Когда он упомянул о получении согласия царя на мое назначение министром внутренних дел, я не удержался и хотел вставить слово, но был остановлен словами: «Вы обещали молчать!» Затем Витте очертил положение дел в стране, упомянул об ожидаемых сопротивлениях созыву Думы со стороны крайних партий, недовольных манифестом, который далеко не соответствовал их радикальным программам; указал на ряд показателей, грозящих возобновлением беспорядков, и высказал решительное мнение относительно предстоящей необходимости поневоле принять ряд принудительных, а затем и карательных мер в отношении противников нового строя, желающих сорвать Думу и заменить мирное развитие государственной жизни крутым переворотом. О возможном сопротивлении реформе справа он в то время еще не говорил.
Кончив эту часть своей речи, Витте остановился передо мной и сказал: «Ведь вы совершенно неопытны в полицейских делах, и вам трудно было бы взять на себя руководство по борьбе с беспорядками. Знаете ли вы, какой пример самопожертвования и патриотизма показал Д. Ф. Трепов? Он согласился быть вашим товарищем, т. е. подчиненным, и взять на себя заведование Департаментом полиции».
Я опять хотел сказать несколько слов, но Витте быстро добавил, что в настоящее время рассматривается другая комбинация. Приглашение Д. Ф. Трепова при теперешнем настроении могло бы вызвать беспокойство и заставить многих отшатнуться от участия в управлении; поэтому обратились к П. Н. Дурново, но тот счел для себя обидным занять должность товарища при сравнительно молодом, неизвестно откуда явившемся министре. Итак, на очереди комбинация: Дурново – министр, «а вас, князь, – сказал Витте, остановившись передо мной и глубоко поклонившись, – я прошу быть его товарищем. Сделайте это для нас и, мало того, помогите мне уговорить упирающихся кандидатов принять назначение Дурново как необходимость, вызываемую обстоятельствами. Он будет охранять порядок, а вы займетесь делами министерства в прочих отношениях. Предстоит немало работы до созыва Думы».
Мне, следовательно, предстояло поравняться с Треповым силой патриотического чувства и выполнить обещание, данное в посланной из Севастополя телеграмме. Но, пожалуй, еще действительнее влияло на меня инстинктивное желание избежать непосильного бремени и риска провалиться на глазах не только своей страны, но и всего мира в боевой роли, к исполнению которой я действительно не был готов, а может быть, и вообще, по природе своей, не был приготовлен. Я немедленно согласился.
Был первый час дня. Начался прием, причем я принимал живое участие в переговорах графа Витте с многочисленными посетителями его кабинета. Опишу некоторые из них.
Д. Н. Шипов и А. И. Гучков, в особенности последний, очень решительно возражали по поводу приглашения П. Н. Дурново. Гучков (товарищ мой по университету) даже неодобрительно отнесся к моей податливости, на что я возразил, что не считаю возможным отмежевываться от членов прежнего министерства и под видом общественного деятеля брезгливо и недоверчиво относиться к людям, с которыми пять месяцев тому назад находил возможным иметь служебные отношения по должности губернатора. Затем я просил точно формулировать обвинения, предъявляемые к П. Н. Дурново, который на меня произвел, при единственном, бывшем год тому назад свидании, впечатление очень умного администратора с широкими взглядами.
Гучков напомнил какую-то старую историю, бывшую у Петра Николаевича с членом испанского посольства, причем Дурново, занимавший должность директора Департамента полиции, велел произвести тайный обыск в квартире испанского представителя и взять какие-то дамские записки, [которые] доказывают, что квартирохозяин был близок к той даме, расположением которой пользовался Петр Николаевич. Вследствие жалобы посланника Дурново был уволен от должности Александром III по резолюции, составленной в резкой форме, однако с повышением, так как он был тогда же назначен сенатором. С того времени прошло не менее 15 лет.
Шипов считал назначение Дурново нежелательным по обстоятельствам времени. Он считал, что при новом строе на посту министра внутренних дел должен быть новый человек, как показатель изменения внутренней политики.
Оба соглашались вступить в министерство при условии, если министром внутренних дел буду я, и решительно отказывались служить с П. Н. Дурново.
Часу в шестом я был отпущен с просьбой вновь кого-то уговаривать. Помню, что обедал я в гостинице «Франция» на Б<ольшой> Морской, но не могу точно припомнить всех участников обеда. Немедленно по окончании обеда я возвратился на Дворцовую набережную вместе с князем Е. Н. Трубецким. <…>
Сергей Юльевич предлагал ему быть министром народного просвещения. Евгений Николаевич во время разговора задумчиво раскачивал ногой, держа ее руками на такой высоте, что виден был весь носок и часть белья; он не отказывался прямо, но, видимо, в чем-то сомневался и наконец сказал, что его затрудняет вопрос о независимости Польши. На удивленный вопрос Витте последовало также задумчиво и как-то лениво данное объяснение, заключающееся в том, что Евгений Николаевич когда-то в Киеве или Варшаве высказал по поводу Польши мнение, на котором, может быть, и неуместно теперь настаивать, но которое может поставить его в ложное положение, если он будет министром народного просвещения. Можно догадываться, что вопрос касался учебных заведений, преподавания и прав поляков, но самая суть аргументации Трубецкого осталась у него в голове; он говорил как будто сам с собой, а не с нами. Когда мы вечером снова встретились у Витте и Трубецкой, в тоне извинения, начал говорить о своем затруднении, Витте быстро прервал его, сказав: «Вы это о министерстве? Не трудитесь, я вас больше не буду просить. Я вас разобрал: вы – Гамлет, а не министр. Давайте думать вместе, кого бы нам взять?» Поздно вечером, когда наконец все ушли и приглашение общественных деятелей на министерские места приходилось признать сорванным, Витте разразился упреками по их адресу: «Вот так реальные политики! Думают только о себе, как бы не забрызгаться! Я все силы употребил, чтобы достигнуть соглашения!» – и т. п.
