— Вот и натирай ее сам этой мазью.
— Боишься?
— Ничего я не боюсь. Ни на медведя с голыми руками выйти, ни с башни прыгать, ни в Дунай с головой. Я бате слово давал, а мое слово не собачий лай. Сам-то что?
— Да я с Колетт сплю, а тут к Амелии под юбку полезу. Неловко как-то.
— Неловко от венчаной жены прелюбодействовать. А срамных девок добры молодцы по пяток за ночь приходуют.
— А если она меня заколдует?
— А если тебя Колетт заколдует, а меня Амелия? Так хоть один в своем уме будет.
— Аргумент.
Вольф повернулся к Амелии и сказал уже на понятном ей немецком языке.
— Давай сюда свои ноги.
— Ты? — удивилась Амелия, — Он же обещал, что ложиться с нами не будет, а я и не предлагаю ничего такого.
— Ну и какая тогда разница? Или мазь с хитростью?
Немец как-то недобро ухмыльнулся, задавая вопрос. Амелия вздрогнула и отвела глаза.
— Нет, почему с хитростью. Без хитрости без всякой, мазь как мазь, — скороговоркой ответила она и потянула юбку вверх.
Ласка не захотел смотреть, как другой мужчина лапает женские ноги, и ушел на другой край амбара, к лошадям. Там завернулся в епанчу, закопался в сено и уснул.
Сквозь сон слышались короткие реплики Амелии и Вольфа. Что ноги мол надо смазать там, где они в седле сидят. И особенно в верхней внутренней части. И сзади тоже. И куда ты вообще полез. И сама напросилась. И нет, обычная мазь, не колдовская, просто захотелось.
— Я думал, что у тебя роман с Колетт, а не с Амелией, — сказал Ласка на утро.
— Теперь с обеими, — ответил Вольф, — Француженки такие. Начнешь за ней ухаживать, будет ломаться. Но как увидит у подруги симпатичного мужчину, так из зависти соблазнит, даже если у самой любовников хватает.
Ласка смутился.
— На Руси девки так не поступают, — сказал он.
— Кому ты это говоришь? Еще и не так поступают, у тебя просто опыта маловато. Амелия вообще-то к тебе подкатывала.
— Нет, спасибо. Мазь-то колдовская была или просто лечебная?
— Да черт ее знает. Ноги у нее красивые. Такие и без колдовства погладишь, из рук выпускать не захочешь.
— Вправду об седло натерла или притворялась?
— На мужской взгляд не особо. Бабы — неженки.
Амелия за завтраком старалась не смотреть в глаза мужчинам. Но к середине дня успокоилась, а на ночном привале сама пошла к Вольфу. И следующей ночью, когда вернулись в деревню при конюшне.
17 ГлаваФинал скачек
Утром по возвращении, Ласка сразу же навестил Элефанта. Сказал, что все в силе. На прощание достал из-за пазухи чистый платок и обтер коню морду.
— Чтобы было что кобыле объяснить. А то передумает по пути.
В конюшне для течных лошадей, которая находилась на противоположной стороне, лошади понюхали платок и разделились на две группы: «Хочу, и может быть, даже не лопну» и «Лопну, но все равно хочу». В первой оказалась всего одна лошадь. Крупная, толстая и не раз рожавшая. Ласка пообещал ей незабываемые впечатления, сказал, что придет вечером, и вышел.
Вечером Амелия отправила голубя к Колетт с сообщением, чтобы встречала через два дня в Реймсе. Друзья отправились на дело. Вошли внутрь стены королевской конюшни в светлое время, смешавшись с работниками. Спрятались до темноты на сеновале. Дождались, пока сторожа выпустят собак.
Вольф вышел первым. Ласка вылез на крышу и прислушался. Сторожевые собаки не брешут от нечего делать. Они просто занимаются своими собачьими делами. Многие просто лежат и дремлют, другие бегают и метят заборы. Вор может не увидеть и не услышать, где сейчас собака, а она внезапно вылезет из-под крыльца и молча уставится на него большими черными глазами. Вор сделает шаг, и пес негромко рыкнет. Придется вору стоять столбом до утренней стражи. Или можно встретить другую собаку, которая чуть что подозрительное, залает. Тогда вокруг вора соберется вся стая. Можно встретить и третью, которая молча прыгнет, целясь в горло.
Ласка не разбирался в сторожевых собаках. Он сидел и слушал. Где-то лай. Легкое тяф-тяф и все. Где-то короткое «рррр» и чуть более громкое «рррр» в ответ. Где-то поскуливание, прямо как щенячье.
— Эй! — позвал Вольф снизу.
— Что?
— Готово. Собаки попрятались и не выйдут. Давай.
Человек с кобылой спокойно прошли лошадиный городок от края до края. Толстушка чего-то ощутимо боялась и шарахалась от каждой тени.
На подходе к Элефанту Ласка оставил Толстушку и заглянул внутрь. Элефант не спал и жадно втягивал воздух ноздрями.
Вдвоем с Вольфом не без усилий сняли брусья.
— Французы вшестером их таскали, — сказал Элефант.
Верхний брус на «раз-два-три» переложили еще выше.
— Все. Теперь я приведу кобылу и поставлю здесь, — сказал Ласка, — Ты только не торопись. И на спину ей не опирайся. На этот брус обопрись, Христом-богом молю, спину Толстушке не сломай.
— Игого!
— Тише!
