Лени видела, что ее слова ранят маму, и пожалела, что заговорила об этом. Надо было притвориться, будто все наладится, отец исправится, притвориться, будто он все это нечаянно и больше такого не повторится. Притвориться.
Но теперь все иначе.
— Меня приняли в университет Аляски в Анкоридже.
— Ух ты! Вот это да! — Мама обрадовалась, заулыбалась, но улыбка ее тут же потухла. — Но у нас нет денег…
— За все заплатят Том Уокер, Мардж, Тельма и миссис Роудс.
— Дело ведь не только в деньгах.
— Да, — ответила Лени, не отводя взгляда от мамы. — Не только.
— Надо будет хорошенько все обдумать, — продолжала мама. — Папа не должен узнать, что за все платит Том Уокер. Никогда.
— Какая разница. Все равно он меня не отпустит. Ты же знаешь.
— Отпустит. — Лени давно не слышала, чтобы мама говорила так уверенно. — Я его заставлю.
Лени забросила мечту, как удочку, так что крючок пролетел над синей-синей гладью и плюхнулся в воду. Университет. Мэтью. Новая жизнь.
Ага. Конечно.
— Заставишь его, как же, — вяло ответила она.
— Понимаю, ты не готова на меня положиться.
— Да дело даже не в этом. Как я тебя с ним оставлю?
Мама улыбнулась ей грустно и устало.
— Без разговоров. И не спорь. Ты мой птенчик. Я мама-птица. Если сама не вылетишь из гнезда, я тебя выпихну. Выбирай. В любом случае ты поедешь учиться вместе со своим парнем.
— Думаешь, получится? — Призрачная мечта Лени обретала плоть, ее можно было взять в руки, рассмотреть со всех сторон.
— Когда начинаются занятия?
— Сразу после Дня труда[63].
Мама кивнула:
— Хорошо. Но будь осторожна. Не делай глупостей. Не рискуй всем из-за поцелуя. Не повторяй моих ошибок. Вот как мы с тобой поступим: до сентября ты не должна видеться с Мэтью и вообще ни с кем из Уокеров. Я сделаю заначку, чтобы тебе хватило на автобус до Анкориджа. Все нужные вещи сложим в тревожный чемоданчик. Я устрою так, чтобы мы всей семьей поехали в Хомер. Ты отпросишься в туалет и сбежишь. А потом, когда отец успокоится, я покажу ему записку, которую ты якобы оставила, — мол, уехала учиться в университет (куда именно, не написано), летом вернусь и буду помогать по хозяйству. Все получится, вот увидишь. Но только если мы будем осторожны.
Не видеться с Мэтью до сентября.
Да. Ей придется на это пойти.
Но как выдержать такое? Любовь к Мэтью — стихия, неукротимая, как море. Разве море удержишь?
Лени вспомнила фильм, который они с мамой смотрели давным-давно. «Великолепие в траве». Там Натали Вуд так же сильно любила Уоррена Битти, но потеряла его и в конце концов попала в психушку. А когда вышла, оказалось, что он уже женат и у него ребенок, но все равно понятно, что ни он, ни она никогда и никого не сумеют полюбить так, как когда-то любили друг друга.
Мама плакала в три ручья.
Тогда Лени этого не понимала. Теперь поняла. Она осознала, что любовь порой таит в себе опасности, что она ненасытна. Лени умела любить так же сильно, как мама. Теперь-то она это знала.
— Я не шучу. — Мама с тревогой посмотрела на Лени: — Не делай глупостей.
В июне папа каждый день строил стену, и к концу месяца все окоренные столбы были на месте, торчали из земли по периметру участка через каждые десять футов — условная граница между их владениями и главной дорогой.
Лени старательно топила тоску по Мэтью, но та оказалась живучей и то и дело всплывала. Порой в разгар хлопот Лени замирала, доставала из кармана ожерелье, которое нельзя было никому показывать, и сжимала с такой силой, что острый кончик впивался в кожу до крови. Она без конца прокручивала в голове все, что хотела бы ему сказать, снова и снова вела с ним мысленные беседы. Ночами читала романы в бумажных обложках, которые брала из корзины с бесплатными товарами в магазине Мардж, глотала книгу за книгой. «Дьявольская страсть», «Пламя и цветок», «Безумие под луной» — исторические романы о женщинах, которые вынуждены были бороться за свою любовь, и в конце концов это их спасло.
Она отличала правду от вымысла, но все равно упивалась любовными романами. Благодаря им Лени верила, что можно стать хозяйкой собственной судьбы. Даже в этом мрачном и жестоком мире, который проверяет женщин на прочность, героини романов ухитрялись одержать победу и найти настоящую любовь. Книги дарили Лени надежду, скрашивали одинокие ночи.
Световой день казался бесконечным. Лени работала в огороде, таскала мусор в бочку из-под мазута, сжигала, золой удобряла грядки, варила из нее мыло, делала средство от вредителей. Носила воду, чинила краболовки, разбирала спутанные сети. Кормила скотину, собирала яйца, подновляла ограду, коптила рыбу.
И все время думала о Мэтью. Повторяла его имя, как мантру.
Снова и снова твердила себе: сентябрь не за горами.
