И сделал это, фактически публично, президент Международной психоаналитической ассоциации по отношению к мэтру психоанализа, который считал его своим преемником!
Но самым неприятным для меня было то, что в подтверждении необходимости генетического понимания либидо, основанного на учете архаического образа мыслей пациентов, Юнг сослался на мой клинический опыт, нашедший отражение в моей опубликованной статье «О психологическом содержании одного случая шизофрении».
Первоначальная радость от того, что Юнг не только сослался на мой клинический опыт, но и привел цитату из моей статьи, была омрачена манерой подачи им соответствующего материала. Не только Фрейд, но и любой психоаналитик мог подумать, что в понимании либидо я целиком и полностью разделяю взгляды Юнга.
Так незаметно и исподволь подставить меня перед Фрейдом!
Как после этого я могла смотреть в глаза мэтру психоанализа и не испытывать вполне понятной неловкости перед ним? Как мог мой любимый мужчина так поступить со мной, даже если он полагал, что своими ссылками на мой клинический опыт оказывает мне несомненную честь быть признанным специалистом? Чего было больше в соответствующих пассажах Юнга?
Здравой интеллектуальной конкуренции между двумя мужчинами, к которым я испытывала должное уважение?
Глубоко запрятанной ревности и обиды по отношению ко мне в сочетании с бессознательным желанием сделать меня своим сообщником в критике теории либидо Фрейда?
Осознанным, тонко рассчитанным ходом, приносящим меня в жертву на алтарь подспудно разворачивающейся борьбы между двумя гигантами мысли?
В то время я не могла до конца разобраться в клубке хитросплетений, сотканных из нитей личностных переживаний, дружеских отношений, творческого порыва и профессионального долга.
Я лишь внутренне почувствовала, что работа Юнга о метаморфозах и символах либидо привнесет в интеллектуальный треугольник такое напряжение, которое потребует от каждого из нас проявления завидного мужества, чтобы с честью и достоинством выйти из непростого положения.
Я не могла себе представить, как отреагирует Фрейд на работу Юнга и как сложатся дальнейшие отношения между ними.
Ведь Фрейд рассматривал причины возникновения неврозов через призму эдипова комплекса и основной акцент делал на взаимоотношениях между отцом и сыном, где страх кастрации приводил к возникновению различного рода инфантильных фобий. Юнг же уделил основное внимание материнской символике, образу матери, страстному томлению и великой тоске по матери, страху перед ужасной матерью (Эдип разгадывает загадку Сфинкса – дочери Ехидны, смешанного существа, представляющего до пояса достойную любви прекрасную деву, а ниже пояса – отвратительную змею, превращенную запретом кровосмешения в нагоняющего ужас зверя).
С точки зрения Фрейда, человеческая цивилизация с ее религией, нравственностью, общественным устройством и социальными институтами началась с великого исторического события – отцеубийства в первобытной орде, когда изгнанные братья объединились между собой и убили отца, единолично распоряжавшегося имеющимися в орде женщинами.
В понимании Юнга мир создается из матери посредством жертвоприношения, благодаря которому у нее отнимается сексуальность, в результате чего сливаются воедино убиенная матерь-смерть и жизнетворящая родительница-мать, а человек становится сам для себя собственным убийцей, жрецом и жертвенным ножом.
Вот что писал Юнг в отношении человека:
«В начале жизни человек болезненно отрывается от матери, от родного очага, чтобы в непрестанной борьбе достигнуть доступной ему высоты, не видя величайшего своего врага, скрывающегося в его же собственном сердце – смертоносное томление по той пропасти, которую он несет в себе самом, стремление потонуть в источнике, давшем ему жизнь, быть поглощенным матерью. Жизнь его есть постоянная борьба со смертью, труднейшее и преходящее освобождение от подстерегающей его ночи. Смерть же не есть враг внешний, а его собственное стремление к тиши и глубокому покою небытия, к сну без видений в лоне становящегося и преходящего… Если он хочет жить, то должен бороться и пожертвовать своей обращенной вспять тоской, чтобы достигнуть высочайшей доступной ему точки. Когда же он достиг полуденной высоты, ему снова предстоит жертва – жертва его любви к этой своей высоте, ибо остановиться он не может».
Нетрудно заметить, что в этих не лишенных блеска рассуждениях Юнга присутствуют те идеи о смерти и становлении, которые я высказала в своей рукописи о деструкции и становлении. Другое дело, что он добавил еще один штрих, связанный с жертвенностью, хотя в своей рукописи я ставила вопрос о жертвенности Христа.
Но я подумала совсем о другом – о возможной реакции мэтра психоанализа на эти мысли.
Разве мог Фрейд согласиться с подобным пониманием Юнгом либидо и цикла человеческой жизни?
К счастью, первая реакция мэтра на работу Юнга о метаморфозах и символах либидо была довольно спокойной. По крайней мере внешне, на поведенческом уровне он не предпринял ничего такого, что могло бы взорвать изнутри наш интеллектуальный треугольник.
