На двери за маминой спиной Лени увидела лист в прозрачной пластиковой папке. УОКЕР, МЭТЬЮ.
— Приготовься, — предупредила мама. — Выглядит он плохо.
Лени открыла дверь, зашла.
Повсюду стояли приборы — щелкали, гудели, жужжали, вздыхали, как человек.
На кровати кто-то лежал. Неужели это Мэтью?
Голову его обрили, обмотали повязками, лицо крест-накрест забинтовали, и белая ткань порозовела от сочившейся из ран крови. Один глаз спрятали под защитной повязкой, второй, закрытый, заплыл. Висевшая на кожаной петле дюймах в восемнадцати над кроватью забинтованная нога так распухла, что походила на бревно. Лени видела лишь огромные фиолетовые пальцы. Из полуоткрытого рта торчала трубка, соединявшая его с аппаратом, который поднимался и опускался, делая вдох и выдох, надувал и сдувал грудную клетку. Дышал за Мэтью.
Лени взяла его горячую сухую руку.
Он был здесь, сражался за жизнь ради Лени, ради любви к ней.
Она наклонилась и прошептала:
— Мэтью, не бросай меня. Пожалуйста. Я тебя люблю.
Она не знала, что еще сказать.
Лени стояла возле него долго, пока хватало сил, и надеялась, что он чувствует ее руку, слышит ее дыхание, понимает ее слова. Казалось, прошло несколько часов, пока наконец мама не оттащила ее от Мэтью, отрезав: «Не спорь», не отвела в палату и не уложила на кровать.
— А папа где? — наконец поинтересовалась Лени.
— Сидит в полицейском участке, спасибо Мардж и Тому. — Мама выдавила улыбку.
— Вот и хорошо, — ответила Лени и заметила, как мама вздрогнула.
Наутро Лени миг после пробуждения лежала в блаженном забытьи, но потом все вспомнила. На стуле у двери, ссутулившись, сидела мама.
— Он жив? — спросила Лени.
— Да, ночь пережил.
Не успела Лени осознать услышанное, как в дверь постучали.
Мама обернулась. Вошел мистер Уокер, вид у него был измученный. Он выглядел так же изнуренно и неприкаянно, как Лени себя чувствовала.
— Доброе утро, Лени. — Он стащил бейсболку и нервно скомкал в широких ладонях. Скользнул взглядом по маме и снова посмотрел на Лени. Казалось, они с мамой что-то друг другу сказали без слов, Лени в их молчаливом разговоре участия не принимала. — Приехали Мардж, Тельма и Тика. Клайд остался ухаживать за вашей скотиной.
— Спасибо, — ответила мама.
— Как Мэтью? — спросила Лени и с усилием села, кряхтя от боли в груди.
— Он в искусственной коме. У него что-то с мозгом, кажется, это называется диффузная травма, так что, возможно, его парализовало. Врачи хотят попробовать его разбудить. Проверить, сможет ли он дышать самостоятельно. Они в этом не уверены.
— То есть они думают, что когда его отключат от аппаратуры, он умрет?
Мистер Уокер кивнул.
— Думаю, он хотел бы, чтобы ты была там.
— Том, может, не надо? — спросила мама. — Она и сама нездорова, выдержит ли такое?
— Я хочу быть рядом с ним. — С этими словами Лени слезла с постели.
Мистер Уокер поддержал ее, чтобы не упала.
Лени посмотрела ему в глаза.
— Он покалечился из-за меня. Он пытался меня спасти. Это я во всем виновата.
— Он не мог поступить иначе. После того, что случилось с его матерью. Я его знаю. Даже если бы понимал, во что ему это обойдется, все равно попытался бы тебя спасти.
Он старался ее утешить, но от этих слов Лени вовсе не стало легче.
— Он тебя любит, Лени. И я рад, что в его жизни была любовь.
Мистер Уокер говорил так, словно Мэтью уже умер.
Опираясь на руку мистера Уокера, Лени вышла из палаты. Она чувствовала, что мама идет за ними; время от времени та протягивала руку и гладила Лени по спине.
Они вошли в палату Мэтью. Алиеска уже была там — стояла, прислонившись к стене.
— Привет, Лен, — сказала она.
Лен.
Совсем как ее брат.
Алиеска обняла Лени. И пусть они едва знали друг друга, но эта трагедия их породнила.
— Он бы все равно попытался тебя спасти. Такой уж он.
Лени молча проглотила слезы.
Открылась дверь, вошли три человека, втащили оборудование. Впереди шел мужчина в белом халате, за ним две медсестры в оранжевых костюмах.
— Отойдите туда, — велел доктор Лени и маме. — Отец может остаться у кровати.
Лени отошла в сторону, прижалась спиной к стене. Они с Алиеской стояли бок о бок, но казалось, будто между ними океан: на одном берегу сестра, которая его любит, на другом девушка, из-за которой он в шаге от смерти. Алиеска взяла Лени за руку.
Врачи деловито хлопотали у кровати Мэтью, кивали, переговаривались, делали пометки, проверяли показатели приборов, записывали параметры жизненно важных функций.
Наконец доктор спросил: «Ну что, готовы?»
Мистер Уокер наклонился к Мэтью, что-то прошептал, поцеловал в забинтованный лоб, пробормотал слова, которых Лени не расслышала. Наконец отстранился, и Лени заметила, что он плачет. Мистер Уокер обернулся к врачу и кивнул.
Тот медленно вытащил трубку изо рта Мэтью.
Раздался сигнал тревоги.
