Они позавтракали, собрали вещи и спустились по тропе футов на пятьдесят, когда разразилась гроза. Тропа в этом месте была такой узкой, что идти приходилось гуськом.
— Не отставай, — бросил Мэтью, стараясь перекричать шум дождя и вой ветра. Куртка его шелестела, точно колода карт, когда ее тасуют, мокрые волосы облепили лицо, закрыли глаза. Он потянулся к Лени, но ее ладонь выскользнула из его руки.
По тропе бежали ручейки, гранит стал скользким. Ветер с дождем трепали заросли иван-чая, прибивали к земле.
Сгустился мрак, все заволокло туманом. Мэтью прищурился, стараясь сквозь завесу воды разглядеть хоть что-то.
Дождь барабанил по нейлоновому капюшону его куртки, капли стекали по щекам, заползали за воротник, свисали с ресниц.
И вдруг он услышал…
Крик.
Мэтью обернулся. Лени не было. Он бросился обратно, выкрикивая ее имя. Ветка хлестнула его по лицу. Сильно. И он увидел ее. Футах в двадцати, не на тропе: она слишком забрала вправо. Мэтью увидел, как она оступилась и пошатнулась.
Лени закричала, попыталась поймать равновесие, устоять на ногах, взмахнула руками, стараясь за что-нибудь уцепиться — за что угодно.
Не за что.
— Ле-ни! — заорал он.
Она сорвалась со скалы.
Боль.
Лени очнулась в зловонной темноте. Она лежала в грязи и не могла шевельнуться от боли. Кап-кап-кап: шел дождь. Стучал о камни. Смердело тухлятиной и гнилью.
Болело в груди — видимо, сломала ребро. Да, точно. И, кажется, левую руку. Не то сломала, не то вывихнула плечо.
Спина упиралась в рюкзак. Похоже, этот тревожный чемоданчик действительно спас ей жизнь.
Забавно.
Она потянула с плеч лямки рюкзака, стараясь не обращать внимания на жгучую боль, которая пронзала насквозь, стоило лишь пошевелиться. Целую вечность спустя она освободилась от рюкзака и лежала, раскинув ноги и руки и тяжело дыша. Ее тошнило.
Двигайся, Лени.
Она скрипнула зубами, перевернулась на бок, приподняла голову и огляделась, с трудом переводя дыхание и стараясь не разреветься.
Темнота.
Ужасно воняло гнилью и плесенью. Она лежала в глубокой липкой грязи, вокруг высились скользкие мокрые скалы. Сколько же она пролежала без сознания?
Она поползла, прижимая к телу сломанную руку. Медленно и мучительно выбралась в полосу света, падавшего на гранитную плиту, из которой вода и время выточили что-то вроде блюдца.
Боль была такая, что ее стошнило, но она все равно упрямо двигалась вперед.
Вдруг ее окликнули.
Лени заползла в гранитное блюдце, посмотрела вверх. Дождь слепил глаза.
Наверху краснела куртка Мэтью.
— Ле-ни!
«Я здесь!» — хотела было ответить она, но от боли в груди не смогла вымолвить ни слова. Помахала ему здоровой рукой, но он ее, конечно, не увидел. Расщелина над ее головой была узкой, не шире ванны. В нее лупил дождь, и в темной пещере его стук отдавался оглушительным эхом.
— Иди за подмогой! — крикнула она что было мочи.
Мэтью свесился над расселиной, пытаясь дотянуться до дерева, что упрямо росло из скалы.
Он собирался спуститься к ней.
— Нет! — крикнула она.
Он спустил одну ногу со скалы и принялся нащупывать опору. Остановился — видно, думал, как быть дальше.
Правильно. Не лезь сюда. Это слишком опасно. Лени вытерла глаза, стараясь разглядеть хоть что-то сквозь потоки дождя.
Мэтью нашарил ногой опору, перелез через край скалы и повис.
Так он провисел довольно долго — сине-красный крест на серой скале. Наконец уцепился за торчавшее неподалеку дерево, потянул на себя, проверяя, выдержит ли, и спустился чуть ниже.
Лени услышала, как загрохотали камни, и сразу догадалась, что происходит, увидела точно в замедленной съемке.
Мэтью вырвал дерево из скалы.
И сверзился вниз, так и не выпустив веток.
Камни, глина, грязь, дождь, Мэтью падает, и крик его тонет в шуме обвала. Он летит кубарем, ломая ветки, рикошетит от валунов.
Лени закрыла лицо рукой, повернула голову; на нее обрушились камни, рассекли щеку.
— Мэтью. Мэтью!
Последний камень Лени заметила слишком поздно и увернуться уже не успела.
Лени с мамой плавают по заливу Татка на каноэ, которое папа нашел на свалке. Мама рассказывает о своем любимом фильме, «Великолепие в траве». История о первой любви, которая кончилась так печально. «Уоррен любит Натали, это видно, но этого мало».
Лени слушает вполуха. Слова не имеют значения. Важен момент. Они с мамой наслаждаются свободой, живут другой жизнью, и плевать, что дома ждет список дел.
Мама говорит про такие погожие деньки: «Надо же, как с погодой повезло, прямо поймали синюю птицу счастья», но над ними в ясном лазурном небе парит не синяя птица, а белоголовый орлан с огромными крыльями. Неподалеку на слоистых черных камнях нежатся морские котики, тявкают на орла. Кричат ржанки, но близко не подлетают. На верхушке дерева, возле огромного орлиного гнезда, блестит розовый собачий ошейник.
