Папа сунул в проигрыватель кассету и прибавил громкость. Из динамиков понеслась песня «Лживые глаза»[56].
Папа принялся подпевать, сперва тихонько, потом громче.
— Подпевай, — сказал он Лени, свернул на главную дорогу и поехал в город. И вдруг резко затормозил. — Вот мудак.
Лени чуть не слетела с сиденья.
— Мудак, — повторил отец.
Под грубо оструганной аркой над дорожкой к дому Уокеров стоял хозяин собственной персоной. На верхней доске было вручную вырезано название: «Гостиница и парк приключений в бухте Уокеров».
Папа рывком передвинул рычаг в нейтральное положение, вышел из машины и направился к мистеру Уокеру, даже не пытаясь обходить лужи на ухабистой дороге.
Мистер Уокер, завидев его, остановился и сунул молоток за пояс, точно пистолет.
Лени подалась вперед, силясь разглядеть сквозь заляпанное грязью ветровое стекло, что же там происходит.
Папа орал на мистера Уокера, а тот улыбался, скрестив руки на груди.
Такое ощущение, подумала Лени, будто джек-рассел-терьер с тявканьем рвется с поводка на ротвейлера.
Наконец мистер Уокер повернулся к отцу спиной, не обращая внимания на крики, подошел к арке и продолжил работу.
Папа с минуту стоял как вкопанный. Потом вернулся к фургону, уселся и захлопнул дверь. Резко включил передачу и нажал на газ.
— Давно пора поставить этого мудака на место. Знавал я таких во Вьетнаме. Засранцы и трусы. Посылали лучших ребят на верную погибель, а им за это медали на грудь.
Лени благоразумно помалкивала. Всю дорогу до школы отец бормотал себе под нос: «Сукин сын, самодовольный мудак, считает, что он лучше нас…» Лени догадывалась, что от школы он рванет к Харланам и будет вместе с ними поносить мистера Уокера. А может, на этот раз дело не ограничится разговорами.
Отец остановился возле школы:
— Я сегодня еду в Хомер. Заберу тебя в пять после работы.
— Ладно.
Лени взяла учебники, коробку с завтраком, вылезла из машины и, не оглядываясь, пошла к школе. Отец на прощанье не нажал на гудок. Он так врезал по газам, что гравий брызнул из-под колес.
Лени вошла в класс и увидела, что все уже здесь. Миссис Роудс писала на доске: «Пятистопный ямб у Шекспира».
Мэтью повернулся к ней. Его улыбка притягивала, точно в фантастических романах. Лени быстренько села рядом.
Мэтью смотрел на нее. Наверно, вот так папа смотрит на маму, подумала Лени. Иногда. При мысли об этом ей стало не по себе, тревожно.
Мэтью вырвал из тетради листок, написал записку и передал ей. Можешь после школы прогулять работу? Сходим кое-куда.
Надо бы отказаться, подумала она, но вместо этого ответила:
— Папа заедет за мной в пять.
— То есть ты согласна?
— Ага, — улыбнулась она.
— Здорово.
До конца уроков Лени в волнении предвкушала прогулку. Ей не сиделось на месте, она толком не могла ответить ни на один вопрос о «Гамлете», хотя читала вслух фрагменты и конспектировала за учительницей. Когда уроки закончились, она первая выскочила из-за парты, выбежала из школы, помчалась к магазину, влетела в узкую дверь и крикнула:
— Мардж!
Марджи-шире-баржи разбирала коробку с туалетной бумагой, которую, как и все товары, покупала в Солдотне, писала на упаковке цену и выставляла на продажу.
— Чего?
— Я сегодня не выйду.
— А. Ну ладно.
— И ты даже не спросишь почему?
Марджи-шире-баржи улыбнулась, выпрямилась и уперлась ладонью в поясницу, словно у нее заломило спину.
— Не-а.
Звякнул колокольчик. В магазин вошел Мэтью.
— Говорю же, я не хочу ни о чем знать. — Мардж повернулась спиной к Лени и Мэтью, прошла вдоль заставленных товарами полок и скрылась за стопкой ловушек для крабов.
— Пошли, — сказал Мэтью. — За мной.
Они выскользнули из магазина, прошмыгнули мимо рабочих у «Лягающегося лося» и поднялись на холм к православной церкви. Здесь их никто не заметит.
На мысе отыскали полянку. Внизу на голубой воде залива Качемак качалось с десяток лодочек.
Из ножен на поясе Мэтью достал большой нож с зубчатым лезвием, нарубил охапку лапника, устроил что-то вроде шалаша. От свежих веток приятно пахло хвоей.
— Вот, садись.
Лени села; гибкие ветки пружинили под ней.
Мэтью опустился рядом, заложил руки за голову и улегся на спину.
— Смотри.
Она уставилась на небо.
— Нет, ты ляг.
Лени последовала его примеру. Над ними по ясному небу плыли белые облака.
— Видишь пуделя?
И действительно, Лени заметила облако, похожее на аккуратно постриженного пуделя.
— А вон то — как пиратский корабль.
Она следила, как по небу медленно плывут облака, меняют форму, на глазах превращаясь во что-то новое. Вот бы и люди так же просто менялись.
— Как тебе Фэрбанкс?
