Это сейчас смешение прошлого безоглядного увлечения Юнгом с трезвыми, сиюминутно возникающими мыслями по поводу некогда происходившего смущают и бередят душу. А тогда, в конце 1909 и последующих двух лет, я пребывала в таком возбужденном и радостном состоянии от переполнявшей меня любви к Юнгу, что ни о чем другом я просто не могла думать.
Любовь к нему наполняла меня безумным жаром. Это был потрясающий, можно сказать, опаляющий меня изнутри жар любви, который все время рвался наружу. Он требовал от меня неимоверной стойкости духа, ибо мог, вырвавшись на простор нашей обоюдной с Юнгом любви, или доставить нам обоим величайшее наслаждение, или сжечь нас дотла.
Мне трудно было сопротивляться неистовству Юнга. Я позволяла ему целовать каждый мой пальчик и прижималась к его губам, теряя сознание от любви. И это все делала я, обычно такая рассудительная и предусмотрительная. А потом, после его ухода, я долго пребывала в блаженном, полуобморочном состоянии, постоянно ощущая вкус его терпкого поцелуя.
Этот вкус преследовал меня и днем, и ночью. Он не давал мне покоя, теребил душу, вызывал дрожь в теле. Я уже не могла отличить свои фантазии и грезы от действительности, которая оказалась такой манящей, желанной и опаляющей, что, казалось, еще немного, и мы с Юнгом, позабыв все на свете, сольемся в страстном экстазе.
Однажды, в очередной раз целуя мне руки, Юнг сказал, что для нас обоих наступает новая эра.
Что он имел в виду?
Свое окончательное решение, завершившее изматывающую его борьбу с самим собой?
Желание осчастливить меня, раскрыв передо мной тот мир неистовых отношений между мужчиной и женщиной, которые он познал сам и теперь был готов ввести в этот мир и меня?
Помнится, Юнг как-то говорил о своем, как он выразился, замечательном прозрении. Я не сразу поняла, о каком прозрении идет речь, но он недвусмысленно пояснил мне суть своего открытия.
Это было еще до инцидента, который, слава Богу, получил благополучное разрешение. Я пребывала в глубокой депрессии и с надеждой ждала Юнга. Он пришел ко мне возбужденный и сияющий от удовольствия. Заметив мое удрученное состояние, он чрезвычайно эмоционально стал говорить об одном своем пациенте, Отто Гроссе, и о том замечательном прозрении, которое пришло к нему. Речь шла о полигамии как целительном средстве, способствующем не только снятию внутренних напряжений и конфликтов, но и лечению психических, а также психосоматических расстройств.
В тот раз Юнг впервые, пожалуй, озвучил мысль, что больше не хочет подавлять свое чувство по отношению ко мне. При этом он признался, что я являюсь его первой и самой дорогой подругой.
Прозрение Юнга не получило немедленного претворения в реальность. Я не была готова к такому повороту событий, хотя в моих фантазиях он давно был моим любовником.
Позднее инцидент с гнусной сплетней на несколько месяцев заслонил «замечательное прозрение» Юнга. Ему и мне было не до того, чтобы размышлять о пользе моногамии.
Честно говоря, в тот момент, когда он стал рассказывать мне о Гроссе, я была далека от того, чтобы воспринимать какие-то идеи.
Меня захватило признание Юнга в том, что именно я являюсь для него первой и самой дорогой подругой. Хотелось бы, конечно, быть еще и единственной для него женщиной, но, к сожалению, у него есть жена, и с этим фактом приходится считаться.
После того как инцидент со сплетней был исчерпан, а наши отношения с Юнгом вышли за границы чистой дружбы, меня не раз посещали мысли о том, почему примерный семьянин захотел найти прибежище в полигамии и какую роль сыграла я в прозрении женатого мужчины.
Меня тешило то, что именно я, его бывшая пациентка, а не другие влюбленные в него женщины, о чем он сам неоднократно говорил, стала причиной произошедшего в нем изменения. И меня почему-то не смущала мысль о полигамии, так как я воспринимала ее через призму решения Юнга изменить своей жене и иметь физическую близость со мной.
Мне не приходила в голову мысль о том, что полигамия предполагает интимные отношения Юнга не только со мной, но и со своей женой. О других женщинах я вообще не думала. Я даже не могла себе представить, что, помимо меня, Юнг может увлечься кем-либо еще.
Меня распирала гордость от осознания того, что я любима Юнгом и что моя любовь к нему растопила лед неприступности профессионального врача и рассудительного ученого, поглощенного исключительно своей работой.
Я полагала, что именно мои чары околдовали Юнга и, заразившись моей страстью к нему, он дрогнул, не устоял перед своими потаенными, скрываемыми от всех, в том числе и от самого себя, желаниями. Во всяком случае мне хотелось, чтобы это было именно так. Ни о чем другом я не могла и помыслить.
Полигамия как средство лечения
На самом деле все было далеко не так, как представляла себе Сабина.
Да, действительно, привлекательная и чрезвычайно чувствительная молодая девушка нарушила семейный покой Юнга и привнесла в его жизнь глубокие переживания, связанные с вполне понятными эротическими желаниями любого здорового мужчины.
Да, действительно, первый его опыт использования психоаналитического метода лечения оказался таковым, что он вовлек молодого Юнга в терапевтические отношения, оказавшиеся для него серьезным испытанием.
