Родители выключили генератор и в последний раз подбросили дров в печурку. Зашелестела занавеска из бусин: они ушли в спальню.
Все стихло.
Лени лежала и считала все подряд: вдохи и выдохи, стук сердца. Она и хотела, чтобы время шло быстрее, и боялась этого.
Она проигрывала в уме различные сценарии: что будет, если она выйдет к Мэтью? останется дома? попадется? не попадется? Снова и снова твердила себе, что вовсе не ждет полуночи, не такая уж она отчаянная дура, чтобы улизнуть из дома.
Настала полночь. Лени услышала, как в последний раз негромко щелкнула стрелка ее часов.
И тут же за открытым окном раздалась тихая птичья трель — почти как настоящая.
Мэтью.
Лени вылезла из-под одеяла и оделась потеплее.
Она замирала от каждого скрипа лестницы, от каждого шага, так что до двери добиралась целую вечность. Сунула ноги в резиновые сапоги, натянула дутую жилетку.
Затаив дыхание, щелкнула замком, отодвинула засов и открыла дверь.
Ее овеяла ночная прохлада.
На холме над берегом, на фоне розово-аметистового неба, чернел силуэт Мэтью.
Лени затворила дверь и бросилась к нему. Он взял ее за руку, и они побежали по заросшему травой мокрому двору, перевалили холм и спустились по шаткой лестнице на берег, где Мэтью уже расстелил одеяло, придавив его по краям большими камнями.
Лени легла. Мэтью тоже. Она почувствовала тепло его тела и сразу успокоилась, хотя они сильно рисковали. Обычные подростки, наверно, сейчас болтали бы без умолку, смеялись. Или еще что-нибудь. Пили бы пиво, курили травку, обнимались, целовались. Но и Мэтью, и Лени знали, что у них все совершенно иначе, чем у тех, для кого тайком улизнуть из дома — обычное дело. Оба без слов понимали, что в гневе ее отец способен натворить бед.
Она слышала, как шумит прибой, как скрипят сосны в шелесте весеннего ветерка. Все заливал тусклый свет бледно-лилового ночного неба. Мэтью показывал Лени созвездия, рассказывал о каждом. И казалось, будто окружающий мир стал сказкой, полной не тайных опасностей, а бесконечных возможностей.
Мэтью повернулся на бок. Они лежали лицом к лицу, Лени чувствовала его дыхание, прядь его волос щекотала ее щеку.
— Я говорил с миссис Роудс, — сказал Мэтью. — Она считает, что ты еще успеешь поступить в университет. Подумай об этом. Ведь там мы будем вместе, вдали от всего этого.
— Моим это не по карману.
— Есть стипендии. Можно взять кредит под небольшие проценты. Так что все в наших силах. Абсолютно все.
Лени на мгновение позволила себе помечтать. О жизни. Своей собственной.
— А может, и правда подать заявление, — проговорила она, но даже когда произносила вслух эту свою мечту, думала о том, какую цену придется заплатить. Причем расплачиваться придется маме. И как потом ей, Лени, с этим жить?
Но неужели она сама до конца своих дней заперта в ловушке, куда ее загнали мамин выбор и папино бешенство?
Мэтью повесил ей на шею ожерелье, застегнул на ощупь в темноте.
— Я сам вырезал.
Лени потрогала костяное сердечко на металлической цепочке, тонкой, как паутинка.
Она погладила Мэтью по лицу. Щеки у него поросли колючей щетиной.
Он прижался к ней всем телом, бедро к бедру. Они поцеловались; Мэтью прерывисто дышал.
Лени и не подозревала, что любовь возникает вмиг, из ниоткуда, точно Вселенная из Большого взрыва, и меняет тебя и всю твою жизнь. Она вдруг поверила в Мэтью, в то, что у них все получится. Поверила так же, как верила в силу тяжести или в то, что Земля круглая. Но ведь это безумие. Безумие. Когда он поцеловал ее, она увидела целый новый мир, новую Лени.
И отстранилась.
Глубина этого нового чувства ее страшила. Ведь настоящая любовь приходит постепенно, разве нет? А не так стремительно, словно столкнулись планеты.
Вожделение. Теперь она знала, что это такое. Вожделение. Слово старое, откуда-то из эпохи Джейн Эйр, но для Лени такое же новое, как эта секунда.
— Лени! Лени!
Это кричал отец.
Лени села. О господи.
— Сиди здесь.
Она вскочила и бросилась к зигзагообразной лестнице, обветшавшей от непогоды. С топотом взбежала по затянутым проволочной сеткой ступенькам. Жилетка распахнулась.
— Я тут, пап, — задыхаясь, выкрикнула Лени и помахала ему.
— Слава богу, — ответила отец. — А то я пошел отлить, смотрю — твоих сапог нету.
Сапоги. Так вот на чем она прокололась. На такой мелочи.
Лени ткнула пальцем в небо. Заметил ли он, как она запыхалась? Слышит ли, как колотится ее сердце?
— Смотри, как красиво.
— А.
Она стояла рядом с ним, стараясь отдышаться. Он обнял ее за плечи. Точно свою собственность.
— Лето здесь волшебное, правда?
Слава богу, что травянистый косогор скрывал от глаз берег. Лени не видела ни изгиб, усыпанный галькой и осколками ракушек, ни одеяло, что принес Мэтью. Как и самого Мэтью.