Но июнь сменился июлем, они с мамой, как в ловушке, сидели за стеной, которую строил отец, и Лени чувствовала, что понемногу сходит с ума. Четвертого июля будет праздник, весь город соберется на Главной улице, и ей ужасно хотелось туда, к людям.
Ночь за ночью, неделю за неделей она лежала в постели и тосковала по Мэтью. Ее любовь к нему — воин, что покоряет горы и переходит реки вброд, — пересекла границу одержимости.
К концу июля ее одолели мрачные мысли: он встретит другую, влюбится, решит, что с Лени слишком много проблем. Она тосковала по его прикосновениям, мечтала о его поцелуях, говорила сама с собой от его лица. Понемногу ее охватило смутное, тревожное чувство, будто к непрестанной тоске примешался страх и запятнал ее, от ее дыхания завяли помидоры и никогда уже не поспеют, черничное варенье скисло от бисерин ее пота, и зимой, когда настанет черед припасов, к которым она прикасалась, родители будут недоумевать, отчего же те испортились.
К августу она дошла до предела. Стена была почти готова. Там, где участок граничил с главной дорогой, от скалы до скалы протянулся забор из досок. Для входа и выхода на подъездной дорожке оставили проем в десять футов шириной.
Но Лени о стене и не думала. Она похудела и почти не спала. Каждую ночь просыпалась часа в три-четыре, выходила на веранду и шептала: «Он там…»
Дважды обувалась, один раз даже дошла до конца подъездной дорожки, но повернула обратно.
Нельзя подвергать маму и Мэтью опасности.
До Дня труда оставалось меньше месяца.
Надо подождать, они с Мэтью встретятся в Анкоридже и больше не расстанутся.
Это было бы разумно. Но она влюбилась и утратила способность поступать разумно.
Ей нужно увидеть Мэтью, удостовериться, что он ее все еще любит.
Когда же это желание превратилось в план?
Мне нужно его увидеть.
Побыть с ним.
«Не надо», — предостерегала прежняя Лени, привыкшая к папиным вспышкам и маминому страху.
«Хотя бы раз», — отвечала новая Лени, которую переменила страсть.
Хотя бы раз.
Но как?
В начале августа приходилось вкалывать по восемнадцать часов — нужно было готовить припасы на зиму. Они снимали урожай, консервировали овощи, собирали ягоды, варили варенье, ловили рыбу в открытом море, заливе и реках. Коптили лосося, палтуса, форель.
В тот день они встали рано и весь день рыбачили на реке: ловили лосося. Рыбалка — дело серьезное, поэтому они почти все время молчали. Потом отволокли улов домой и стали консервировать мясо. Еще один долгий, изнурительный день в череде многих.
Наконец настало время ужина. Они прервали работу и пошли в дом. Мама испекла пирог с лососем и пожарила на свином сале зеленый горошек. Улыбнулась Лени, притворяясь, будто все в порядке.
— Спорим, ты ждешь не дождешься, когда же откроется сезон охоты на лося.
— Ага, — дрогнувшим голосом ответила Лени. Она не могла думать ни о чем, кроме Мэтью. Она не просто скучала, она болела от тоски по нему.
Папа проткнул вилкой слоистую корочку, принялся выковыривать куски рыбы.
— Кора, в пятницу едем в Стерлинг. Там продают снегоход, наш-то совсем плохой. И еще мне нужны петли для ворот. Лени, останешься дома, присмотришь за скотиной.
Лени чуть вилку не выронила. Неужели правда?
До Стерлинга минимум часа полтора, если папа намерен купить снегоход, ему придется ехать на машине, то есть переправляться на пароме, а это еще полчаса туда и столько же обратно. Значит, их не будет весь день.
Папа ковырял вилкой пирог. Сперва доел рыбу, потом принялся за картошку, морковку и горох.
Мама посмотрела на Лени:
— Не нравится мне это. Ехать, так уж всем вместе. Я не хочу оставлять Лени дома одну.
Лени затаила дыхание. Отец вытирал куском хлеба тарелку.
— Втроем в машине тесно, а дорога долгая. Ничего с ней не случится.
— Ну что, Лени, — сказал папа самым строгим тоном, на который был способен, — сейчас лето. Ты понимаешь, что это значит. Черные медведи. Ружья заряжены. Запирайся. Пойдешь по воду — шуми как можно сильнее, не забудь взять свисток.
Мы вернемся часам к пяти, но если припозднимся, к восьми чтоб сидела дома, закрывшись на замок. Мне плевать, что еще светло и никаких рыбалок. Поняла?
— Пап, мне скоро восемнадцать, я сама все знаю.
— Ну да, конечно. Думаешь, раз тебе скоро восемнадцать, так ты уже взрослая. Ошибаешься.
— Я никуда не уйду и обязательно запру дверь, — пообещала Лени.
— Умница. — Папа подхватил коробку со шкурами, чтобы в Стерлинге продать скорняку, и направился к двери.
Когда он ушел, мама сказала:
— Лени, пожалуйста, не делай глупостей. Тебе вот-вот уезжать в университет. Осталось подождать совсем немного. — Она вздохнула: — Ты меня не слушаешь.
— Слушаю. Не волнуйся, я не наделаю глупостей.
С улицы донесся автомобильный гудок.
Лени обняла маму и буквально вытолкала за дверь.
Проводила взглядом родителей.
Дождалась, считая минуты, времени отплытия парома.