Горожане тут же оживились, зашевелились, женщины переместились к накрытым столам, мужчины принялись разжигать жаровни. В конце улицы заиграла группа.
«Ложись, Салли, отдохни, я тебя обниму…»[54]
Папа взял маму за руку и повел по улице, качая головой в такт музыке.
Лени осталась одна-одинешенька посреди улицы, между двух огней.
Она чуяла, как в городке зреет раскол, разлад, который легко может перерасти в битву за то, каким должен быть Ка-нек, — за его душу.
Это может плохо кончиться.
Лени знала, что это сделал отец, и эта хулиганская выходка свидетельствовала о нарастающей ненависти. Лени испугало, что он отважился в открытую бросить вызов. С тех самых пор как мистер Уокер и Марджи-шире-баржи в первый раз отправили его на зиму на нефтепровод, папа был начеку. Не бил маму по лицу, где синяки могли заметить. Старался изо всех сил, из кожи вон лез, чтобы не сорваться. От мистера Уокера держался на почтительном расстоянии.
Похоже, этому настал конец.
Лени и не заметила, как к ней подошел Том Уокер, пока тот не заговорил:
— Что-то у тебя вид напуганный.
— Ваши разногласия с отцом могут расколоть Канек, — ответила Лени. — Вы же это понимаете, правда?
— Поверь, Лени, тебе нечего бояться.
Лени подняла глаза на мистера Уокера и сказала:
— Ошибаетесь.
— Зря ты так переживаешь, — на следующий день сказала Марджи-шире-баржи Лени, когда та пришла на работу. Лени вот уже год после школы работала в магазине: расставляла на полках товар, вытирала пыль с припасов, со звоном выбивала чеки на старенькой кассе. Заработков вполне хватало на кассеты для фотоаппарата и книги. Папа, разумеется, был против, но мама впервые осмелилась ему возразить: девочке в семнадцать лет нужны карманные деньги.
— То, что он разнес салун, — дурной знак, — ответила Лени, глядя в окно на следы разгрома.
— Мужики такие идиоты. Могла бы уже понять. Возьми хоть лосей. Разбегаются и со всей дури бьют друг друга рогами. И бараны Далла такие же. Вот и эти пошумят, побесятся да и успокоятся. Пустяки.
Лени думала иначе. Она видела, к чему привела отцова выходка, как повлияла на окружающих. Написанные на стене слова, точно пули, метили в самое сердце города. И хотя вчера вечером на Главной улице, как обычно, пировали вовсю, так что веселье не смолкало до самых сумерек, Лени заметила, что горожане раскололись на две группы: одна верила в перемены и развитие, другая — нет. А когда праздник закончился, все разошлись кто куда.
В разные стороны. В городке, где все и всегда действовали сообща.
В воскресенье вечером Олбрайты поехали к Харланам на барбекю. После ужина, как обычно, развели на грязном дворе большой костер, собрались вокруг него, болтали, выпивали. Сгущались сумерки, превращая людей в лиловые силуэты.
У Тельмы на крыльце Лени перечитывала в свете фонаря последнее письмо Мэтью, поглядывая на взрослых у костра.
Они передавали друг другу бутылку, которая с крыльца казалась черной осой. За треском и шипением пламени Лени слышала голоса мужчин, гул крепнущей злобы.
— Заправляет нашим городом…
— Самодовольный мудак, вообразил, что купил нас…
— А в следующий раз ему взбредет в голову провести электричество и телевещание… устроить тут Лас-Вегас.
В темноте сверкнули фары. Во дворе всполошенно зашлись в лае собаки. Большой белый пикап с ревом проехал по грязи и затормозил, подняв брызги.
Мистер Уокер вылез из дорогого нового автомобиля и так спокойно подошел к костру, словно был уверен, что ему тут все рады.
Ого.
Лени сложила письмо, сунула его в карман и спустилась во двор.
Папино лицо в свете костра казалось оранжевым. Пучок завалился набок и лежал за левым ухом.
— Да ты никак заблудился, а, Уокер? — заплетающимся языком спросил он. — Тебе здесь не место.
— Кто бы говорил, чичако, — парировал мистер Уокер и так широко улыбнулся, что слова его прозвучали как-то необидно. А может, наоборот, показались еще обиднее. Лени сама не поняла.
— Да я здесь четыре года живу. — Папа сжал губы в ниточку.
— Целых четыре года? Ну надо же. — мистер Уокер скрестил сильные руки на груди. — Да мои ботинки дольше ходят по Аляске, чем ты.
— Слышь, ты…
— Остынь, — усмехнулся мистер Уокер, но глаза его оставались серьезными. — Я не к тебе приехал. Я приехал поговорить с ними. — Он мотнул головой, указывая на Клайда, Донну, Тельму и Теда. — Мы всю жизнь знакомы. Я учил Клайда охотиться на уток, помнишь, Клайд? А Тельма в школе как-то раз дала мне по морде, чтобы руки не распускал. Я приехал поговорить с моими друзьями.
Папе было явно не по себе. Он злился.
Мистер Уокер улыбнулся Тельме, та улыбнулась в ответ.
— Когда-то мы с вами впервые пробовали пиво, помните? «Лось» — наше место. Наше. Донна, вы же с Клайдом там свадьбу играли.
Донна посмотрела на мужа и неуверенно улыбнулась.