Я хотел уходить, но он меня задержал и, походив немного по комнате, спросил, глядя на меня в упор, чувствую ли я себя в силах принять министерство внутренних дел? Я отвечал, что обстоятельства так сложились, что в успехе я сомневаюсь. Я недостаточно известен царю, который видел меня три раза в жизни, мимоходом, я не могу иметь его доверия и влиять на него. Сношения с великим князем Николаем Николаевичем по охране порядка войсками не могут привести к единению гражданской власти с военной; по крайней мере, у меня нет ни малейшего доверия к способностям великого князя и готовности его установить нормальные отношения с министерством. В высших государственных учреждениях меня никто не знает, вряд ли я буду пользоваться авторитетом среди старых сановников. В министерстве много лиц, с которыми мне служить трудно, а настаивать на их увольнении неприятно, а может быть, и невозможно. Достаточно ясного сознания в необходимости перемены политики и внесения в законодательство и управление новых принципов и приемов у большинства из них ожидать нельзя. До Думы еще далеко, и вряд ли я смог бы удержаться до созыва народных представителей, от которых я мог бы ожидать здравой критики, а может быть, и поддержки. Теперь же критика будет темная, в слухах, в сплетнях и ложных сведениях, а поддержки искать негде. В результате я пробыл бы в министерстве короткий срок и ничего путного не мог бы совершить.
Витте не оспаривал моих соображений, и, кроме того, было заметно, что он значительно разочаровался в остальных кандидатах, предъявлявших разнообразные условия и высказывавших взгляды, доказывавшие, что они не ясно сознают или не хотят надлежаще оценить положение правительства и предстоящие ему затруднения.
Уходя, я указал графу Витте на Столыпина как на такого кандидата, при котором Дурново, может быть, согласился бы остаться товарищем, заведующим полицией. Витте склонялся к мысли пригласить Столыпина для переговоров, и мы тут же заготовили телеграмму в Саратов, но, как я после узнал, она не была послана.
При расставании Витте опять взял с меня слово быть наготове принять любую должность при образовании так называемого «делового» министерства. <…>
На третий день утром, т. е. 28 октября, Витте вновь пригласил [меня] к себе и сообщил, что назначение Петра Николаевича Дурново министром внутренних дел состоялось, что остальные министерские посты заменяются надежными лицами делового типа, вполне сочувствующими проведению в жизнь начал, намеченных манифестом, и что Петр Николаевич поставлен в известность о том, что товарищами его будут назначены Э. А. Ватаци и я. При этом С. Ю. как-то подозрительно и недоверчиво посмотрел на меня: «Надеюсь, что вы не забыли данного слова?» Я рассеял его подозрения, пояснив, что слова своего назад не беру, но что мне не нравится форма, в которой состоится мое вступление в министерство. В моем лице навязывается министру товарищ, которого он, может быть, не желает иметь. Я считал бы более удобным принять должность на основании приглашения, полученного от самого министра или, по крайней мере, переданного мне от его имени. Витте махнул рукой и сказал: «Какой вы дипломат! Я еще третьего дня заметил в вас эту черту. Ну, проявите свои дипломатические способности, повидайтесь с Петром Николаевичем и дайте ему возможность самому вас просить».
Я так и поступил, отправившись в тот же вечер на Большую Морскую и далее через площадь вдоль канала, именуемого, кажется, Мойкой, в дом, отведенный министру внутренних дел. В том же кабинете, где 15 лет тому назад я впервые познакомился с В. К. Плеве, бывшим в то время товарищем министра, меня теперь принял П. Н. Дурново, не успевший еще перебраться в верхний этаж, в министерскую квартиру. Первое мгновенье мы оба чувствовали себя как-то неловко. Я заговорил первый, сказав, что я на днях приехал из Москвы по вызову графа Витте для участия в его переговорах с различными общественными деятелями, в числе которых я имел много знакомых, и что теперь, когда все переговоры кончились и новый кабинет составился, я пользуюсь случаем перед отъездом пожелать вновь назначенному министру внутренних дел успеха в предстоящей ему трудной деятельности. Дурново меня поблагодарил и тотчас же спросил прямо и просто: «Здесь все время ходили слухи о вашем назначении, почему же оно не состоялось?» Я ответил, что приписываю этот странный проект временной аберрации ума С. Ю., который лично меня не знал, а основывался на отзывах и советах, исходивших от различных общественных деятелей, что я прошу П. Н. не считать меня столь самоуверенным и б