— Толпы народа. По крайней мере, мне так казалось. Наверно, я просто люблю пустоту и тишину. А там все какие-то дикие. Рабочие с нефтепровода вечно перепьются и лезут в драку. Но тетя с дядей замечательные, ну и приятно, что Али была рядом. Она за меня очень переживала.
— Я тоже.
— Я знаю. И я хотел перед тобой извиниться, — сказал он.
— За что?
— Помнишь, когда мы ездили на экскурсию, я тебя толкнул… мне тогда казалось… что я и сам справлюсь. Ну, то есть это, конечно, не так, но тогда мне так казалось.
— Да я понимаю, — ответила Лени.
— Откуда?
— Папе после войны снятся кошмары. Иногда он из-за этого сам не свой.
— Я ее видел. Маму. Подо льдом, она проплывала у меня под ногами. Волосы тянулись по воде. Она царапала лед, пыталась выбраться. А потом исчезла. — Он судорожно вздохнул, и Лени поняла, что ему сейчас не до нее. Он погрузился в печальные, мучительные воспоминания. Но потом очнулся. — Без сестры я бы точно не справился… и без твоих писем. Я понимаю, звучит глупо, но это правда.
Лени почувствовала, как земля куда-то уплывает, совсем как в том сне. Теперь она знала о многом, о чем в четырнадцать лет даже не подозревала: и о льде, и о смерти, и даже о страхе. Невозможно было представить, каково это — потерять маму, но чтобы вот так, видеть, как она плывет подо льдом, а ты не можешь ее спасти…
Лени повернула голову, посмотрела на профиль Мэтью, его точеный нос, короткую светлую щетину, изгиб губ. Заметила шрамик, рассекший бровь пополам, коричневую родинку на лбу у самых волос.
— Хорошо, что у тебя есть Алиеска. Повезло тебе с сестрой.
— Ага. Она раньше мечтала устроиться в «Вог» или в какое-нибудь такое место. Теперь хочет вернуться и работать с папой. Они собрались сделать на участке гостиницу. Чтобы и следующее поколение Уокеров жило на той же земле. — Мэтью рассмеялся.
— Ты против?
— Да нет, что ты, — тихо ответил он. — Я хочу научить своих детей тому же, чему меня научил папа.
После этих слов Лени отодвинулась от него. Эту мечту она разделить не могла. Она снова уставилась в небо. На пуделя, который успел превратиться в ракету.
— Я тут прочитал классную книгу, называется «Конец детства»[57]. Там про последнего человека на земле. Интересно, каково это. И каково провидеть будущее…
Он взял ее за руку, и Лени не отдернула ладонь. Держаться за руки с Мэтью, касаться его — что тут такого?
Вскоре Лени поняла, что влипла. Она все время думала о Мэтью. На уроках следила за каждым его движением, наблюдала за ним, как за дичью, стараясь по действиям догадаться о намерениях. Порой он касался ее руки под партой или, проходя мимо в классе, дотрагивался до ее плеча. Она не знала, были ли эти мимолетные прикосновения намеренными или случайными, но тело ее инстинктивно отзывалось на каждое из них. Как-то раз она даже привстала со стула и вжалась плечом в его ладонь, как кошка, которая просит ласки. Она не думала, что так случится, не сознавала, что ей этого хочется. Приподнялась, и все. А иногда во время разговора вдруг заглядывалась на его губы и гадала, смотрит ли он так же на ее губы. Она поймала себя на том, что украдкой изучает его лицо, запоминает каждый холмик, углубление, впадину, точно исследователь, открывший неизведанную землю.
Она беспрерывно думала о нем — и в школе, когда полагалось читать, и дома, когда нужно было заниматься делами. Она сбилась со счета, сколько раз маме приходилось повышать голос, чтобы привлечь ее внимание.
Она могла бы поговорить с мамой, расспросить о снедавшем ее беспокойстве, признаться, что ей снятся прикосновения и поцелуи, а проснувшись, она не знает, что и думать, ей чего-то хочется, а чего — сама не понимает, но папе явно становилось хуже, и под их крышей сгущались тучи. Не стоило добавлять маме тревог, и Лени молчала о странных, необъяснимых желаниях, пытаясь во всем разобраться самостоятельно.
Сейчас Лени, мама и Тельма стояли у стола из нержавейки во дворе у Харланов, потрошили рыбу, резали длинными ломтями. Потом эти ломти несколько дней помаринуют и минимум тридцать шесть часов будут коптить.
Тед чинил собачью будку, Клайд разделывал коровью шкуру, чтобы нарезать ремней. Неподалеку тринадцатилетняя Агнес тренировалась метать острые серебристые звездочки, которые с глухим стуком вонзались в ствол дерева. Марти выстругивала рогатку, Донна развешивала белье на веревках. Папа и Чокнутый Эрл уехали в Хомер.
Тельма окатила столик мыльной водой из ведра, рыбьи кишки соскользнули в грязь, и собаки тут же затеяли из-за них грызню.
Лени сидела в пластмассовом кресле, рядом с ней на земле притулилась Малышка и рассказывала о каком-то птичьем гнезде, которое недавно нашла. Лени же чинила краболовку.
На подворье у Харланов теперь ощущалась какая-то неловкость, напряжение. С тех самых пор как приехал мистер Уокер и напомнил Харланам, что давным-давно занял прочное место в их жизни, — и предложил прибыльную подработку, — Лени заметила, как взрослые посматривают друг на друга. Точнее, стараются не смотреть.