Лени сжала в руке костяное сердечко, острый его конец колол ладонь.
— Никогда так больше не делай, Рыжик. Будь осторожнее. В это время года могут напасть медведи. Еще чуть-чуть — и я бы схватил ружье и пошел тебя искать.
ПОЧЕМУ Я ХОЧУ ПОСТУПИТЬ В УНИВЕРСИТЕТ
Опасное это дело, Фродо, — выходить за порог:
стоит ступить на дорогу, и, если дашь волю ногам,
неизвестно, куда тебя занесет[61].
Зная меня, вы бы не удивились, почему я решила начать эссе с цитаты из Толкина. Книги — вехи моей жизни. Кто-то вспоминает, что с ним было, по семейным фотографиям или фильмам, а я по книгам. По персонажам. Сколько себя помню, книги служили мне убежищем. Я читала о дальних странах, которые с трудом могла себе представить, погружалась в истории о путешествиях в заморские страны, где ждут героев девицы, даже и не подозревающие, что они принцессы.
Но лишь недавно я поняла, зачем мне эти дальние края.
Отец растил меня в страхе перед внешним миром, и кое-что из его уроков я усвоила. Я читала о Патти Хёрст, Зодиаке, массовом убийстве на Олимпиаде в Мюнхене, о Чарльзе Мэнсоне и понимала, что мир полон опасностей. Отец мне все время твердил об этом, повторял, что, если начнется извержение вулкана, лава погребет под собой мирно спящих жителей. Правительство коррумпировано. Нежданно-негаданно может разразиться эпидемия гриппа и унести миллионы жизней. Того и гляди на нас сбросят атомную бомбу, которая уничтожит все живое.
Я научилась на бегу сносить из ружья голову бумажной мишени. У нашей двери стоит тревожный чемоданчик с аварийными запасами. Я могу развести костер с помощью кремня и с завязанными глазами собираю ружье. Я умею правильно надевать противогаз. Меня все детство готовили к войне, анархии или всемирной катастрофе.
Но все это неправда. Точнее, правда, но не истина: взрослые ведь различают эти понятия.
Мои родители уехали из штата Вашингтон, когда мне было тринадцать лет. Мы перебрались на Аляску, жили в тайге, вели натуральное хозяйство. Мне все это нравится. Правда. Я люблю суровую, непокорную красоту Аляски. Но больше всего я восхищаюсь здешними женщинами — такими, как моя соседка Мардж, которая раньше была юристом, а теперь владеет бакалейным магазином. Я восхищаюсь ее стойкостью и человечностью. Я восхищаюсь тем, как моя мама, хрупкая, словно листик папоротника, ухитряется выживать в климате, который норовит ее убить.
Я восхищаюсь всем, о чем написала, я люблю этот штат: здесь мне хорошо, здесь мой дом. Но настала пора покинуть родные места, искать свой путь, знакомиться с реальным миром.
Вот поэтому я и хочу поступить в университет.
После той ночи на берегу Лени наловчилась быть незаметной, как вор. Она всю жизнь училась притворяться, и теперь этот навык сослужил ей добрую службу: она крала время.
Еще она приучилась обманывать. С невинным видом, даже с улыбкой врала отцу, чтобы украсть время. То контрольная начинается раньше — минимум на час, то они после уроков пойдут с классом на экскурсию, так что она вернется поздно. А то надо сплавать в Селдовию в библиотеку за материалами для самостоятельной работы. Они с Мэтью встречались в лесу, в полумраке среди полок магазина Марджи-шире-баржи, на заброшенном консервном заводе. На уроках все время держались за руки под партой. Вместе отмечали после школы день его рождения, сидя на причале за ржавеющей железной лодкой.
Это было восхитительно, увлекательно. Лени узнала то, о чем книги ей не рассказывали: что любовь — захватывающее приключение, что от прикосновения Мэтью ее тело как будто преображается, что если целый час крепко обниматься, то потом ломит подмышки, что от поцелуев губы набухают и трескаются, что его жесткая щетина царапает ее кожу.
Украденное время стало той силой, что приводила в движение ее мир. По выходным, когда тянулись часы без Мэтью, Лени охватывало нестерпимое желание улизнуть из дома, побежать к нему, улучить еще хотя бы десять минут.
Впереди маячил конец учебного года. Вот и сегодня, скользнув за парту, Лени бросила взгляд на Мэтью и едва не расплакалась.
Он взял ее за руку:
— Что с тобой?
Лени поневоле думала о том, до чего же они малы в этом огромном опасном мире, два подростка, которым хочется любить.
Миссис Роудс хлопнула в ладоши, привлекая внимание:
— Осталась всего неделя, и я решила, что сегодня мы с вами поплаваем на лодке и прогуляемся по лесу. Так что одевайтесь и пошли.
Учительница вывела галдевших подопечных из класса и провела по городу на пристань.
Все уселись в алюминиевую рыбацкую лодку миссис Роудс, завели мотор, выплыли в залив и, подпрыгивая, в туче брызг полетели по волнам. Учительница вела лодку по окруженному горами фьорду то в один залив, то в другой, пока дома не скрылись из виду. Вода здесь была аквамариновой. На глухом берегу паслась свинья с двумя черными поросятами.