Лени кинулась к маме, помогла ей подняться.
— Нам надо бежать. Сейчас.
— Беги. — Мама испуганно оглянулась на своего мучителя, который стонал от боли. — Беги. — Лицо у нее было в крови, губа лопнула.
— Я тебя не брошу!
У мамы на глазах навернулись слезы и покатились по щекам, мешаясь с кровью.
— Он меня никогда не отпустит. А ты беги. Беги.
— Нет, — повторила Лени. — Я тебя не брошу.
— Она права, миссис Олбрайт, — вмешался Мэтью. — Вам нельзя здесь оставаться.
Мама вздохнула:
— Ладно. Я пойду к Мардж. Она меня защитит. Но тебе со мной нельзя. Поняла? Если он за мной придет, я не хочу, чтобы ты была там. — Мама посмотрела на Мэтью: — Я хочу, чтобы она уехала хотя бы на сутки. Спряталась где-нибудь, где он не сможет ее найти. На этот раз я обращусь в полицию. Подам заявление.
Мэтью серьезно кивнул:
— Я не дам Лени в обиду, миссис Олбрайт. Обещаю.
Папа застонал, выругался, попытался встать.
Мама схватила тревожный чемоданчик и сунула Лени:
— На. А теперь бежим.
Они вылетели из дома на залитый солнцем двор и помчались к фургону Мэтью.
— Садитесь, — крикнул он, подбежал к папиному пикапу, открыл капот и что-то сделал с двигателем.
Дверь за ними распахнулась. Из дома, пошатываясь, вышел папа.
Лени услышала, как щелкнул курок.
— Кора! — Папа стоял на крыльце. Из его рассеченного лба обильно сочилась кровь, заливала глаза. В руках он сжимал ружье. — Где ты, твою мать?
— Садитесь! — крикнул Мэтью, швырнул что-то за деревья, через мгновение оказался за рулем и завел двигатель.
Под градом дроби, со свистом рассекавшей воздух, Лени прыгнула в машину, мама втиснулась рядом с ней. Мэтью врубил передачу и нажал на газ. Машина пошла юзом в высокой траве, но вскоре колеса поймали сцепление с дорогой. Мэтью промчался по подъездной дорожке, вылетел в открытые ворота и вырулил на главную дорогу.
Они свернули к Марджи-шире-баржи, подъехали к дому, посигналили.
— Спрячь ее где-нибудь в надежном месте, подальше от меня, — сказала мама Мэтью, и тот кивнул.
Лени посмотрела на маму. Вся их жизнь — и любовь — выразилась в этом взгляде.
— Ты к нему не вернешься, мама. Ты обратишься в полицию. Подашь заявление. Мы с тобой встретимся через сутки. И уедем отсюда. Обещаешь?
Мама кивнула, крепко обняла Лени, расцеловала в мокрые от слез щеки.
— Уезжайте, — отрывисто сказала она.
Мама с трудом вышла из машины, они уехали. Лени прокручивала в голове все, что случилось, и тихо плакала. Дышать было больно, ее так и подмывало вернуться, остаться с мамой. Может, зря она ее оставила?
Мэтью свернул на участок Уокеров, проехал под аркой, встречавшей гостей.
— Туда нельзя! Он именно здесь и будет нас искать! — сказала Лени. — Мама же говорила, что нам нужно уехать на сутки.
Мэтью припарковался, вышел.
— Да. Но сейчас отлив. Мы не сможем взять ни лодку, ни гидросамолет. Я знаю одно-единственное место, где можно спрятаться. Сиди здесь.
Пять минут спустя Мэтью вернулся с рюкзаком и швырнул его в багажник.
Лени то и дело оглядывалась через плечо на подъездную дорожку.
— Не бойся. Ему еще надо будет найти крышку распределителя, — успокоил ее Мэтью.
Они снова тронулись в путь, свернули сперва на главную дорогу, потом налево, в горы.
Повороты. Серпантин. Переправы через реки. Они забирались все выше и выше.
Наконец выехали на грунтовую парковку и остановились. Других машин на стоянке не было. На указателе в начале тропы виднелась надпись:
ЗАПОВЕДНИК «МЕДВЕЖИЙ КОГОТЬ»
РАЗРЕШАЕТСЯ: гулять, разбивать лагерь, заниматься скалолазанием
ПРОТЯЖЕННОСТЬ ТРОПЫ: 2,8 мили в одну сторону
ОПАСНОСТИ: отвесные скалы
РАССТОЯНИЕ ДО ВЫСШЕЙ ТОЧКИ: 2600 футов
МЕСТО ДЛЯ ПРИВАЛА: Сотус-Ридж, у знака переправы через Игл-Крик
Мэтью помог Лени вылезти из машины, опустился на одно колено, проверил, как зашнурованы ее ботинки, туже завязал шнурки.
— Ну что, готова?
— А если он…
— Она от него сбежала. Мардж о ней позаботится. И она хотела, чтобы ты была в безопасности.
— Ты прав. Пошли, — вяло ответила Лени.
— Идти долго. Выдержишь?
Лени кивнула.
Они направились к тропе — Мэтью впереди, Лени за ним, стараясь не отставать.
Они взбирались на гору несколько часов, не встретив ни души. Тропа змеилась по отвесной гранитной скале, под ними простиралось море, волны бились о камни. Земля содрогалась от их ударов — а может, Лени это только придумала, потому что положение ее стало таким шатким. Даже почва казалась зыбкой.
Наконец Мэтью привел их к цели — большой поляне, поросшей травой и лиловыми люпинами. Вдали маячили снежные вершины, у подножия гор тянулись пласты гранита, испещренные белыми точками, — там паслись дикие овцы.
