— Следи, знает человек ответ или на ходу выдумывает. Если он в своем деле хорошо разбирается, то тебе лекцию прочитает, что да как. А если вдруг начнет глаза отводить, значит, попался.
— А если где тайна?
— Где тайна, там четко говорят, что тайна, а не ерунду выдумывают. Но пока что все, кто скрывал подробности под видом тайн, врали, чтобы мы их в деталях на слове не поймали.
В Кракове остановились у одного из многочисленных знакомых Вольфа. Постоялый двор выглядел довольно чистым, но прохожие обходили его по другой стороне улицы, а прочие постояльцы выглядели не то, как вчера с виселицы сняты, не то, как завтра там повиснут.
Кто-то попытался пошутить. Ласка даже не понял, на каком языке, наверное, на специальном воровском. Но понял, что Вольфу задали вопрос про него. Вольф ответил кулаком под дых. Ласка потянулся к сабле, ожидая лютую драку в не таком уж и большом столовом зале, но остальные висельники одобрительно рассмеялись. Вольфа здесь, похоже, знали и уважали. Или вообще, таких, как Вольф.
— Краков — лучший город в мире, с какой стороны ни посмотри, — сказал Вольф, — Я сам не местный, но здесь бываю каждый год, а в хорошие годы и не по разу.
На следующий день с утра отправились на рынок. В редком городе главная достопримечательность рынок, но в Кракове древний князь-принцепс Болеслав очень мудро поступил, отведя под рынок огромную площадь в середине сожженного татарами города. С тех пор Краков стал важнейшим коммерческим центром в Польше и окрестностях до самой Вены.
На рынке Глувны торговля шла как в капитальных строениях, там и просто со столов, а между столами бегали еще и коробейники с пирожками и напитками. По большим праздникам вместо выносной торговли на площади принимались парады. Здесь же, а вовсе не в королевском замке, пятнадцать лет назад принес присягу королю Сигизмунду герцог Альбрехт, последний магистр Тевтонского ордена.
Кроме нескольких сотен непостоянных лавок, на рыночной площади в западном углу стояла ратуша в виде башни, при ратуше весовая и городской амбар. Прямо посередине расположились роскошные каменные Суконные ряды, по-польски, Сукеннице. Недавно они полностью сгорели, и их восстанавливал настоящий итальянский архитектор, Джованни иль Моска из Падуи. При королеве Боне итальянцы охотно приезжали в Краков.
Редкая площадь во всей Европе могла похвастаться, что на ней разместились целых три костела. Самый старый из них, до середины ушедший в землю каменный костел святого Войцеха, стоял в южном углу еще в те времена, когда церкви строили из дерева, а рынка и в помине не было. В восточном углу расположился прекраснейший Мариацкий костел с двумя башнями, кроме всего прочего, славный Большим алтарем работы Вита Ствоша. Рядом с ним — скромный костел святой Барбары, который возвели строители Мариацкого костела из остатков стройматериалов.
В какой-нибудь другой стране из остатков стройматериалов поставили бы дворец начальнику строительства, но не в Польше. Краковские строители и горняки возвели церковь в честь святой Барбары, которая покровительствует и тем и другим.
Вольф провел Ласку по Малому Рынку, где торговали краковскими колбасами.
— Не могу пройти мимо и не съесть колбаску, — сказал он.
— Ага. Я теперь тоже не смогу, — ответил Ласка.
Прошли между Мариацким костелом и костелом святой Барбары и вышли на площадь. Если бы Ласка посмотрел с высоты, хотя бы с крыши, он бы удивился, какой огромный рынок. Но с самой площади, да в толпе, да с лавками перспективу оценить нельзя. На больших рынках и ярмарках Ласка бывал в Москве и, попав в шумную толпу, нисколько не растерялся. Даже предложил зайти в костел.
— Ты православный, а я лютеранин, что нам там делать? — спросил Вольф.
— Будет что дома рассказать, кто такие католики и как они Господу Богу молятся, — ответил Ласка.
В костеле Ласка застрял надолго. Огромный зал, высоченный потолок, цветные витражи на окнах и скульптурный Большой Алтарь. То ходил, еле переставляя ноги, то замирал на месте, как какой-то простак из деревни. Если бы не Вольф, наверняка бы кошелек и даже саблю срезали бы, а Ласка бы и не заметил.
— Что расскажешь? — спросил Вольф уже на выходе.
— Что пусть в плане филиокве они неправы, но Господа любят всей душой, — сказал Ласка, — Не хотел бы я с ними из-за духовных разногласий воевать.
— А из-за земельных? — ехидно спросил Вольф.
— По мирским причинам сколько угодно, — ответил Ласка совершенно серьезно, — Ляхи народ суровый и сильный, им слабину показывать нельзя.
— Так и будете воевать всю жизнь? Я не лях, если что. И не католик.
— Зачем всю жизнь? Что наше, то наше, а что их, то их. Границу справедливую размежуем и будем жить как добрые соседи. Может еще вместе против немцев каких или против татар сходим. Извини, ты же немец?
— Рижский немец. Но воевать ни за кого не буду.
— Как так?