— Я побежал? — спросил Вольф.
— Беги.
Толстушка ловко залезла в стойло, и Элефант, уже потерявший самообладание, тут же ей овладел, не забыв, впрочем, опереться на брус. Ласка вытер пот со лба. Вроде все хорошо.
Лошади расцепились. Толстушка, покачиваясь, вышла из конюшни.
— Еще есть? — спросил Элефант.
— В мире за воротами все есть. Подожди, пока я перелезу забор и тебя позову, выйди на волю и громко заржи. Как люди тебя увидят, беги по моему следу.
— Давай быстрее, а то усну тут.
Ласка как мог быстро пробежал до стены. Вольф уже сидел наверху и спустил лестницу. Встав на стену, Ласка свистнул что есть силы.
Элефант выбежал из своего домика и громко заржал. Эхо отразилось от небесного свода, месяц чудом не свалился, а пара звезд оторвалась и полетела к земле. Огромному жеребцу ответило все население конского городка.
По тревоге вскочили и дремавшая ночная смена стражников, и спавшая дневная. Выбежали ночные обходчики, дежурные кормушечники и навозники. Проснулись берейторы и конюхи, жившие в домах неподалеку.
Убедившись, что его видят достаточно людей, Элефант неспешно проскакал по двору конюшни, а потом, набирая ход, разогнался в темноту и легко перепрыгнул через стену высотой в десять локтей.
— Лови его! — раздалось сзади, но без особого энтузиазма.
Мало кто из ночного персонала представлял, как вообще можно поймать взрослого дестрие, если конь сам не хочет быть пойманным.
Ласка подбежал к Элефанту, вцепился в гриву и запрыгнул на широкую спину коня.
— Готов. Погнали!
Жеребец пошел ходкой рысью. По пути чуть ли не час шлепали по мелкому ручью, чтобы собаки не напали на след.
Ночью особо не разгонишься, поэтому примерно в трех часах пути от конюшен Ласку и Элефанта в лесу ждали Вольф и Амелия. Немного поспать, перекусить на дорожку, и на рассвете в путь по проселочной дороге. На утро Амелия наколдовала туман. Не то сама наколдовала, не то выпустила из горшка туман, который заранее наколдовала Колетт. Второй горшок с туманом она приоткрыла и привязала к своему седлу.
Элефант бежал за тремя всадниками сам по себе. Живя в заточении, он не привык много бегать, а тем более, бегать с всадником или грузом. Может быть, легкий парнишка ему бы и не показался заметным отягощением, но и всаднику тоже не в радость день быстрой скачки без седла.
Шея у коня все-таки болела. Ворочая головой, Элефант издавал звуки как от боли и даже попыхивал огнем и дымом. Ласка даже подумал, не зря ли забрали больного коня, и примет ли его император. Потом решил, что для заполнения места под табличкой и такой конь сойдет. Он все-таки большой и красивый.
Переночевали в том самом сарае. Подъели купленные в окрестностях и спрятанные в углу припасы. Элефант жрал за троих. Верховые лошади его боялись и жались к стенкам. Ласка еле уговорил маленький табун вести себя прилично.
Ночь Амелия опять провела в объятьях Вольфа. На рассвете пустились в путь.
Еще день торопливой скачки. Лошади устали, даже Элефант. Вот и Реймс, наверное. Силуэт собора на горизонте. Не доезжая немного до города, встретили Колетт в сопровождении двух всадников. С виду вроде цыгане, смуглые и чернявые. Но имена французские, Пьер и Мишель. Сидят на конях уверенно, одеты небрежно, оружия на виду нет.
Кавалькада в сумерках свернула в пригородные поля и вскоре подъехала к ферме, стоявшей обособленно, а не в деревне.
У коновязи дремали две крестьянские лошадки. В конюшне стояли два скромных мула. Элефант с ними чуть не подрался, и Ласка снова всех успокоил. Без особого труда. Элефант устал с дороги и больше хотел есть, чем доминировать. Мулы же ни на какое лидерство не претендовали.
— Надо же! — сказала Колетт, которая подслушивала, стоя в дверях, — Немногие действительно говорят по-лошадиному. У короля после Павии как бы не последний такой остался.
Ласка скромно пожал плечами. Элефант переступил ногами и лениво пыхнул огнем и дымом.
— Черт побери! — сказала Колетт, — Вы говорили, что это черный дестрие.
— Ну да. Разве это не рыцарский боевой конь? По всем статям без изъяна.
— Это хороший конь, но… Ты вообще представляешь, кто это?
— Жеребенок от коня Бури-Богатыря, если это кого-то волнует.
— Так говоришь, как будто для тебя все равно, что этот конь, что любой другой.
— Просто его оказалось легче увести. Император, думаю, примет. В конце концов, если ему нужен именно дестрие по обеим линиям, то король Франциск вряд ли откажет обменять одного из коней, каких у него много на коня, который у него был только один.
— И ты его так просто отдашь?
— Мне чужого не надо.
— Черт! Черт! Черт! Если бы я знала! И эти дурацкие голуби не могут понять, что важно, а что не очень!
Колетт почему-то распереживалась на ровном месте.
— Идем, перекусим и решим насчет завтра, — сказала она.
Выйдя во двор, Ласка встретил двоих монахов. Нет, двух странных людей, одетых в балахоны, похожие на сутаны. Почему не монахи и не сутаны? Потому что у обоих пояса с оружием.