Мэтью бросил рюкзак на землю, развязал, обернулся к Лени, дал ей сэндвич с копченым лососем, банку теплой кока-колы, а сам, пока она ела, поставил в высокой траве палатку.
Позже, когда перед оранжевой палаткой с поднятым пологом трещал костер, Мэтью сел рядом с Лени. Обнял ее. Она прильнула к нему.
— Тебе не придется защищать ее в одиночку, — сказал он. — Мы все поможем вам. В Канеке всегда так.
Лени хотелось, чтобы это было правдой. Ей хотелось верить, что для нее и мамы найдется безопасное место, где они смогут начать новую жизнь, причем не на обломках старой, сожженной дотла. Как же она мечтала избавиться от изматывающей, одинокой ответственности за маму.
Она обернулась к Мэтью и подумала, что любит его так сильно, так отчаянно, словно ее удерживали под водой и теперь ей не хватало воздуха.
— Я тебя люблю.
— И я тебя, — ответил он.
Здесь, на бескрайних просторах Аляски, эти слова звучали беспомощно и жалко. Как будто грозишь кулаком богам.
Двадцать один
Он должен ее уберечь.
Лени — его путеводная звезда. Он понимал, что это звучит глупо, по-девчачьи сентиментально, что люди скажут — дескать, мал ты еще, чтобы о таком рассуждать, но он давным-давно повзрослел. Когда погибла мама.
Он не сумел уберечь маму, спасти ее.
Теперь он сильнее.
Всю ночь он обнимал Лени, любил ее, чувствовал, как она вздрагивала от страшных снов, слушал, как она всхлипывала. Уж он-то знал, каково это — кошмары о маме.
Когда первый луч солнца пробился сквозь оранжевый нейлон палатки, Мэтью наконец отодвинулся от Лени, улыбнулся тому, как она тихонько похрапывает. Натянул вчерашнюю одежду, надел походные ботинки и вылез наружу.
По небу неслись серые тучи, нависали над самой головой. Ветерок был легче вздоха, но ведь стоял конец августа. Листва по ночам меняла цвет. Они оба понимали, что это значит. А здесь, наверху, погода портится еще быстрее.
Мэтью принялся разводить огонь на черневшем в траве вчерашнем кострище. Сел на камень, наклонившись вперед, уставился на дрожавшее пламя. Поднявшийся ветер норовил загасить огонь.
Сидя в одиночестве у костра, Мэтью признался себе, что боится, не ошибся ли, решив привезти сюда Лени, не ошибся ли, оставив Кору в Канеке. Вдруг обернется и увидит, как по тропе стремительно шагает Эрнт с ружьем в одной руке и бутылкой виски в другой.
И больше всего он боялся за Лени. Даже если все получится, даже если она все сделает правильно, спасет маму, эта рана останется в ее сердце навсегда. Неважно, почему ты остался без родителей, были они хорошими или никудышными, все равно тебе будет их не хватать. Мэтью горевал по маме, которая у него была, и догадывался, что Лени будет тосковать по тому отцу, которого ей всегда не хватало.
Он поставил походный кофейник на огонь, прямо в костер.
За спиной послышался шорох, чиркнула молния палатки. Лени откинула полог и вылезла на утренний свет. Когда она заплетала косу, в глаз ей попала капля дождя.
— Доброе утро. — Мэтью протянул ей кофе, и еще одна капля булькнула в железную кружку.
Лени взяла кружку обеими руками, села рядом, привалилась к Мэтью. Следующая капля звякнула о кофейник, зашипела, превратилась в пар.
— Вовремя мы проснулись, — заметила Лени. — С минуты на минуты ливанет.
— На Глешиер-Ридж есть пещера.
Она посмотрела на него:
— Я не могу здесь оставаться.
— Но твоя мама сказала…
— Я боюсь, — тихо призналась Лени.
В голосе ее сквозило сомнение, и Мэтью понял: она не просто сообщает, что ей страшно, но и спрашивает о чем-то.
Он догадался о чем.
Она не знала, как поступить, и боялась ошибиться.
— Как думаешь, может, мне лучше сейчас вернуться к ней? — спросила Лени.
— Я думаю, нельзя бросать тех, кого любишь.
Он заметил ее облегчение. И любовь.
— Может, у меня не получится поехать учиться. Ты же это понимаешь, да? Если мы убежим, нам придется спрятаться там, где он не станет искать.
— Я поеду с тобой, — пообещал Мэтью. — Куда угодно.
Она вздохнула. Сейчас она казалась такой слабой, того и гляди потеряет сознание.
— Знаешь, за что я тебя больше всего люблю?
— За что?
Она опустилась на колени в мокрую траву, взяла его лицо в холодные ладони, поцеловала. Ее губы пахли кофе.
— За все.
После этого говорить было особенно не о чем. Мэтью понимал, что Лени волнуется, не может думать ни о чем, кроме мамы, и пока она чистила зубы и скатывала спальник, у нее на глаза то и дело наворачивались слезы. И он понимал, какое она испытывает облегчение, оттого что вернется к маме.
Он ее спасет.
Обязательно. Придумает как. Обратится в полицию, в газету, к отцу. А может, чем черт не шутит, сам пойдет к Эрнту. Те, кто обижает слабых, обычно трусливы, их ничего не стоит осадить.
Глядишь, и получится.
Надо вынудить Эрнта расстаться с Лени и Корой, и тогда Лени, быть может, поедет с ним учиться. Даже не обязательно в Анкоридже. Или вообще не на Аляске. Какая разница? Главное, чтобы они были вместе.
Уж где-нибудь найдется им местечко, чтобы начать новую жизнь.