— Земли, чтобы ее защищать, у меня нет. Присягу я никому не давал. Моим городом правит папский епископ, а я лютеранин. Если епископа подвинут, то какой бы над Ригой князь или король ни встал, ничего не изменится. И шляхта местная останется, и бургомистры, и старосты. Только в тот же замок на тот же трон новая жопа сядет. Или даже не сядет. Флаг над замком сменит, а сидеть будет на троне в Вене, Стокгольме, Кракове или Кенигсберге.
Ласка поморщился и ничего не ответил.
— Вот это Суконные ряды, — сказал Вольф, показывая на новое здание напротив входа в собор.
— Надо будет сукна купить на все деньги, сколько останется, — сказал Ласка, — Как раз всей семье на кафтаны.
— Сначала пусть останется, тогда и зайдем.
— Ага. А зачем тут нож висит? — спросил Ласка, показывая на нож, подвешенный у входа в Сукеннице.
— Этим ножом строитель правой башни Мариацкого костела убил своего брата, строителя левой башни, из зависти, что братова башня получается выше. Потом покаялся, спрыгнул со своей башни и разбился насмерть. После этого его башню достраивать не стали, а на башне младшего сделали крытую наблюдательную площадку. Говорят, с нее очень далеко видно.
— Зря он так. Точно сам, или бес попутал?
— Да бес, конечно. Кто в своем уме так поступит? Если только из-за бабы, но в этой легенде баб нет. В другой есть. Видишь голубей?
— Спрашиваешь!
— Говорят, что часть этих голубей, уж больно их много, чтобы говорить, что все, на самом деле никакие не голуби, а рыцари древнего князя Генрика. Он хотел стать королем, для этого надо было получить благословение у Папы, а на подарок Папе не хватало денег. Генрик пошел к ведьме. Ведьма сказала, что обратит его рыцарей в голубей, и они принесут на площадь камушки, которые превратятся в золото. Но рыцари примут человеческий облик только когда Генрик наденет корону.
— Серьезно? — удивился Ласка, — Отправить Папе колдовское золото?
— Ага, — кивнул Вольф, — С ведьмами и колдунами всегда ищи какой-нибудь подвох. Наверное, она Генрика заколдовала.
— Дай угадаю. Папа пересчитал золото и очень удивился, увидев камушки. Генрик вернулся в Краков несолоно хлебавши, а рыцари остались голубями.
— Именно так.
— Что стало с колдуньей? Сожгли?
— В легендах об этом нет. Генрик прожил после возвращения очень недолго и был отравлен. Детей он не оставил.
— Но какую выгоду получила с этого колдунья?
— Вот, — Вольф развел руками, намекая на голубей.
— Ей мешали рыцари?
— Или у нее были личные счеты с кем-то из них. Никогда не доверяй ведьмам.
— Слушай, а разве ведьмы такие сильные? — удивился Ласка.
— Большинство из них мышь не заколдуют, — ответил Вольф, — Но единицы дорастают до такого мастерства, что слушать страшно.
— Это ведь раньше было, очень давно? — спросил Ласка и вздрогнул.
— Да. Но не думай, что все сильные ведьмы и колдуны поумирали. Скорее, они стали скромнее и работают тоньше. Или не оставляют следов. Я вот тоже думаю, что если ведьма вот так вошла в легенды, то будь я следующий князь, я бы сжег ее просто на всякий случай, чтобы ее больше не было.
— Я тоже.
10 ГлаваПан Твардовский и король Сигизмунд Август
— Я не пойму, мы куда-то идем, или ты просто город показываешь? — спросил Ласка.
Всю дорогу он думал, как он будет бить челом королю или королеве по поводу виленского воеводства. Лишь бы на прием попасть, а там несложно будет. Голова на плечах есть, в польском языке попрактиковался. Чорторыльский на должность формально подходит. Тем более, что были бы претенденты получше, уже бы сидел в Вильно новый воевода.
— К королю мы сразу не пойдем, — сказал Вольф, — Мы пойдем к пану Твардовскому.
— К кому? — удивился Ласка.
Батя не называл такую фамилию, рассказывая о польской аристократии.
— Его Чорторыльский при тебе же поминал. Колдун, который на петухе летает.
— Зачем нам колдун?
— Пан Твардовский — личный астролог Сигизмунда Августа.
— Астролог?
На Руси астрологией не баловались, а знанием звездного неба пользовались исключительно для определения своего положения на грешной земле. Вольф вкратце пояснил, что есть такая наука, которая по положению звезд над младенцем определяет судьбу человека чуть ли не на всю оставшуюся жизнь, да еще и позволяет жену подобрать.
— Что же Сигизмунд Август до сих пор не женат? — спросил Ласка, — Астролог под рукой. Возьми да посчитай гороскопы на всех принцесс в округе. Даже, наверное, и считать не надо, уже у всех посчитано.
— Королева Бона договорилась женить его на принцессе Елизавете, дочери Фердинанда Первого из Вены. Принцесса еще не вошла в возраст, как подрастет, так и сыграют свадьбу.
— Знакомый обычай. Так и мои родители договорились для меня насчет невесты. Подрастет — женюсь.
Подошли к ратуше. Она представляла собой башню и пристроенный к ней большой дом со стенами без окон.
— Здесь в подземелье тюрьма, над ней кордегардия, — сказал Вольф, — Еще казна с казначеями и счетоводами, часовня и звонница. В амбаре рядом — склад провизии на случай осады.