ему-то прошел слух, что Гагарин уже в Москве и находится в гостинице «Центральная», что в двух шагах от Елисеевского магазина. Колонна остановилась против гостиницы и начала скандировать: «Га-га-рин! Га-га-рин!»
Был теплый солнечный день, на длинный балкон четвертого этажа высыпали горничные. В одинаковых темных костюмах с белыми передничками они были похожи на любопытных пташек, усевшихся в ряд на проводах. Покричав и не дождавшись космонавта, колонна постепенно рассосалась.
Грандиозную встречу устроили Гагарину, прибывшему в Москву. В те годы трудящиеся столицы в рабочее время встречали именитых гостей по всей трассе их следования в Кремль из аэропорта Внуково. У нашего института был свой столб в начале Ленинского проспекта, к которому мы обязаны были выставлять определенное райкомом КПСС количество сотрудников, демонстрирующих предписанный восторг. Гагарина, который ехал рядом с Хрущевым в открытой машине, приветствовали искренне, как, вероятно, встречали челюскинцев в 1934 году. Хрущев сиял от счастья, чувствуя себя тоже героем дня.
В период оттепели руководители страны не боялись народа, на парадных мероприятиях ездили в открытых машинах и даже, подчеркивая вошедший в моду демократизм, могли появиться на улице. Когда Тито впервые после разрыва отношений приехал в Москву, он вместе с Хрущевым однажды вечером прошел пешком по улице Горького от Пушкинской площади до Охотного Ряда при большом стечении публики. Я видел их издали, сопровождающих лиц и, разумеется, охранников было много, но людей с дороги не отшвыривали. Это было не разовое мероприятие, а новый, непривычный для советских людей стиль. Спустя несколько лет, отдыхая в Крыму, я почти нос к носу столкнулся на аллее алупкинского парка с Микояном, который был тогда председателем Президиума Верховного Совета СССР и сопровождал президента Ганы Кваме Нкрума. Небожители с парадных портретов, которые в праздники смотрели на трудящихся со здания Центрального телеграфа в Москве, тогда считали для себя возможным время от времени спускаться на землю.
Бездомные молодожены
Праздники украшали жизнь, но содержанием ее были трудовые будни. Работой я был увлечен и нередко задерживался в институте допоздна. Хорошо и спокойно было заниматься своим делом в пятницу вечером, когда институт пустел и никто не морочил голову. Старая сгорбленная уборщица Матрена Ивановна, тетя Мотя, провожая меня, причитала:
– Бедные вы мои инженера́, добрые люди уже четвертинку выпили.
Через пять лет я стал опытным проектировщиком, умеющим смотреть на проблемы шире, чем обычный инженер-технолог. Это не осталось незамеченным, и я был назначен главным инженером проектов. В других странах, а теперь, кажется, и у нас такая должность называется «директор» или «управляющий проектом», что лучше соответствует существу дела. Главный инженер проекта – генеральный проектировщик – должен не только решать технические вопросы, но и в зависимости от масштаба проекта направлять и координировать работу многих организаций, сотен специалистов разного профиля, управлять финансированием и добиваться нужного результата. Такой руководитель должен иметь крепкую нервную систему, чтобы в неизбежных дискуссиях не поддаваться нажиму оппонентов, и должен умело, а иногда и отважно защищать проектные решения на любых уровнях вплоть до правительства страны. Это важная должность, требующая высокой компетенции от занимающего ее специалиста; недаром главным инженером проекта строительства знаменитой «Магнитки» был академик Бардин. Конечно, увенчавшая меня корона была до некоторой степени картонной, но все же в королевстве, то есть в рамках своего проекта, можно было иметь полную свободу действий; это было очень интересно, и это хорошо соответствовало моему характеру.
К этому времени я уже был женат, и служебный рост укрепил наш более чем скромный семейный бюджет. Родители Марины, отчаявшись выдать ее замуж за портного, который готов был увезти ее в эмиграцию в США, перестали препятствовать нашему браку, и причиной этому, в частности, был пресловутый квартирный вопрос.
Дело в том, что отец Марины наконец-то решился вступить в жилищный кооператив. Решение далось ему нелегко, потому что он панически боялся демонстрировать свои доходы, которые в те времена именовались нетрудовыми. Вступить в кооператив тоже было весьма непросто: домов строилось мало, а жаждущих много, но для известного закройщика задача упрощалась; полагаю, вопрос решила шуба, сшитая бесплатно жене нужного человека. Кооперативный дом московской филармонии строился на Бережковской набережной в двух шагах от Киевского вокзала, и новоселье было уже не за горами. Однако чтобы оно состоялось, уплаченных денег было недостаточно, окончательное слово оставалось за комиссией райисполкома, которая следила за соблюдением норм, решала, достойна ли семья получаемой квартиры, и могла не оставить взрослой незамужней дочке занимаемую ей большую комнату.
