Ласка пожал плечами.
— Я вот уже протрезвел почти.
— Да мы тут тоже почти протрезвели, пока одевались.
— Вот и ловите татар с конями, раз оделись. А то я тут замерз, — Ласка передернул плечами, — Мне бы к печке, да одеяло, да сбитня горячего.
— Может тебе еще красну девицу под бочок? — спросила какая-то девушка.
— Как же после бани да без девицы? — ответил Ласка, — Или кто сегодня к татарам под бочок собирался?
Крестьяне рассмеялись.
С другой стороны деревни появились два могучих всадника.
— О, никак братья пожаловали, — повернулся к ним Ласка.
— Вот ты докуда добрался, — басом сказал Петр.
— Опять всех водкой своей споил, — таким же басом сказал Павел, — Нет, чтобы пива русские да сбитни пить.
— Людям нравится, — ответил Ласка, — Я вот еще из яблок гнать хочу. Если батя разрешит.
Ласка погрустнел и опустил глаза.
— Разрешит, — сказал Петр, — Он у нас отходчивый. Хочешь гнать — гони, говорит. Хочешь учится — учись, говорит. Хочешь к ляхам съездить — съезди, пока мир с ними.
— Что это он? — удивился Ласка, — Поругались же вдрызг, я уехал, куда глаза глядят.
— Да мы с Москвы вернулись, — сказал Павел.
— И что?
— Батя нас послушал-послушал и чем только не бил. Поленья об головы ломал. Потом устал, сел на крыльцо и говорит: «Вот Ласка вроде дурак дураком, то за одно, то за другое хватается, а такого вреда от него нет. Поглядеть внимательно, так и польза сплошная. Я вас терплю, а его ругаю. Хочет водку гнать, пусть гонит, лишь бы на Москве в политику не лез». И нас за тобой послал.
— Лучше бы водку эту чертову пили, говорит, — добавил Петр, — Все не такой позор.
— Батя добрый, — сказал Павел, — Другой сгоряча и убить бы мог. Одевайся и поехали. На Русь татарское войско идет. Общий сбор. Конно, людно и оружно.
— Куда же вы на ночь глядя, добры молодцы? — обратился к ним хозяин, — У нас еще банька не остыла.
— Банька? — оживился Петр.
— А водка остыла? — спросил Павел.
— Водка! — нахмурился хозяин, — Водки вам если только на понюхать осталось. Сбитень горячий будете?
— Будем!
2 ГлаваБатя
Под Москвой было поместье, а в поместье жил-да-был сын боярский Устин Умной с женой Анной и с тремя сыновьями. Время на дворе стояло нелегкое. Княжил тогда на Москве великий князь Иван Васильевич, титулом велик, а возрастом мал. Помогали князю бояре. Боярин — большой человек, в Кремле московском заседает, с великим князем хлеб преломляет, шапку высокую надевает, ни перед кем ее не ломает и шуток не понимает. Детьми боярскими же не только дети владельцев вотчин назывались, а и владельцы пожалованных великим князем поместий, то есть дворяне.
Старший сын Устина звался Петр, средний-погодок Павел, а младший крещен Иваном, но все звали его Ласка. Старшие сыновья от первой жены выросли большие-пребольшие. Лошади на них косо посматривали, а кольчуги при богатырском вдохе на груди рвались. Младший же, от второй жены, как его ни кормили, ни до братьев не дорос, ни с отцом не сравнялся. Однако, ловким рос и быстрым, как хищный зверь ласка. Потому его так и прозвали.
Ловкостью своей Ласка не хвалился. Учили его ратным премудростям и отец, и братья, и даже воевода. Далеко пойдет, говорили. Но душа его не лежала к войне, а лежала к науке. Как бы мельницу сделать, чтобы малым ветром молола, или от водяного колеса что-нибудь в движение привести, или печку сложить, чтобы дрова горели медленно и тепло отдавали в дом, а не в дым. Вроде с пользой время проводит, а вроде и не очень. Придут татары, что им Ласка скажет? Что мужики хорошо муки намололи и кирпичей обожгли? Говорили дворяне между собой, что у Устина двое детей умные, а третий дурак. Но самого Ласку дураком в глаза не звали. Если только старшие, когда не в духе. Парень вроде не о войне думает, а характер-то у него потомственного воина, обид не терпит. Что на кулаках, что на саблях за себя постоит.
Другой отец запретил бы напрочь сыну все это баловство, но Устин побывал у разных немцев и латинян, посмотрел, что от наук бывает хозяйству прибыток, и от лишнего рубля не отказывался. Раз сыновние забавы исправно приносят в дом серебро, значит, пусть парень балуется.
Однажды осенью Ласка поссорился с отцом и уехал, куда глаза глядят. А дело было так:
— Видишь, Ласка, воробья? — спросил Устин, сидя на высоком крыльце терема.
— Вижу, батя, — ответил сын.
Воробей в полсотне шагов от них клевал что-то на вытоптанной земле между домами.
— А я не вижу.
Ласка не успел переспросить.
— Слышу «чик-чирик». И пятнышко серое в пыли скачет. В позатом году я бы его шагов за сто разглядел.
Оба вздохнули.
— Забирай мой лук, — сказал Устин, — Куда он мне теперь. Вот саблю пока не отдам.
— Эй-эй, батя! Рано ты себя хоронишь! У тебя пока что оба глаза на месте.
— Не в глазах дело. Сколько раз меня по голове били, я уж со счета сбился. Люди бают, с сильного удара и ослепнуть можно. Кто послабее, тот сразу. Кто покрепче, тот с годами.
— Так ты лечись.
— Нет здесь лекарства.
