Мемуары
<…> В начале апреля выборы в Государственную думу были уже вполне обеспечены и вполне определился будущий состав ее. Как известно, после того, как русская публика настойчиво утверждала, что правительство водит Россию за нос и Думы не соберет, когда сроки выборов уже были правительством назначены и опубликованы, та же публика стала уверять, что сама Дума не соберется, тоже, конечно, по вине правительства, которое настойчиво заподозривалось в нечистой игре. Если признать глас публики гласом народа, как это настойчиво твердили и внушали газеты, то нужно признать, что на этот раз глас народа не оказался гласом божиим: мало того, что выборы состоялись, но состоялись они, принимая во внимание состояние страны и новизну дела, в замечательном порядке и без всякого, можно сказать, давления со стороны правительства. Результат выборов оказался, однако, не в пользу этого правительства; правда, крайние социалистические и анархические партии были в ней слабо представленными, отчасти потому, что они переоценили свои силы и вообразили, что воздержанием от выборов могут сорвать самый созыв Думы, отчасти и потому, что они были, в сущности, малочисленнее, чем они казались, судя по числу террористических актов и энергии пропаганды. Нельзя также в этом отношении не принять во внимание и тот факт, что самая значительная часть революционной армии состояла из самой зеленой молодежи, в громадном числе из подростков: студентов, гимназистов, гимназисток и молодых рабочих, не достигших двадцати пяти лет, т. е. не имеющих возрастного ценза, установленного для активного избирательного права. Как бы то ни было, но бойкот Думы абсолютно не удался, и выборы повсеместно состоялись.
Однако результаты их не радовали правительство, так как хотя крайние партии в обе стороны, т. е. как крайние правые, так и крайние левые, потерпели на выборах несомненное поражение, но та партия, которая прошла на выборах в городах и в земствах, была не только оппозиционная, но даже несомненно революционная, хотя и с явно буржуазным оттенком. Партия конституционалистов-демократов, или, как ее окрестили по начальным буквам (К. Д. каде, cadet), кадетов, обнародовав хотя и расплывчатую, но преисполненную заманчивыми обещаниями и посулами программу, ловко воспользовалась промахами правительства, а также настроением минуты. Руководимая весьма неглупыми людьми из служащих и отставных профессоров, так или иначе пострадавших за свои либеральные убеждения, и передовых литераторов и адвокатов, партия кадетов успела привлечь на свою сторону большинство инородцев, а из русских людей с именем – таких, о которых публика по крайней мере слыхала. Как известно, лозунгом всего либерального общества, повторяемым большинством, конечно, весьма малосознательно, но настойчиво, было требование прямых выборов вместо двухстепенных и трехстепенных, установленных избирательным законом; и в этом отношении кадеты ловко вывернулись, обратив, в сущности, двухстепенные выборы в прямые и притом из тайных преобразовав их почти в открытые. Действительно, интригуя всеми доступными средствами, иногда даже еле-еле умещавшимися в пределах законности, хотя и не переходившими их, в пользу избрания выборщиков, принадлежащих к их партии, кадеты объявили открыто и, так сказать, официально имена своих кандидатов в члены Думы, которых выборщики их партии обязались избрать. Таким образом, петербургский житель, голосуя в своем участке за внесенных в кадетский список выборщиков Иванова, Васильева, Сидорова, знал, что он, в сущности, голосует не за них, а за Кареева, Щедрина, Винавера и т. д. – за тех кандидатов кадетской партии, за которых выборщики Иванов, Васильев и Сидоров обязались заранее голосовать.
Я не намерен заняться здесь разбором тактики партий и историею выборов в Первую Государственную думу, но счел нужным коснуться этого вопроса постольку, поскольку он мне казался важным для выяснения отношений к нему Витте и его кабинета. История этой эпохи, конечно, будет со временем написана, и хотя, не будучи даже пророком, можно предсказать, что будет она писаться под влиянием партийных симпатий и антипатий, но, конечно, настанет время и для беспристрастной ее разработки. Поэтому я воздерживаюсь от более подробного повествования об успехах кадетов и их видимых причинах, ограничившись сказанным выше.
Витте не ожидал таких результатов выборов и был ими поражен. Кажется, я был единственным человеком в Совете министров, который предсказал заранее победу кадетов или по крайней мере громко предрекал ее. Помню, когда после победы этой партии в Петербурге я сказал, что в Москве число поданных голосов будет еще больше, на меня и Витте, и Дурново посмотрели с некоторым сожалением, как на человека, не находящегося в курсе дела, и спокойно ответили, что в Москве сильна только одна партия – купеческая, а что она решила провести кандидатов «Союза 17 октября». Когда результаты подтвердили мое предсказание – это, видимо, произвело большое впечатление на Витте, и он первый заявил, что я был прав, а он ошибся.