Побаиваясь зловредных соседей по коммуналке, которые могли накапать в инстанции, последствия чего предвидеть было невозможно, родители Марины в страшной спешке обменяли свою хорошую комнату в центре города на комнату меньшей площади в так называемых «красных домах» недалеко от станции метро «Университет». Дома были построены в середине пятидесятых годов, то есть до хрущевского разгрома излишеств в архитектуре, выглядели монументально и окружали роскошный огромный двор с парком и фонтаном, куда привозили автобусами иностранных туристов для демонстрации замечательных условий жизни советских людей. Как обычно в нашей стране, за прекрасным фасадом скрывалось убогое содержание, квартиры не имели подсобных площадей и были ориентированы на коммунальное проживание разных семей. Такие планировки тиражировались тысячами, но винить за это архитекторов невозможно: они подчинялись действующим стандартам. Комната, в которую въехали мои будущие родственники, была в трехкомнатной коммунальной квартире на первом этаже, полутемная; одна из стен выходила в подворотню, была холодная и сырая. До получения квартиры оставалось меньше года, краткость проживания искупала недостатки, а жизнь дочери, которой должна была остаться комната, родителей не очень интересовала.
Когда стало ясно, что свадьбы не миновать, Галя, моя приемная мать, заволновалась. Временами ею овладевали приступы аристократизма, который был основан на пергаменте с генеалогическим древом, где происхождение главы семьи, как почти у каждого уважающего себя еврея, велось от царя Давида. Пергамент, в революционные годы опасный, компрометирующий документ, был утоплен в уборной, но воспоминание о нем не позволяло смириться с моей женитьбой на дочери закройщика. Это было в ее глазах страшным мезальянсом. Кроме того, Марину она по необъяснимым причинам не любила. Впрочем, нелюбовь, как и любовь, чувство иррациональное.
– Я иду завтра к Соколовским, – сказала она мне однажды вечером. – Пойдем со мной, Виктор тебя любит и хотел бы видеть.
С Виктором, рекомендовавшим меня в Гипроавтопром, всегда было интересно поговорить на профессиональные темы, и я согласился.
У Соколовских были гости: важная дама в бриллиантах и бесцветная упитанная девушка, ее дочь. Дама оказалась женой министра мясо-молочной промышленности некой автономной республики и упоенно рассказывала об отдыхе в правительственном санатории.
– Ты что, собираешься жениться? – испуганно спросил меня Виктор, отведя в сторону.
Тут я все понял. Муся, его жена, страдающая циклотимией, находилась в активной фазе. Обычно, выйдя из депрессии, она впадала в период бурной деятельности: меняла квартиру, покупала новую мебель, устраивала счастье близких друзей. Таким образом, стало ясно, что меня выманили на смотрины.
Девушку было жалко, но зятем молочного министра я не стал. О потерянных возможностях мы с Мариной иногда вспоминали в конце восьмидесятых годов в эпоху пустых магазинных полок.
Наша скромная свадьба состоялась в начале мая в этой квартире. На буднично стандартной церемонии в ЗАГСе с нами были только свидетели – Сережа Александров и Наташа Тарханова. Процедура этого канцелярского таинства живо напомнила мне незабвенного Кису Воробьянинова, я очень старался сохранить серьезность, но когда регистраторша торжественно объявила нас брачующимися, я разразился неудержимым смехом. Смех, как это иногда бывает у меня, перешел в икоту, и оскорбленная регистраторша предрекла этой легкомысленной паре недолгую совместную жизнь.
Медовый месяц мы сократили до двух дней – субботы и воскресенья, проведенных в доме отдыха Большого театра в Серебряном Бору. Здесь мы познакомились с удивительным человеком, создателем реаниматологии в нашей стране и мировым авторитетом в этой области профессором Неговским, который приехал отдохнуть в выходные дни. Это был очень простой и приятный в общении человек. Мы обедали за одним столом и гуляли вместе по весеннему лесу, слушая его поразительные рассказы. От него я впервые услышал о существовании загадочного закона парных случаев. Какая-то редкая болезнь или травма может не попадаться в клинике годами, а когда внезапно привозят такого больного, через короткое время привозят второго с теми же симптомами. Конечно, я не удержался и спросил, не пытался ли он вернуть к жизни умирающего Сталина. Он очень скупо, без подробностей рассказал об этом запоздалом вызове, когда, к счастью, его талант оказался бессильным. Подозреваю, что вопреки медицинской этике он об этом не жалел. Запомнился его рассказ о кунцевской даче, где деревья, посаженные в шахматном порядке, обеспечивали охранникам обзор, а вождю – безопасность. В доме его изумили инвентарные бирки на мебели и вырезанные из журнала «Огонек» репродукции известных картин, прикрепленные к стенам канцелярскими кнопками. Потом, спустя много лет, некоторые казенные перья об этом с восторгом писали, восхищаясь скромностью вождя. Действительно, буржуазной эстетике он был чужд, жил без семьи, а потребностей было немного, всего одна – неограниченная власть над огромной страной.