— Дело вот в чем. Пора отремонтировать старичка. Мы заслужили место, где не будет вонять гарью, где можно собраться, поболтать и отдохнуть, не перемазавшись с ног до головы сажей. Правда, придется попотеть. — Мистер Уокер замолчал и обвел взглядом собравшихся. — Нужно много рук. Я, конечно, могу нанять рабочих в Хомере и платить им по четыре бакса в час, но хочу, чтобы деньги остались здесь, в городе, у моих друзей и соседей. Приятно ведь, когда зимой у тебя в кармане есть деньжата.
— Четыре бакса в час? Это много. — Тед с Тельмой переглянулись.
— Чтоб все по-честному, — ответил мистер Уокер.
— Ха! — подал голос отец. — Он пытается вами манипулировать. Купить вас. Не слушайте его. Мы знаем, что нужно городу. Уж точно не его деньги.
Тельма бросила на папу раздраженный взгляд.
— И сколько продлится ремонт?
Том пожал плечами:
— Надо успеть до холодов.
— Сколько тебе нужно рабочих?
— Чем больше, тем лучше.
Тельма подошла к Теду, пошепталась с ним.
— Эрл, — окликнул отец старика Харлана, — неужели ты так это оставишь?
Бледное морщинистое лицо Эрла скривилось, как маска, вырезанная на сушеном яблоке.
— Видишь ли, Эрнт, с работой здесь напряженка.
Лени заметила, как ошарашил отца такой ответ.
— Я готов, — сказал Клайд.
Мистер Уокер торжествующе улыбнулся. Лени увидела, как он впился взглядом в отца.
— Отлично. Кто еще?
Когда Клайд шагнул вперед, папа зашипел, как лопнувшая шина, схватил маму за руку и поволок за собой по двору к пикапу. Лени пришлось догонять их бегом. Они сели в машину.
Папа так врезал по газам, что колеса забуксовали в грязи и пикап не сразу тронулся с места. Потом врубил заднюю передачу, сдал, развернулся и вылетел в распахнутые ворота.
Мама взяла Лени за руку. Обе прекрасно понимали, что сейчас лучше помалкивать. Отец бормотал что-то себе под нос и колотил ладонью по рулю в такт своим мыслям.
Идиоты чертовы… спасовали перед ним… проклятые богачи воображают, будто весь мир им принадлежит.
У дома он резко затормозил и рывком переключил рычаг на нейтральную передачу.
Лени с мамой боялись вздохнуть.
Отец не двинулся с места, так и таращился сквозь грязное, облепленное дохлыми комарами лобовое стекло на расплывчатые очертания коптильни у подножия черных деревьев. Темно-буро-фиолетовое небо, точно булавки, утыкали звезды.
— Идите быстро домой, — процедил отец сквозь зубы. — Мне надо подумать.
Лени открыла дверь, и они с мамой буквально вывалились из пикапа, так спешили удрать. Взявшись за руки, прошлепали по грязи, поднялись по ступенькам, открыли дверь, захлопнули ее за собой, жалея, что нельзя закрыться на замок. Но обе прекрасно понимали, что делать этого не стоит. В припадке гнева отец мог спалить дом дотла, чтобы добраться до мамы.
Лени подошла к окну, отодвинула занавеску и посмотрела во двор.
Фургон по-прежнему стоял там, горели фары.
Лени разглядела силуэт отца, который разговаривал сам с собой.
— Это он сделал. — Лени подошла к маме. — Он разнес салун.
— Неправда, он был дома. В постели со мной. И вообще он на такое не способен.
Лени и рада была бы оставить маму в неведении, не причинять ей боль, но правда прожигала душу насквозь. И, чтобы потушить этот огонь, нужно было обо всем рассказать. Ведь они с мамой команда. Они вместе. У них нет тайн друг от друга.
— Когда ты заснула, он уехал в город. Я видела, как он уходил с топором.
Мама закурила и тяжело вздохнула:
— Я думала, в кои-то веки…
Лени ее понимала. Надежда. Блестящая финтифлюшка, приманка для доверчивых. Лени знала, как эта штука заманчива и опасна.
— И что же нам делать?
— Да что же тут сделаешь? Он и так переживал из-за того, что его с работы выгнали, а теперь еще эта история с салуном и Томом. Того и гляди сорвется.
Лени чувствовала мамин страх — и стыд, его безмолвный близнец.
— Нам нужно быть начеку. Это может плохо кончиться.
Четырнадцать
Апрель в Фэрбанксе переменчив. В этом году месяц выдался не по-весеннему морозным, мел снег, птицы не прилетели, реки не вскрылись. Жаловались даже старожилы, а уж они-то провели не один десяток лет в городе, который считался самым холодным в Америке.
После тренировки Мэтью возвращался с катка с клюшкой на плече. Он понимал, что в насквозь промокшей от пота хоккейной форме и унтах выглядит обычным семнадцатилетним пареньком, но ведь внешность обманчива. Он это знал, и это знали ребята, с которыми он учился вот уже несколько лет. Нет, они относились к нему вполне приветливо (здесь, вдали от цивилизации, никто никого не судил, каждый жил как хотел), но все же сторонились. Слухи о его «расстройстве» распространились быстрее пожара в горах Кенай. Он только-только сел за парту на первом уроке в девятом классе, а о нем уже составили мнение. Старшеклассники — стадные животные, даже в дебрях Аляски. Они чуяли, что в их компанию затесался слабый.