Мимо каноэ, тревожа водную гладь, с ревом проносится катер.
Туристы машут им, вскидывают фотоаппараты.
— Можно подумать, они каноэ никогда не видели, — замечает мама и берет весло. — Ладно, пора домой.
— Вот бы эта прогулка никогда не кончалась, — хнычет Лени.
Мама улыбается какой-то чужой улыбкой. Здесь что-то не так.
— Ты должна его спасти, доченька. И себя.
Вдруг каноэ так сильно кренится, что все валится в воду — бутылки, термосы, рюкзачок.
Мама кувырком летит через Лени, с криком плюхается в воду и скрывается из виду.
Каноэ выпрямляется.
Лени хватается за борт, смотрит на воду, кричит: «Мама!»
Из пучины показывается черный плавник, острый как нож, поднимается выше и выше, становится ростом с Лени. Косатка.
Плавник заслоняет солнце, закрывает небо, и все погружается во мрак.
Лени слышит, как скользит по волнам кит, с плеском выныривает на поверхность, фыркая, выдувает воздух из дыхала. Изо рта у косатки несет гнилой рыбой.
Задыхаясь, Лени открыла глаза. Голова раскалывалась, во рту привкус крови.
Вокруг действительно было темно и воняло тухлятиной. Гнилью.
Она подняла глаза. В расщелине меж двух валунов торчал Мэтью, ноги его висели над самой ее головой: зацепился рюкзаком и застрял.
— Мэтью! Мэтью!
Но он ничего не ответил.
Может, не в состоянии говорить? Может, умер?
На лицо ей упала капля. Лени вытерла ее, почувствовала вкус крови.
С трудом попыталась сесть. Ее пронзила такая боль, что Лени вырвало, и она потеряла сознание. А когда пришла в себя, ее едва опять не стошнило от запаха рвоты на груди.
Думай. Помоги ему. Она же аляскинка. А значит, выживет всем чертям назло. Ведь это единственное, что она умеет. Единственное, чему научил ее отец.
— Мэтью, мы в расщелине. Не в медвежьей пещере. Уже хорошо.
Значит, бурый медведь не явится сюда на ночлег. Лени дюйм за дюймом ощупала скользкую скалу. Нет прохода.
Она отползла обратно на плиту-блюдце и уставилась вверх, на Мэтью.
— Выход только один: наверх.
С его ноги на камень капала кровь.
Лени встала.
— Ты загораживаешь единственный выход. Придется мне вытащить тебя оттуда. Вот только рюкзак мешает. (Из-за него Мэтью и застрял.) Если я сниму с тебя рюкзак, ты упадешь.
Упадет. Не лучший вариант, но ничего другого в голову не пришло.
Ладно.
Но как это сделать?
Лени засунула сломанную руку за пояс и осторожно двинулась вперед. Не то соскользнула, не то слетела с каменного блюдца и плюхнулась в вязкую грязь. Грудь пронзила такая боль, что Лени ахнула. Порылась в рюкзаке, нащупала нож. Зажала его в зубах, подползла под ноги Мэтью.
Осталось дотянуться до него и перерезать лямки рюкзака.
Но как? Она даже до ног не достает.
Надо вскарабкаться на скалу. Легко сказать. У нее рука сломана, а скала скользкая, мокрая.
По камням.
Она отыскала несколько больших плоских камней, подтащила их к скале, сложила друг на друга. Это заняло целую вечность, Лени даже показалось, что она пару раз теряла сознание, а когда приходила в себя, снова бралась за дело.
Наконец удалось сложить стопку высотой фута полтора. Лени глубоко вдохнула и забралась наверх.
Под ее тяжестью один из камней выскользнул из-под ног.
Лени упала, ударилась сломанной рукой, закричала.
Четырежды она пыталась взобраться на камни и каждый раз падала. Нет, так дело не пойдет. Камни чересчур скользкие и шаткие, на них не устоишь.
Ладно.
Значит, по груде камней добраться до Мэтью не получится. Могла бы сразу догадаться.
Она с трудом подошла к скале, коснулась холодного влажного гранита. Здоровой рукой принялась ощупывать камень, отмечая каждый выступ, ребро, ямку. По обе стороны от Мэтью сочился тусклый свет. Лени порылась в рюкзаке, нашла налобный фонарик, надела и хорошенько рассмотрела скалу — уступы, дыры, точки опоры.
Пошарила рукой вверху, сбоку, внизу, отыскала крохотный выступ, куда можно поставить ногу, встала на него. Поймала равновесие, принялась нащупывать следующую опору.
Сорвалась, растянулась внизу и, тяжело дыша, оглушенная, уставилась на Мэтью.
Не сдамся. Попробую еще раз.
С каждой попыткой она запоминала еще один выступ в скале. На шестой раз ей удалось забраться наверх и ухватиться за рюкзак Мэтью для равновесия. На левую ногу его было страшно смотреть: из рваной раны торчит сломанная кость, ступня вывернута чуть ли не назад.
Мэтью бессильно висел, наклонив голову набок, лицо так перепачкано кровью, что не узнать.
Лени не поняла, дышит он или нет.
— Я здесь, Мэтью, держись, — сказала она. — Сейчас отрежу лямки и тебя освобожу.
Карманным ножиком перерезала лямки рюкзака на плечах и на поясе. Одной рукой возилась долго, но в конце концов справилась.