— Ну разумеется, но…
— Я понимаю, что не имею права просить вас об этом, но, пожалуйста, не рассказывайте Мэтью о сыне. Я хочу сделать это сама.
— Мэтью ничего не…
— Да, я знаю, что он ничего не поймет, но мне нужно самой рассказать ему о сыне. Так будет правильно.
Бренча ключами, к ним направлялся шеф Уорд. Он прошел мимо мистера Уокера и открыл дверь камеры:
— Пора.
Лени наклонилась к сыну.
— Ну что, сынок, — Лени изо всех сил старалась держаться, — ты сейчас поедешь с дедушкой. А у мамы… еще дела. — Она легонько вытолкнула Эмджея из камеры.
— Мам, я не хочу уходить.
Лени с мольбой взглянула на мистера Уокера. Тот положил широкую ладонь на плечико Эмджея.
— Сейчас сезон лосося, Эмджей, — проговорил мистер Уокер так же неуверенно, как чувствовала себя Лени. — Река буквально кишит рыбой. Мы с тобой сегодня поедем рыбачить на Анкор. И ты поймаешь такую рыбину, какую не ловил ни разу в жизни.
— А можно мама с папой поедут с нами? — спросил Эмджей. — Ой, нет. Мой папа не может ходить. Я забыл.
— Ты знаешь о папе? — спросил мистер Уокер.
Эмджей кивнул:
— Мама любит его больше всего на свете. Как меня. Но у него разбита голова.
— Мальчику пора уходить, — вмешался шеф Уорд.
Эмджей посмотрел на Лени:
— Значит, мы сейчас с новым дедушкой поедем на рыбалку? А потом снова поиграем в тюрьму?
— Ну конечно.
Лени едва не расплакалась. Она учила сына всегда и во всем ей верить, и он ей верил. Лени обняла Эмджея, словно хотела запомнить его на ощупь. Ей потребовалось немало смелости, чтобы вернуться домой, сказать правду, позвать Тома Уокера, но расстаться с сыном оказалось труднее всего. Она улыбнулась; у нее дрожали губы.
— Пока, Эмджей, слушайся дедушку. Смотри ничего там не ломай.
— Пока, мамочка.
Мистер Уокер подхватил Эмджея, посадил к себе на плечи. Эмджей радостно засмеялся:
— Смотри, мама, смотри! Я великан!
— Ей здесь не место, — сказал мистер Уокер шефу Уорду, но тот лишь пожал плечами. — Буквоед ты хренов.
— Решил меня оскорбить? Молодец, хорошо придумал. Лучше суду объясни. Мы с ней быстро разберемся. В три часа. К четырем судья планировал быть на реке.
— Прости, Лени, — сказал мистер Уокер.
Он произнес это с такой теплотой, что Лени поняла: он хочет ее подбодрить. Лени не отважилась протянуть ему руку. Одно доброе слово — и она с собой не совладает.
— Берегите его, Том. В нем вся моя жизнь.
Лени смотрела вслед сыну, которого уносил на плечах дед, и думала: «Пожалуйста, пусть все будет хорошо». Дверь камеры со стуком закрылась.
Время тянулось медленно. Изредка звонил телефон, открывалась и закрывалась дверь, заказывали и привозили готовую еду, топали сапоги.
Лени, ссутулившись, сидела на жесткой бетонной скамье у холодной стены. В маленькое окошко лилось солнце, нагревало камеру. Лени откинула влажные волосы с глаз. Последние два часа она плакала, обливалась потом и ругалась сквозь зубы. Она вся взмокла. Во рту отдавало прелыми стельками. Она подошла к крохотному унитазу без крышки, спустила штаны и села, молясь, чтобы никто ее не увидел.
Как-то там Эмджей? Найдет ли мистер Уокер в чемодане мягкую игрушку-касатку (которую почему-то звали Боб)? Эм-джей ведь без нее не заснет. И как только она забыла предупредить мистера Уокера?
Дверь участка открылась. Вошел мужчина. Сутулый, волосы дыбом, словно его воткнули в розетку. На мужчине были рыбацкие ботфорты, в руках — обшарпанный зеленый нейлоновый портфельчик.
— Привет, Марси, — прогудел он.
— Здравствуй, Дем, — откликнулась дежурная за стойкой.
Он покосился на Лени:
— Это она?
Дежурная кивнула.
— Ага. Олбрайт, Ленора. Суд в три. Джон приедет из Солдотны.
Мужчина направился к камере, остановился у решетки. Со вздохом достал папку из замурзанного нейлонового портфельчика и погрузился в чтение.
— Что ж, весьма подробное признание. Вы что, телевизор не смотрите?
— Кто вы?
— Демби Коу. Ваш адвокат. Меня суд назначил. Значит, сделаем так: вы заявите, что невиновны, и дело с концом. Лосось идет. Договорились? Все, что от вас требуется, — подняться, когда вызовут, и сказать: «Невиновна». — Он закрыл папку. — Есть кому внести за вас залог?
— Вы разве не хотите услышать, как все было?
— У меня же есть ваше признание. Успеем еще наговориться. Честное слово. И причешитесь.
И был таков. Лени даже не успела толком осознать, что он вообще приходил.
Зал суда больше напоминал кабинет врача в маленьком городке, нежели храм правосудия. Ни полированного дерева, ни скамей, как в церкви, ни большого стола. На полу линолеум, ряды пустых стульев, прокурор и адвокат за обычными письменными столами. Впереди, под портретом Рональда Рейгана в дешевой рамке, дожидается судью длинный стол, крытый формайкой; возле стола пластмассовый стул для свидетеля.