Да, действительно, не обладая ни теоретическими знаниями, ни практическим опытом работы с переносом и контрпереносом, Юнг не представлял себе те опасности, которые поджидают начинающего аналитика на тернистом пути свободного ассоциирования пациента и свободно плавающего внимания врача, когда бессознательное того и другого врывается в сферу сексуальности и вступает в конфликт с сознанием, обремененным социальными нормами и культурными запретами.
Вместе с тем врачебная деятельность Юнга преподнесла ему «подарок» в лице одного из его пациентов, который в контексте его терапевтических и вне-терапевтических отношений с Сабиной Шпильрейн фактически взорвал ранее разделяемые и неукоснительно соблюдаемые им ценностные установки, связанные с браком, семьей, сексуальностью.
Речь идет об Отто Гроссе, оказавшем своеобразное влияние на Юнга.
Кем же был этот человек и какую роль он сыграл в жизни швейцарского психиатра, лечившего Сабину Шпильрейн?
Отто Ганс Адольф Гросс родился в 1877 году. Он был сыном известного в то время криминалиста Ганса Гросса, занимавшегося исследованием и анализом улик, создавшего Институт криминалистики и написавшего первый учебник по раскрытию преступлений.
Он получил медицинское образование в Грасе, экспериментировал с воздействующими на психику человека веществами и в период работы судовым врачом во время морского путешествия в Южную Америку в 1900 и 1901 годах прибегал к наркотикам, чтобы не предаваться тоске. Позднее он стал настолько злоупотреблять морфием, что ему приходилось дважды в день прибегать к этому средству, без которого он уже не мог обходиться при исполнении своих служебных обязанностей в психиатрической клинике в Грасе, где он одно время работал.
В 1902 году по просьбе отца он был принят на лечение в психиатрическую клинику Бургхольцли, где ему был поставлен диагноз «морфинизм». Через три месяца его выписали из этой клиники, но в 1907 году он попал в клинику Эмиля Крапелина в Мюнхене, где прошел краткосрочный курс лечения.
К тому времени Гросс познакомился с психоаналитическими идеями Фрейда, сравнил их с представлениями Крапелина о маниакально-депрессивном умопомешательстве и в 1907 году написал небольшую работу, в которой отдал предпочтение психоанализу.
Фрейд не только ознакомился с этой книгой, но и в какой-то степени был признателен ее автору.
Особенно его порадовало письмо от немецкого писателя Эриха Мюзема, выразившего Фрейду свою благодарность за исцеление с помощью психоаналитического метода, который использовал его лечащий врач в процессе шестинедельного лечения своего пациента.
Он написал Фрейду о том, что «имел возможность наблюдать, как в один прекрасный момент, благодаря вопросу врача и моему ответу на него, внезапно отвалился весь болезненный нарост». Гросс как раз и был тем врачом, который проводил по-своему понятый курс психоаналитического лечения Эриха Мюзема.
Гросс вращался в среде писателей и художников, проводил своеобразные психоаналитические сеансы среди богемы в одном из кафе в Швабинге, прозванном «кафе мегаломанов». Он завораживал своих слушателей идеями, почерпнутыми из работ Ницше и Фрейда, призывал их к тому, чтобы они никогда не подавляли свои влечения, говорил о необходимости сексуальной свободы.
Переезжая из Швабинга в Цюрих и в Аскону, небольшую деревню в итальянской части Швейцарии, Гросс приобщился к богемной жизни. Вместе с тем, осуществляя психоаналитическое лечение обращавшихся к нему за помощью писателей и художников, он пробудил у них интерес к психоанализу Фрейда.
Сам Гросс не только излагал свои взгляды перед теми, кто его охотно слушал, но и, претворяя теорию в практику, демонстрировал на примере собственного образа жизни необходимость развития новой этики, основанной на полной свободе сексуальных отношений. Сторонник полигамии, он имел интимную связь со многими женщинами, в том числе женами и сестрами своих друзей.
В 1907 году его жена Фрида, в браке с которой он состоял с 1903 года, и одна из сестер супруги его знакомого, а он был в близких отношениях с обеими сестрами, одновременно родили от Гросса сыновей.
Юнг знал кое-что о Гроссе.
Как и Фрейд, он обратил внимание на работу Гросса, посвященную сравнению психоаналитических идей с концепцией Крапелина о маниакально-депрессивном умопомешательстве. В конце июня 1907 в письме к Фрейду Юнг высказал несколько далеко не восторженных соображений о данной работе, в то же время заметив, что у Гросса «блестящий ум». Одновременно он попросил Фрейда высказать свое мнение о Гроссе и его работе.
В ответном письме Юнгу мэтр психоанализа написал, что Гросс – «высоко интеллектуальный человек», но в его работе много теории и слишком мало наблюдений. Сделанный им в работе анализ далеко не полон, а мотивировка не вполне адекватна. Все это является, на его взгляд, отражением «абнормальной аффективной жизни», о которой известно Юнгу. При этом Фрейд заметил, что Гросс напоминает ему маленького древнего египтянина, который никогда не меняет свой пантеон, но каждый раз выбирает себе нового бога и выдвигает новую концепцию вместо старой, в результате чего возникает «неправдоподобная путаница».