Позволь поддерживать друг друга в радости и горе!
Позволь нашим душам слиться, чтобы мы могли, взявшись за руки, идти навстречу лучшему и прекрасному!
Я воспринимаю Юнга как моего взрослого ребенка, в которого вложила так много усилий, что, окрыленный моей любовью, он может свернуть горы. Надеюсь, моя любовь к нему стала не только источником его болезни, но и средством выздоровления. Теперь он сможет жить независимо.
Независимо от меня?
Конечно. Выздоровевший ребенок не нуждается в излишней опеке со стороны матери.
Еще недавно Юнг пытался убедить меня, что я смогу полюбить кого-нибудь другого точно так же, как его. Разумеется, я тут же возразила ему, говоря о том, что я слишком сильно люблю его, чтобы думать о возможной любви к кому-то другому.
Но если, как мне представляется, теперь Юнг сможет жить без меня, то почему я не смогу жить без него?
Наверное, смогу, хотя вряд ли когда-нибудь забуду о той сумасшедшей любви, которую питала к Юнгу.
Другое дело, что сейчас я забываю все на свете, когда он гладит мои волосы и целует мои пальчики. От этого действительно можно сойти с ума.
Как бы мне сохранить силу духа и устоять в борьбе со своими влечениями, подталкивающими меня в объятия этого большого ребенка?
Во время улаживания недоразумения, связанного с гнусной сплетней, я сказала Юнгу, что он мне дорог и мне по-прежнему хотелось бы видеть в нем благородного человека. Кроме того, я подчеркнула, что не собираюсь делать ничего такого, о чем впоследствии он мог бы пожалеть.
Правда, сохранение дружеских отношений при его приступах пылких признаний в любви и порывистого стремления осыпать меня жаркими поцелуями становится для меня подлинной мукой.
Мое тело судорожно отзывается на его поцелуи. Жар любви испепеляет дотла. Мурашки бегут по коже. Волна желания накрывает с головой. Влага трепетных губ каким-то непостижимым образом находит отклик в сокровенном ущелье, которое раскрывается, готовое вобрать в себя любимого целиком и полностью, без остатка.
Но я держусь из последних сил, чтобы, подобно любящей и заботливой матери, оградить его и себя от последующих страданий. Мне приходится ласково, но в то же время неуклонно отстраняться от его разгоряченного тела, а он, как ребенок, то обижается, то вновь пылко льнет к моим губам, точно не может насытиться ниспосланным ему счастьем.
Как я могу забыть тот волшебный и в то же время вызвавший во мне горечь разочарования день, когда, в очередной раз придя ко мне, Юнг принялся меня целовать!
Он говорил мне о своей любви и страстно сжимал в своих крепких объятиях.
Откликаясь на его ничем не сдерживаемый порыв и окончательно потеряв всю свою рассудительность, я чуть было не поддалась на его неистовство и безумство. Казалось, еще немного, и в порыве захлеснувшей меня страсти я сама начну срывать с него одежду.
Но в последний момент я скорее инстинктивно, чем сознательно немного отодвинулась от него. Я не отпустила его от себя, но в то же время создала между нами невидимое пространство, которое не позволило Юнгу почувствовать мою слабость и воспользоваться ею.
Через какое-то мгновение он опомнился. Почему-то смутился и, отведя глаза в сторону, стал вновь говорить о своей любви ко мне.
Я плохо соображала, но усилием воли заставила себя сосредоточиться на его словах. И тут я поняла то, чему раньше не придавала значения, когда с упоением слушала его признания в том, как сильно он меня любит.
На этот раз Юнг говорил не о том, как любит меня, а о том, почему и за что меня любит. Он так и сказал, что любит меня потому, что в наших мыслях есть параллели и что он любит меня за мой гордый характер.
О, этот мой гордый характер!
Он принес мне столько бессонных ночей!
Если бы не моя гордость, то, возможно, мы с Юнгом не сидели бы сейчас обнявшись, а, растворяясь друг в друге, взлетали бы в бесконечную высь, падали бы в бездонную пропасть и снова возносились бы до небес.
О моя гордость, делавшая меня неприступной в глазах Юнга!
Благодаря ей он не срывался в пучину бездонной страсти ко мне и не терял голову настолько, чтобы, воспользовавшись моей слабостью, порывистыми и сильными движениями ворваться в мое плохо защищенное и распахнутое именно для него ущелье.
Я не знала, радоваться ли тому, что Юнг по достоинству оценил мой гордый характер, или огорчаться из-за того, что он действительно таков.
Гордость – это не гордыня, возносящая человека в воображении до такой высоты, на которой кружится голова от возвеличивания самого себя.
Гордый характер – это способность быть искусным лоцманом в бушующем море людских страстей. Оставаться самим собой в просвете между собственной силой и слабостью. Сохранять достоинство и честь при выборе между «иметь» и «быть».
Как говорится, третьего не дано.
Или ты имеешь любовь, которая в конечном счете имеет тебя, или ты вбираешь в себя бытие любви, предполагающее любовь к другому человеку как к самому себе, но не включающее невротическое требование такой же любви со стороны другого человека в ответ на твою собственную любовь.
Что за философские размышления? Когда я им предавалась?