Отношение его к победившей на выборах партии было определенное – он считал ее вреднее и опаснее для России, чем социалистов или даже анархистов: он говорил, что с крайними партиями может быть открытая и честная борьба, а со скрытыми революционерами, как он называл кадетов, борьба только на хитрости. Он не скрывал от некоторых из нас, что, по его убеждению, ввиду результатов выборов Первую Думу правительству придется распустить, так как работать с нею никакое правительство не будет в состоянии: кадеты не захотят помочь правительству умиротворить и устроить Россию, так как, говорил он, единственная их цель – управлять самим, а не служить царю и стране. Он указывал на то, что самую монархию, хотя бы и строго конституционную, кадеты признавали только неизбежным временно злом, не скрывая своих симпатий к республиканскому образу правления, конечно, при том условии, если они сами будут во главе правительства. Конечно, Витте не занимался предсказаниями и не пытался предвидеть все, что случится, но я должен засвидетельствовать, что он совершенно правильно указал мне, например, что кадеты поведут с правительством парламентарную борьбу в Думе, стараясь придерживаться конституционных традиций, а именно это обстоятельство, по его мнению, затруднит правительство в приискании такого повода для неизбежного роспуска Думы, который ясно доказал бы всему миру, что вина падает не на правительство, а на самое Думу. Как устроить это – он мне не говорил, но ясно было одно: как только выяснился состав будущей Думы, т. е. в середине апреля, Витте был уверен, что о совместной работе с новым парламентом, которого он так жаждал и на который он указывал государю как на якорь спасения, речи быть не может.
В свое время Витте возлагал большие надежды на депутатов из крестьян, считая, что они дадут устойчивую группу консервативных, а во всяком случае преданных царю и монархической идее членов Думы. Теперь он говорил, что эта надежда у него пропала, так как кадеты обманут и опутают их несбыточными, но хитрыми обещаниями, из-за которых крестьяне будут их поддерживать и когда-то догадаются, что их надули. Сам Витте был не прочь допустить и узаконить экспроприацию земель частных владельцев в пользу крестьян, но подчеркивал, что к этому средству следовало бы прибегнуть, только убедившись, что оно принесет действительную пользу и народу, и стране, а кадеты, говорил он, непременно сделают это предложение, но не ради блага России, а ради только своих партийных целей, для того чтобы добиться преобладающего значения, чтобы увеличить свою популярность среди массы населения.
Я считаю нужным упомянуть об этих впечатлениях, так как думаю, что они не были без влияния на принятое тогда же нашим председателем решение, хотя, сообщая нам о нем, он ни полсловом не обмолвился об этих мотивах, выставивши совершенно иные; но так как, с другой стороны, он не скрывал в беседах с нами своих мнений о будущности Государственной думы, то сомневаюсь, чтобы они не играли никакой роли, когда он обратился к государю с просьбою уволить его накануне созыва первого российского парламента, на осуществление которого им было потрачено столько времени и труда. Мне кажется тоже любопытным, само по себе, припомнить резкость суждений графа Витте, высказанных в такое время, когда нервы его были напряжены вне всякой меры, в известной части своей не лишенных, однако, политического предвидения, как бы ни смотреть на его личные убеждения и на те планы, которые он лелеял в душе.
Не поручусь за точность моей памяти, но думаю, что случилось это 18 апреля. Я явился в этот день по обыкновению одним из первых на очередное заседание Совета министров. Витте открыл дверь своего кабинета и, увидев меня, позвал меня к себе. Закрыв за собою дверь, он пригласил меня присесть у письменного стола и обратился ко мне приблизительно с такою речью: «Между нами установились, мне кажется, такие отношения, дорогой Иван Иванович, что я считаю себя нравственно обязанным сообщить вам об одном совершившемся факте, которого еще почти никто не знает. Я прочту вам письмо, которое я написал государю императору и о котором я пока никому, кроме вас, теперь не говорил: вот оно…» – и он прочел мне черновик письма, занимавшего, по-видимому, четыре страницы. Письмо начиналось напоминанием о том, что, принимая шесть месяцев тому назад пост председателя Совета министров, несмотря на усталость и болезненное состояние, он обязался подготовить почву для созыва Государственной думы. Эта часть принятой на себя обязанности ныне им исполнена. Напомнив затем государю, что еще в январе он ходатайствовал об увольнении, Витте говорил, что его величество потребовал от него продолжения службы до окончательного заключения внешнего займа; так как этот заем, совершение которого затянулось вследствие причин, связанных с общееврейскою политикою, обеспечен, то Витте возобновляет свою просьбу об увольнении его по болезни в чистую отставку, так как он не чувствует себя в силах работать так, как он привык и считает нужным. Разбирая достигнутые им резул