По этому поводу Комура констатировал появление в газетах сведений о переговорах, отчасти верных, отчасти вымышленных. Разоблачения эти, по его мнению, приносят вред и могут вызвать недоразумения, а посему он предлагает впредь не делать газетам никаких сообщений, кроме официальных. Витте ответил, что ввиду чрезвычайных обстоятельств настоящей минуты трудно предупредить такие сообщения и вообще изолироваться от печати, тем более что среди находящихся здесь журналистов есть несколько, с которыми он давно лично знаком. К тому же много сведений получается, как видно, прямо из Токио. Поэтому единственный способ предупредить появление разоблачений и ложных сведений было бы оглашение всего, что делается. Но такая радикальная мера, само собою разумеется, представляет значительные неудобства. Другое же средство – дать взаимное обязательство не сообщать журналистам решительно ничего. Конечно, такое обязательство должно соблюдаться обеими сторонами, иначе оно теряет всякое значение. Хотя Комура ответил, что он предпочел бы последнее решение, но, по-видимому, каждая сторона решила поступать, как ей удобнее. Японцам нужна была тайна, и они продолжали секретничать. Русским же, по мнению Витте, нужна была широкая огласка, и, несмотря на обещание, он повел свою линию, т. е. осведомлял печать о происходившем.
Сегодняшние переговоры велись на четырех языках, и, по-видимому, так будет и далее. Витте говорил по-французски и, когда не находил слов или хотел выразиться убедительнее, то переходил на русский, причем переводил Набоков. Барон Комура говорил по-японски, а переводил на французский язык Адачи. Барон Розен вмешивался, когда Витте просил его разъяснить какой-нибудь вопрос и вообще когда видел, что перевод не совсем точен. Во время обсуждения послы курили, особенно много курил Витте. Мы же, т. е. секретари, слушали и записывали. Витте говорит негромко, но скоро, иногда скажет по-французски, затем переведет по-русски. Если ему казалось, что Набоков или Адачи перевели неудачно, он обращался к содействию Розена. Такахира курил молча, изредка перекидываясь словами с бароном Комурой.
После утреннего заседания японские уполномоченные отправились в гостиницу, обещав вернуться к трем часам. Витте и Розен поехали прокатиться по окрестностям. Я с князем Кудашевым занялись расшифрованием полученной из Петербурга телеграммы. Это был ответ на телеграмму Витте. В ней высочайше повелевалось отказаться от пяти японских требований, а именно: об уступке Сахалина, уплате контрибуции, уступке Южно-Маньчжурской железной дороги, передаче военных судов и предоставлении рыболовных прав на нашем побережье.
В Петербурге, вероятно, не думали, что все эти вопросы уже решены третьего дня самим Витте. Последний соблюдал внешнюю корректность, обращаясь для формы за указаниями, но действовал самостоятельно. Конечно, это мог позволить себе только Витте, ибо никто другой не взял бы на себя подобной ответственности. Для нас представлялось лишь непонятным, почему в числе неприемлемых условий, перечисленных в телеграмме, значилась также уступка Южно-Маньчжурской линии и предоставление рыболовных прав на нашем побережье. По-видимому, в Петербурге думали, что японцы очень добиваются мира и готовы отказаться от всех своих притязаний, или же там питали какие-то иллюзии и надеялись руководить переговорами. Во всяком случае, там заблуждались. Насколько я заметил, петербургская несговорчивость не произвела на Витте никакого впечатления. Прочтя эту телеграмму, он тотчас же телеграфировал, что наш ответ уже передан японцам. Телеграммы писались им в перерыве между заседаниями, у нас на глазах, почти без помарок и переделок. Лишь иногда он просил присутствующих не говорить слишком громко и не мешать.
Сегодня мы завтракали в Неви-Ярд за одним столом с японскими секретарями, но на разных концах стола. Барон Комура и Такахира отсутствовали. Сергей Юльевич, Розен и Перс завтракали тут же за отдельным столиком. После завтрака Витте послал меня в нашу гостиницу за своими инструкциями. Не понимаю, для чего они ему понадобились, ведь он все равно поставит на своем. «Кстати, – прибавил он, – узнайте время ухода ближайших пароходов, на днях, верно, придется уехать». Не знаю, был ли это блеф или же он действительно думал, что японцы не захотят даже обсуждать наш ответ и что дело кончится разрывом.