Вряд ли они могли возникнуть у меня в то мгновение, когда моя чувственность отодвинула куда-то рассудительность и я чуть было не унеслась в таинственный мир сексуальных наслаждений. Скорее всего, это сейчас, во время столь сладостных воспоминаний прошлого, в моем сознании произошел всплеск философских прозрений.
А тогда?
Тогда я одновременно кляла себя за свой гордый характер и благодарила Бога за то, что он ниспослал мне его.
О мой великолепный, гордый характер!
Внимая словам Юнга о том, почему он любит меня, я чуть не упустила самое главное, что прозвучало в его признании и что моментально вернуло меня из лона сладостного воображения в сферу суровой реальности.
Меня охватил озноб, как будто на мою голову неожиданно вылили ведро с ледяной водой.
О чем это он распинается?
Только что Юнг говорил о моем гордом характере и вдруг неожиданно для меня сказал, что никогда не женится на мне.
Впрочем, его слова не были для меня столь уж неожиданными, как это показалось в тот момент. Я не собиралась подталкивать его к разводу с женой. Правда, в душе мне хотелось быть на ее месте. Но это должен был решать он сам.
Раньше во мне теплилась надежда на то, что когда-нибудь я, как любящая и любимая женщина, смогу стать его законной супругой. Но после его слов о том, что он никогда не женится на мне, надежда рухнула окончательно.
Вера тоже куда-то моментально исчезла.
Осталась только любовь к Юнгу. Та любовь, которая не может иметь никакого продолжения, кроме желанной дружбы.
Несмотря на всю мою рассудительность, до того дня втайне я надеялась и верила, что моя любовь к Юнгу не только исцелит его, но и принесет мне материнское и женское счастье.
И вот в тот потрясающий по своей страстности день, когда Юнг воспылал ко мне страстью со столь неудержимой силой, что я едва успела опомниться в самый последний момент, он, слегка отошедший от своего неистовства и безумства, заявляет о том, что никогда не женится на мне.
Нет, это не было для меня сокрушительным ударом, способным повергнуть в депрессию. Если бы нечто подобное случилось ранее, то наверняка я бы так расстроилась, что не смогла бы избежать глубокой депрессии. Но инцидент с грязной сплетней снял с моих глаз пелену обожествления любимого как непогрешимого и всесильного человека, не подверженного самообману и обидам.
Как ни горько было услышать от Юнга слова, что он никогда не женится на мне, я рассталась со своими былыми надеждой и верой без внутреннего надрыва и самоистязания. Моя любовь к нему помогла преодолеть обиду, которая на какое-то мгновение пронзила меня.
Да и на что мне было обижаться?
Я подготовила Юнга к самостоятельности, дала ему шанс самому принять решение, по-матерински заботилась о нем.
Его решение только укрепило во мне убежденность в необходимости сохранения чистой дружбы, которая позволит мне получать удовольствие от общения с ним, не претендуя на удовлетворение каких-либо сексуальных желаний. Для этого есть мир сновидений, фантазий и грез. Наконец, со временем я действительно смогу выйти замуж и реализовать себя как женщина и мать.
Как нелегко отказаться от мысли о моем долгожданном сыне, о моем Зигфриде, но ничего теперь не поделаешь. Моя дружеская любовь к Юнгу и взаимное уважение друг к другу – вот что мне необходимо прежде всего.
Впереди захватывающее и опьяняющее погружение в любимую работу. Отныне психоанализ, предстоящая работа с пациентами и исследовательская деятельность станут для меня теми спасительными средствами, которые наполнят мою жизнь необходимым смыслом.
Тот день оказался переломным в моих отношениях с Юнгом.
Мы по-прежнему продолжали видеться, хотя со временем наши встречи становились все более редкими, пока не свелись к чисто деловым контактам.
Я по-прежнему любила Юнга и желала ему добра. Однако опаленность жаром любви отныне не подрезала крылья моей свободы, связанной со стремлением стать уважаемым среди психоаналитиков специалистом.
Личное знакомство с профессором Фрейдом и то, что в конце 1911 года я стала членом Венского психоаналитического общества, способствовали моему профессиональному росту.
Между Фрейдом и Юнгом
Юнг не рассказывал Сабине о своих первых контактах с Фрейдом. Он говорил ей с восхищением лишь о той первой встрече с мэтром психоанализа в 1907 году, когда был приглашен в его квартиру на Берггассе, 19 в Вене.
Этой встрече предшествовала переписка, о которой Юнг не упоминал Сабине.
Переписка между Фрейдом и Юнгом началась с того, что 11 апреля 1906 года мэтр психоанализа написал Юнгу короткое письмо, в котором поблагодарил последнего за присланную им книгу «Диагностические исследования ассоциаций».
Особенно Фрейда порадовала статья Юнга «Психоанализ и ассоциативный эксперимент», в которой, опираясь на свой клинический опыт, молодой швейцарский психиатр одобрительно отозвался о психоаналитических идеях, связанных с адекватным описанием до сих пор не исследованных областей психологии. Отметив это обстоятельство, Фрейд добавил, что он рассчитывает на дальнейшее подтверждение Юнгом результатов своих исследований и что будет рад, если тот сделает какие-либо поправки.