сами подали руки Витте, который их пожал, чем все и ограничилось. Как бы то ни было, эта легенда о поцелуе сделала больше для популяризации Витте и вообще русской миссии, чем наши дипломатические ухищрения. В Бостоне Витте остановился в гостинице и провел день в осмотре города и известного Гарвардского университета. Из Бостона он съездил в дачное место Магнолия, где находилась летняя резиденция нашего посольства и жила семья барона Розена.
Возвращаюсь к моменту прихода «Мэй Флоуер» в Нью-Кастл. Я сейчас сказал, что Витте приехал на яхту почти одновременно с начальником Неви-Ярд, адмиралом Мидом. В это время судовой оркестр заиграл какие-то веселые мелодии, и все, т. е. офицеры в парадной форме и члены нашей миссии, собрались на палубе. Вокруг яхты появились многочисленные лодки с публикой, которая кричала и махала платками. «Долфин» остановился недалеко от нас, но вокруг него лодок было гораздо меньше. Американцы, видимо, больше интересовались русскими. Сергей Юльевич разгуливал по палубе, разговаривая с американцами и раскланиваясь с дамами, сидевшими на лодках и кричавшими «ура!». Наш шеф казался доволен, главным образом потому, что избег морского путешествия, в особенности когда узнал, что мы шли все время в тумане. На мой вопрос, как ему понравилось пребывание в Бостоне и гостеприимство американцев, Витте ответил, что до сих пор доставлял работу только своему желудку и что ему хотелось бы знать, когда же придется поработать мозгами.
<…> 28 июля / 10 августа. Сегодня состоялось первое официальное заседание с японцами. Все мы поднялись очень рано. Набоков сообщил, что едет в автомобиле с Сергеем Юльевичем и с Розеном и что князя Кудашева берут в качестве запасного секретаря. Это милый и корректный человек и исполнительный чиновник. Он пользуется большими симпатиями барона Розена, который хотел было включить его в число секретарей конференции, а когда это не удалось, то оставил при себе.
<…> Мы приехали около 10 часов и застали всех в сборе. Через несколько минут пришел японский секретарь и заявил, что барон Комура готов начать. Мы тотчас же вошли в зал конференций, куда немного погодя явились и японцы. После взаимного рукопожатия барон Комура взял себе среднее кресло, указав направо от себя место Такахира и Сато, а налево секретарям. Видя это, Витте сказал: «Что же, господа, садитесь и вы к столу». Он, по-видимому, думал, что секретарей посадят за отдельный стол. Сам он сел посредине и посадил налево от себя Розена, а направо – Набокова. Плансон поместился около Набокова, а я – около барона. Эти места мы сохранили до конца конференции.
Заседание начинается с подписания протокола предыдущего совещания касательно условий переговоров. Затем послы передают друг другу свои полномочия, причем Витте заявляет, что английский текст японских полномочий не подписан, между тем как на нашем переводе есть подпись графа Ламздорфа. Ко-мура говорит, что в Японии не принято удостоверять подобные переводы, но что если нужно, то он и Такахира удостоверят этот документ. Далее Витте замечает, что то место японских полномочий, где император японский предоставляет себе право, предварительно ратификации, подвергнуть договор обсуждению, серьезно расходится с русскими полномочиями, где такого условия не имеется. После нескольких возражений решают, что Комура передаст нам ноту, в которой будет установлено, что, несмотря на разницу текстов, японские уполномоченные согласны толковать русские полномочия в тех же пределах, какие даны японцам. Барон Комура спрашивает, представляется ли необходимым, чтобы договор для действительности был ратификован государем. Витте отвечает, что да. «В таком случае, – замечает Комура, – объем полномочий до момента ратификации с двух сторон одинаковый».