<…> Исполняя поручение Сергея Юльевича, я поехал за инструкцией в гостиницу, и хотя шофер несся полным ходом, но все же поездка в Вентворт и обратно, около 30 верст, заняла целый час, и я вернулся в Неви-Ярд лишь к трем. Совещание было в полном ходу. Очевидно, японцы решили продолжать переговоры. Обсуждался первый пункт нашего ответа о предоставлении Японии преобладающего положения в Корее. Витте нервничал и был возбужден. Японцы же упорно твердили одно и то же. Был момент, когда спор принял резкий характер, и стало казаться, что японцы хотят сорвать переговоры. Настаивая на предоставлении Японии преобладающего влияния и свободы действия в Корее, барон Комура требовал такой редакции, которая не подавала бы повода ни к каким двусмысленностям или неясностям. Особенно горячие споры вызвал щекотливый вопрос о суверенитете Кореи, на котором энергично настаивал Витте, говоря, что это вопрос международного принципа, касающийся всех держав. Барон же Комура возражал, что с корейским правительством у Японии уже есть соглашение, ограничивающее его внешние сношения, и что посему суверенитет Кореи уже не существует. Тогда Витте предложил, чтобы было сказано, что японское правительство не предпримет ничего без соглашения с корейским императором. Ко-мура ответил, что не может согласиться на что-либо, что стеснит свободу действия Японии в Корее. Витте должен был уступать, заявив, что, в сущности, Россия не имеет интересов в Корее и что она даже готова поддержать японские притязания в этой стране.
При редактировании статьи пpeрекания возобновились. Ко-мура настаивал на том, чтобы было ясно оговорено, что Россия не будет иметь в Корее политических прав. Витте же отстаивал особые права России в Корее, не соглашаясь на их умаление. В заключение он опять подчеркнул необходимость общности действий Японии и России и готовность нашу поддержать Японию. На это Комура ироническим сухим тоном заявил, что Япония не нуждается в поддержке России и что для него будет довольно, «если мистер Витте поддержит его здесь, на конференции, и согласится с его редакцией статьи о предоставлении Японии свободы действия в Корее». <…>
Я узнал потом, что в частном разговоре с бароном Комура Витте еще раз старался убедить его в необходимости общего соглашения с Россией, указывая на важность для Японии помощи России не только в корейском вопросе, но вообще в отношении сохранения статус-кво. Хотя Комура выразил принципиальное сочувствие этой идее, но уклонился от прямого ответа. В этом смысле Витте телеграфировал графу Ламздорфу. Последний ответил, что ввиду продолжающегося недоверия Японии он не видит почвы для общего соглашения. В другой телеграмме Витте еще раз вернулся к этому вопросу – тогда Ламздорф просил сообщить ему формулу соглашения. Однако ввиду уклончивого отношения Комуры, объясняемого происходившими в то время переговорами о возобновлении англо-японского союза, Витте отказался от дальнейших попыток в этом направлении. <…>
1/14 августа. <…> Среди журналистов, посещавших нашу миссию, попадались не совсем банальные типы. Так, на днях явилась представительница «Нью-Йорк таймс» г-жа Дэвис и просила познакомить ее с Витте. Дама эта, между прочим, спросила Витте, какое впечатление произвела на него Америка и американские женщины, что его особенно поразило, нравится ли ему Нью-Йорк или Бостон, какие города лучше, русские или американские.
Сергей Юльевич, улыбаясь, ответил, что Америка и американцы пришлись ему по душе, что американки прекрасны, но особого мнения о них высказать не может, ибо еще не успел их узнать. Я забыл сказать, что посетительница была молода и при влекательна. Он поражен демократическим духом, пропитавшим все сферы американской жизни, всеобщей лихорадочной деятельностью, интенсивностью труда, колоссальными предприятиями и порядком во всем. Он считает Нью-Йорк более американским городом, чем Бостон, который похож на старые города Европы. Американские города по сравнению с русскими, конечно, богаче и благоустроеннее, ибо строились они недавно и жили спокойной жизнью, тогда как наши города образовались исторически и подвергались неоднократному разрушению от неприятельских нашествий и внутренних смут. В заключение г-жа Дэвис спросила Витте, какого он мнения о государе. Витте несколько задумался и затем сказал: «Ответить вам на этот вопрос я не могу, и вы сами поймете почему. Если я вам буду хвалить государя и назову его могущественным и великим монархом, вы можете заподозрить мою искренность и подумать, что положение мое обязывает меня к лести. Если я отзовусь о государе критически, вы вправе будете упрекнуть меня в неблагодарности и бестактности». <…>
После обеда Виленкин привел к Витте депутацию еврейских банкиров Оскара Штрауса, Зелигмана, Левисона и Шифа, приехавших специально для этого из Нью-Йорка. Витте принял их в своей комнате и говорил с ними в присутствии Розена и Виленкина около часу. По словам Виленкина, речь шла о положении евреев в России. Витте пространно изложил историю этого вопроса. Депутация просила его заступничества для улучшения участи русских евреев, отмены исключительных законов и ограничений. Витте ответил, что он больше не у власти, но что вполне сознает ненормальность существующего положения, и если бы мог, то принял меры к его изменению. Евреи удалились около полуночи, по-видимому довольные свиданием. О заключении займа и вообще о денежных делах будто бы не говорили. Вообще в последние дни получается много писем от евреев с советами нашему правительству облегчить положение евреев в России.