Лени села рядом с адвокатом, который, навалившись грудью на стол, изучал карты приливов и отливов. Напротив сидел прокурор, тощий, с густой бородой, в рыбацком жилете и черных штанах.
В зал вошел судья в сопровождении стенографистки и пристава. Длинную черную мантию дополняли резиновые сапоги. Он сел, взглянул на часы:
— Ну что, давайте побыстрее, джентльмены.
Поднялся адвокат Лени:
— Уважаемый суд…
Дверь зала распахнулась.
— Где она?!
Этот голос Лени узнала бы и через сотню лет. Сердце трепыхнулось от радости.
— Мардж!
Марджи-шире-баржи бросилась вперед, звеня браслетами. Ее темное морщинистое лицо испещряли черные родинки, перепутанные пушистые дреды перехвачены свернутой в ленту банданой, чтобы не лезли в глаза. Джинсовая рубашка была маловата и туго обтягивала большую грудь, на заправленных в резиновые сапоги штанах синели пятна от ягод.
Мардж вытащила Лени из-за стола и сжала в объятиях. От нее пахло самодельным шампунем и древесным дымом. Летней Аляской.
— Черт побери! — Судья ударил молотком. — Что происходит? Эта девушка обвиняется в серьезном уголовном преступлении…
Марджи-шире-баржи выпустила Лени из объятий и усадила на стул.
— Джон, да ты никак рехнулся? Преступление — это ваш суд. — Скрипя сапогами, Мардж подошла к скамье судьи. — Девочка ни в чем не виновата, этот идиот Уорд вынудил ее сделать признание. И в чем же? В том, что она была соучастницей преступления? Или покрывала убийцу? Господи боже мой. Она этого говнюка, отца своего, не убивала; мать перепугалась, сказала ей, что надо бежать, вот она и сбежала. А ей всего-то было восемнадцать, отец их избивал. Тут любая сбежит.
Судья еще разок ударил молотком по столу.
— Ох, Мардж, язык у тебя хорошо подвешен, но теперь помолчи. Здесь я хозяин. Тем более что мы сейчас не приговор выносим, а только предъявляем обвинение. Придет время — дашь показания.
Марджи-шире-баржи повернулась к прокурору:
— Сними с нее обвинения, Эйдриан. Если не хочешь до конца сезона проторчать в суде. В Канеке, да и на нефтепроводе каждая живая душа знала, что Эрнт Олбрайт бьет жену. Я тебе кучу свидетелей приведу. Начиная с Тома Уокера.
— Тома Уокера? — повторил судья.
Марджи-шире-баржи повернулась к судье и скрестила руки на груди, словно хотела продемонстрировать, что пробудет здесь хоть до ночи, но все равно настоит на своем.
— Его самого.
Судья взглянул на тощего прокурора:
— Эйдриан?
Прокурор уткнулся в лежавшие перед ним документы. Постучал ручкой по столу.
— Не знаю, ваша честь…
Дверь открылась, и вошла дежурная из полицейского участка, нервно вытирая руки о штаны:
— Ваша честь…
— Чего тебе, Марси? — рявкнул судья. — Не видишь, мы заняты.
— Губернатор на проводе. Хочет с вами поговорить. Немедленно.
Только что Лени стояла у стола рядом с адвокатом, не успела оглянуться — и вот уже выходит из зала суда.
Снаружи возле большого пикапа ее ждала Мардж.
— Что случилось? — спросила Лени.
Марджи-шире-баржи бросила ее чемодан в ржавый кузов пикапа.
— На Аляске все как везде. Здесь тоже не помешают знакомства в высших сферах. Томми позвонил губернатору, и тот настоял, чтобы с тебя сняли обвинения. — Она коснулась плеча Лени. — Все кончено, девочка.
— Не совсем, — возразила Лени. — Надо еще кое-что сделать.
— А, ну да. Том ждет тебя дома. Он отведет тебя к Мэтью.
Об этом Лени запрещала себе думать. Она подошла к пассажирской двери пикапа и уселась на покрытое одеялом сиденье.
Марджи-шире-баржи села за руль, поерзала, устраивая свое грузное тело поудобнее, завела мотор.
Заиграло радио. «Возьми еще одну частичку моего сердца»[80], — донеслось из динамика. Лени закрыла глаза.
— У тебя такой вид, словно ты вот-вот сломаешься, — заметила Марджи-шире-баржи.
— Сломаешься тут. — Лени подумала, не спросить ли у Мардж о Мэтью, но, если честно, она так вымоталась, сейчас любая мелочь могла вывести ее из равновесия. Лени уставилась в окно.
Они подъехали к пристани, и Лени с восхищением оглядела залитые солнцем окрестности. Казалось, мир светится изнутри — со всеми его яркими красками, волшебной позолотой, острыми заснеженными вершинами гор, сочной зеленой травой и синим морем.
У причала стояло множество рыбацких лодок. На пристани было шумно: верещали морские птицы, урчали моторы, изрыгая клубы черного дыма, в воде между лодок скользили выдры, болтали друг с другом.
Они сели в «Честную охоту», большую красную рыбацкую лодку Мардж, и полетели по голубой глади залива Качемак к уходящим ввысь снежным горам. На воде играли солнечные блики, и Лени прикрыла глаза ладонью, но сердце-то не прикроешь. На нее нахлынули воспоминания. Она вспомнила, как впервые увидела эти горы. Могла ли она тогда подумать, что Аляска завладеет ее сердцем? Настолько ее изменит? Она не знала, не помнила. Казалось, это было так давно.