Во всяком случае, в то время Фрейд не выступил, насколько я знаю, с публичной критикой взглядов Юнга. Он был весьма корректен и по отношению ко мне: не задавал неприятных для меня вопросов, не спрашивал о том, что я думаю по поводу работы моего научного руководителя и друга.
В свою очередь, я тоже не спрашивала Фрейда о его мнении по поводу книги Юнга, хотя, разумеется, мне хотелось услышать его соображения на этот счет. Мне представлялось, что два одаренных и неординарно мыслящих человека должны сами разобраться во всем, что касается как дискуссионных вопросов, так и личностных переживаний по этому поводу.
Помимо их разногласий, связанных с пониманием либидо, мне хотелось также узнать мнение Фрейда о жертвенности, которой был посвящен заключительный раздел работы Юнга.
Этот аспект имел для меня особое значение, так как наряду с чисто личностным переживанием он таил в себе скрытый подтекст. Он касался не только феномена жертвенности вообще, но и выявления того, почему, для чего и с какой целью Юнгу необходимо было поднимать вопрос о жертве.
Жертвоприношение
Я обратила внимание на то, что, рассуждая о жертвенности смерти и воскресении Христа, подобных самопожертвованию солнца, добровольно ломающего оплодотворяющий скипер, Юнг уже в который раз сослался на материал моей статьи о случае шизофрении, на слова одной из моих пациенток, которая говорила будто «Бог пронзает землю лучом».
Но наибольший интерес у меня вызвали рассуждения Юнга о символике жертвенности инстинктов в религии Митры, где важную роль играют поимка и укрощение быка. В рассматриваемом им контексте древний человек и бык были сотворены одновременно. Когда мир вступил в период Весов, в него вошел принцип зла, появившийся под властью богини любви. В дальнейшем в результате различных перипетий Митра приносит в жертву быка. Эта жертва змее означает добровольный отказ от жизни, чтобы вновь получить ее из рук смерти. После умерщвления быка наступает поразительное плодородие.
В понимании Юнга, жертвоприношение быка в культе Митры может означать также жертву, приносимую матери, вызывающей смертельный страх. Жертва есть оплодотворение матери, поскольку змея пьет кровь, то есть семя героя, совершившего кровосмешение.
На фоне других пространных размышлений Юнга о самых различных мифах сюжет о культе Митры и проносимом в жертву быке может показаться незначительным и не заслуживающим внимания. И действительно, поначалу я не придала ему никакого значения.
Однако при повторном чтении я обратила внимание на незначительные детали, на те, как говорил Фрейд, «мелочи жизни», которые, как правило, оказываются наиболее существенными с точки зрения психоанализа. Так, Юнг констатирует, что на памятниках культа Митры можно найти такие символические изображения, как кратер (символ матери) и лев (символ высшей силы и высшего хотения). Кроме того, при рассмотрении культа Митры он говорит о периоде Весов и Лире, астрологически являющейся домом Венеры.
Приносимый в жертву бык и лев как символ высшей силы, молодости, кульминации света.
О Боже! Что же получается?
Бык – упрямое, приземленное, упорно прокладывающее себе путь животное, то есть живое олицетворение Фрейда.
Лев – готовое взметнуться в прыжке могучее и молодое животное, то есть не менее живое олицетворение Юнга.
Оказалось, что мельком упомянутая Юнгом астрология в действительности имела исключительно важное значение в контексте его размышлений о жертвоприношении.
Какая поразительная точность!
Ведь Фрейд, родившийся 6 мая 1856 года, по гороскопу Телец (бык), а Юнг, родившийся 26 июля 1875 года, – Лев.
Если принять во внимание эти не сразу бросающиеся в глаза штрихи, то станут более понятными размышления Юнга о необходимости жертвоприношения с целью возрождения духа.
Можно сказать, что в заключительной части своей книги о метаморфозах и символах либидо в скрытой форме Юнг заявил о своей готовности к совершению жертвоприношения. Речь шла, по сути дела, не о физическом убиении Быка, а о символически выраженном акте решения порвать с Фрейдом, чтобы самостоятельно прокладывать себе путь в сфере знания и совершенствования.
Более того, Юнг как бы призывал Фрейда смириться с нелегко давшимся ему решением, которое мэтр психоанализа должен стоически принять как нечто должное, неизбежное, а главное, добровольное, исходящее от него самого. При этом он сослался на Ницше, который словами Заратустры провозглашал:
«Восхваляю вам свою смерть, свободную смерть, наступающую потому, что я этого желаю. Когда же мне пожелать ее?
Имеющий цель и наследника желает смерть и в ту минуту, когда она нужна для этой цели и для его наследника».
В приложении к Юнгу и Фрейду эта мысль Ницше означает следующее: Фрейд, имеющий цель (развитие психоанализа) и наследника (Юнга, которого он назвал «наследником и кронпринцем»), не должен обременять последнего, поскольку это необходимо как для дальнейшего развития теории и практики психотерапии, так и для наследника мэтра психоанализа.