Лени слышала, как Алиеска шепнула:
— Давай, Мэтти, ты сможешь.
— Ты сильный. Борись, — проговорил мистер Уокер.
Снова сигнал тревоги.
Пи-пи-пи.
Медсестры многозначительно переглянулись.
Лени следовало бы промолчать, но она не удержалась:
— Не покидай нас, Мэтью… пожалуйста…
Мистер Уокер бросил на нее полный отчаяния взгляд.
Мэтью сделал глубокий, жадный, одышливый вдох.
Писк стих.
— Он дышит самостоятельно, — сообщил врач.
Он вернулся, с облегчением подумала Лени. Он поправится.
— Слава богу, — выдохнул мистер Уокер.
— Не хочу вас обнадеживать, — начал доктор, и все стихли. — Вполне вероятно, что он будет дышать самостоятельно, но так никогда и не очнется. Он может остаться в устойчивом вегетативном состоянии. И даже если придет в сознание, не исключено серьезное нарушение когнитивных функций. Дышать — это одно. Жить полноценной жизнью — совсем другое.
— Не говорите так, — попросила Лени так тихо, что ее никто не услышал. — Вдруг он вас услышит.
— Он обязательно поправится, — пробормотала Али. — Очнется, улыбнется и скажет, что проголодался. Он вечно голоден. И попросит принести книгу.
— Он боец, — добавил мистер Уокер.
Лени не могла вымолвить ни слова. Облегчение, охватившее ее, когда Мэтью сделал вдох, улетучилось. Как на американских горках: когда очутишься на самой вершине, переживаешь восторг, но в следующее мгновение с головой окунаешься в ужас.
— Тебя сегодня выписывают, — сообщила мама.
Лени пялилась в телевизор, висевший на стене палаты. Передавали «МЭШ»: Радар рассказывал Ястребиному Глазу какую-то байку. Лени выключила фильм. Она годами жалела, что у них нет телевизора. Теперь же ей было все равно.
По правде говоря, ее мало что волновало, кроме Мэтью. Она вообще ничего не чувствовала.
— Я не хочу уезжать.
— Я понимаю, — мама погладила ее по голове, — но так нужно.
— И куда же мы поедем?
— Домой. Не бойся, папа в полиции.
Домой.
Четыре дня назад, когда они с Мэтью сидели в расщелине и Лени отчаянно надеялась, что их успеют спасти и Мэтью не умрет у нее на руках, она твердила себе, что все будет хорошо. Мэтью поправится, они вместе поедут учиться, мама переберется с ними в Анкоридж, снимет квартиру, может, устроится в «Чилкут Чарли»[66] официанткой, будет разносить напитки и получать щедрые чаевые. Два дня назад, глядя, как у Мэтью вынимают изо рта трубку и он дышит самостоятельно, она на миг поверила, что все наладится, но надежда ее тут же разбилась о камни. «Быть может, никогда не очнется».
Теперь же она знала правду.
Не поедут они с Мэтью учиться ни в какой университет, не начнут новую жизнь, как самые обычные влюбленные.
Хватит уже себя обманывать, мечтать о счастливом конце. Остается лишь ждать, когда Мэтью придет в себя, и любить его, несмотря ни на что.
«Нельзя бросать тех, кого любишь». Так он ей сказал, так она и сделает.
— Можно мне до отъезда увидеть Мэтью?
— Нет. У него воспалилась нога, к нему даже Тома не пускают. Но мы вернемся, как только получится.
— Ладно.
Одеваясь, чтобы отправиться домой, Лени не чувствовала ничего.
Вообще ничего.
Проковыляла с мамой к выходу, прижимая к себе загипсованную руку и кивая прощавшимся с ней медсестрам.
Улыбалась ли она им, хотя бы из вежливости? Вроде нет. Даже такая малость ей сейчас была не по силам. Прежде она не знала такого горя. Оно душило, лишало жизнь красок.
В приемной мистер Уокер мерил комнату шагами и пил черный кофе из пластикового стаканчика. Тут же на стуле сидела Алиеска и читала журнал. Увидев их, оба выдавили улыбку.
— Простите меня, — сказала Лени.
Мистер Уокер подошел к ней, взял за подбородок, заставил поднять глаза.
— Хватит об этом. Мы, аляскинцы, народ живучий, верно? Наш мальчик обязательно поправится. Он выздоровеет. Вот увидишь.
Но разве не Аляска чуть его не убила? Как может природа быть такой живой, такой красивой и жестокой?
Нет. Аляска тут ни при чем. Она сама во всем виновата. Лени стала для Мэтью второй ошибкой.
Алиеска подошла к отцу.
— Не надо терять надежды, Лени. Он сильный парень. Пережил мамину смерть. Переживет и это.
— Как мне узнать, как он себя чувствует? — спросила Лени.
— Я буду сообщать по радио. По «Каналу полуострова». Каждый вечер в семь. Слушай трансляцию, — ответил мистер Уокер. — А как только врачи разрешат, мы перевезем его домой. С нами он быстро пойдет на поправку.
Лени безучастно кивнула.
Мама отвела ее к фургону, они сели в машину.
Всю долгую дорогу до дома мама возбужденно болтала. О небывало низком уровне воды в Тернагейн-Арм[67], о машинах, средь бела дня стоявших перед баром «Скворечник», о толпе рыбаков на Русской реке (народу на берегу было столько, что такую рыбалку прозвали «рукопашной»: нет-нет кого-нибудь да заденешь). Раньше Лени любила такие вот долгие поездки. Разглядывала усеянные белыми точками горы — там паслись ди