— Как нет-то? От всего есть лекарства. Даже от чего при прадедах не было. Вот Стефан Фалимирж из Кракова пишет, что одними только водками дюжину болезней лечить можно.
— И глаза?
— Не помню. Или вот латинский лечебник…
— Сын! Бросай эту ерунду!
— Как бросать, когда только начал? Водка есть, дальше травы подобрать и у нас на каждую заразу лекарство будет.
— Ересь это все. Прелестники пишут, из плута сбиты, мошенником подбиты.
— Как плуты-то? И епископы бывает, пишут.
— Латинские?
— Латинские. А что?
— Нечего православному латинских вероотступников читать. Разрешил на свою голову латынь эту богомерзкую учить!
— Так вся наука на латыни, как ее не учить?
— Твоя наука это конь да сабля.
— Еще читать да писать.
— Это надо.
— Считать. Оброк посчитать, фураж посчитать, добычу поделить. Купцы, опять же, чтобы не обсчитывали.
— И это надо.
— Языки учить ты сам наказывал. Много ли толку с пленных татар или поляков что-то спрашивать, если по-ихнему не разумеешь. И с немцами ловчее самому говорить, чем через толмача.
— На латыни только попы латинские брешут.
— Как попы-то, батя! Ты же сам рассказывал, что на латыни все рыцари из всех немецких стран немного, да понимают. И что есть морская страна, где говор на латынь похож.
— Эх, Ласка… Ты в посольство собрался? Никогда ты не будешь ни у каких немцев дальше остзейских. Даже до штирийских не доберешься, которые доспехи в складочку куют. И до земель короля Франциска, дай Бог ему здоровья, не доберешься. А уж туда, где говорят на вольгаре, год скачи — не доскачешь.
— Может, доскачу.
— Кто тебя пустит-то?
Оба вздохнули и помолчали.
— У алхимиков лекарство есть, панацея называется. Она вообще от всех болезней, — сказал Ласка.
— Сказка это. Не бывает такого лекарства. И алхимик тот помер.
— Ну, батя! Ты как сам помирать собрался. Давай я по миру проеду, лекарство тебе найду.
— Нечего попусту по миру гонять, дурацкие сказки слушать.
— Ну, батя! Сейчас столько ученых людей над лекарствами головы ломают. Разве хорошо по незнанию слепнуть, когда можно микстуру выпить — и здоров.
— В микстуру выпить и помереть я больше верю, — Устин начал сердиться, — И с водкой своей заканчивай. Побаловался. Хватит. Твое дело — конь добрый, да сабля вострая, да лук тугой. Нечего дома делать — в лес сходи, волков погоняй. Мужиков объедь, спроси разбойники не докучают ли.
— Как заканчивай? Только начал же. Гоню и буду гнать!
— Я вот не дам тебе больше пшеницы и не будешь.
— Ах не дашь! — Ласка вскочил, — Да я сам тогда куплю. Я не для себя стараюсь, серебро в дом ношу! За лекарством для тебя же готов на край света ехать!
— Грех сплошной в этой твоей водке. Черт ее выдумал, чтобы русский народ споить. А уж лекарства из водки как пить дать брехня.
— Да нечистый-то тут при чем? Вот те крест, батя, никакого колдовства там нет. Наука сплошная. Сбродить да перегнать.
— И наука твоя от бесов со всей твоей латынью, — если уж батя начал сердиться, то остановить его сможет только мама.
— Это ты меня сейчас бесознатцем обозвал? — Ласка норовом пошел в батю, — Вот брошу все и уеду, куда глаза глядят.
— На болото пойди, жабонят поешь, — усмехнулся Устин.
— Да ну тебя!
— И водку свою с собой забери, пока братья с Москвы не вернулись. Серебро в семью, говоришь, а половину того, что гонишь, Петр с Павлом выпивают.
— Так ведь как я младший старшим откажу? И пробовать кому-то надо, а я столько пробовать не сдюживаю.
— Потому и забери, чтобы капли водочной у меня в доме не было!
— Вот и заберу!
В Москву к братьям Ласка не поехал. Взял два бочонка водки и поехал к маминому брату дяде Федоту. Погоняли кабанов. Выпили немного. Пошли в баню. Еще выпили. Пошли купаться в пруд. Вроде бы, с кем-то по пьяни подрался, но саблю даже из ножен не доставал. Напиваться грех, но пьяным за оружие хвататься грех намного больший.
Потом почти протрезвел, но откуда-то взялись братья. Пил хмельной сбитень, пока под стол не свалился. Лучше бы сразу от водки уснул.
На следующий день Ласка проснулся, когда солнце поднималось к полудню. Он отлично знал, что при своем невеликом возрасте и жилистом телосложении пьянеет намного быстрее старших. Гнать получалось легче, чем пробовать. Петр или Павел по дюжине чарок выпьют и все оттенки вкуса почувствуют, только записывать успевай. Сам же переставал ощущать вкус водки чуть ли не со второй чарки, а там уже и в сон клонит.
Все встречные-поперечные наперебой рассказывали, что между вчерашним купанием в пруду и сегодняшним пробуждением Ласка отлупил отряд татар деревянной сабелькой, а у мурзы отобрал саблю булатную с золотой отделкой.
Братья показали ту самую саблю и еще великое множество добычи, за которую с дядькой Федотом отчаянно торговались. Ведь собирали разбежавшихся по округе татарских коней местные, а не Ласка, не Петр и не Павел. Добычи с татар взяли немало. Хватило бы несколько воинов в поход снарядить. Каждый татарин вел с собой по четыре лошади, и их маленький отряд уже нагреб разного добра во вьюки. Кроме лошадей, почти с каждого достался лук со стрелами и сабля, а еще седла, ножи, одежда, обувь и все прочее. Даже кошельки с монетами.