— И перед каждым остаюсь в долгу. Мы уже полмира объехали. Проще было сразу саблю отдать.
Ласка вздохнул. Отдавать саблю никак не хотелось. Даже в обмен на живую воду.
— Кстати, а тебе сабля сильно нужна? — спросил Вольф.
— Предлагаешь бросить все и отсюда поехать к Чорторыльскому?
— Почему бы и нет?
— Нет.
Теперь вздохнул Вольф.
— Помнишь, Ян-мельник говорил, что сабля заговорена на удачу, да не на твою?
— Припоминаю.
— Может быть, в ней дело? Может, она ведет нас не туда, куда нам надо, а туда, куда надо прежнему хозяину.
— Прежний хозяин лежит в сырой земле. И горло у него перерезано этой самой саблей.
— А до него она чья была?
— Бог ее знает.
— Предлагаю на этот раз саблю с собой не брать. Оставь ее тут, я надежное место найду.
— Да ну тебя. Как я без сабли? Серьезно, Вольф, как я буду в кафтане и не при сабле? Я что, мужик? Мне, может, вместо кафтана зипун из сермяги надеть?
— Возьмешь другую.
— Ну не знаю.
— Ты ее, случайно, не с татарина снял?
— С татарина.
— Со знатного?
— С еще какого знатного. Я с него столько золота снял кроме сабли, да и кони у него были ух!
— Как ты думаешь, сколько в Крыму таких сабель? — хитро улыбнулся Вольф.
— Думаю, на весь Крым и десятка не будет. У самого хана, да у знатных мурз.
— Ага. Ты только с корабля сойдешь, а в саблю будут пальцами тыкать. Вот, мол, кто нашего мурзу убил.
— Я же в честном бою. В почти честном. Их больше было.
— Какая разница? Нам с тобой надо тихо приехать и увезти девицу. Понимаешь? А ты будешь как богатырь, что понаехал силушкой меряться.
— Ладно, — вздохнул Ласка, признавая правду за Вольфом, — Давай оставлю саблю здесь.
— А девицу купим?
— Девицу купим.
Вольф решил убить двух зайцев одной стрелой. Повел Ласку в ломбард в Галате. Вопреки названию, заведение держал не ломбардец, а еврей. В скромном подвальчике, а еврейские лавки всегда прячутся от лишних глаз, от клинков и доспехов стены ломились.
— Это у тебя, уважаемый, татарская чечуга, — сказал седой оружейник, — Узор «ступени и розы», кажется, хоросанский. Золото настоящее. Дадим ему десять хасене, а, Наум?
— Девять дам, — откликнулся не менее седой Наум.
— Хасене это сколько? — спросил Ласка.
— Это золотой венецианский дукат, — ответил Вольф.
На то время, если вдруг кто забыл, венецианский золотой дукат это самая популярная расчетная единица при обмене национальных валют. Дукат столетиями чеканили одного веса из золота той же пробы.
— Побойтесь Аллаха, люди добрые, — Ласка поднял руки к потолку.
Поездив по Европе, он примерно представлял покупательную способность золотого дуката.
— Боимся мы Аллаха, Наум? — спросил оружейник.
— Нет, Назар. Мы, евреи, Аллаха не боимся, — ответил хозяин ломбарда.
— На Руси хорошая сабля стоит четыре-пять рублей, а такая так и в десять, а то и в двадцать раз дороже, — сказал Ласка.
На самом деле, эта сабля могла стоить вообще сколько угодно, совершенно не связываясь со стоимостью заурядного оружия.
— Рубль это сколько на наши деньги? — поинтересовался Наум.
Назар же посмотрел на саблю сквозь пальцы, как раньше смотрели Ян-мельник, Чорторыльский и Твардовский.
— Рубль это сто новых московских копеек, — сказал Ласка, — Или двести старых.
— А копейка это сколько?
— Это примерно вот такая серебряная монета, — родных копеек у Ласки не осталось, он покопался в кошельке и выбрал похожую монетку европейской чеканки.
Наум поставил перед собой ювелирные весы с чашечками и маленькими гирьками.
— Сто таких монет, если они и правда серебряные, стоят примерно две золотых хасене, — сказал Наум, — У вас, должно быть, маловато своего железа, если за простую саблю хотят по десять. Я продаю вот те сабли по пять хасене.
Про это Ласка не подумал. Истанбул — один из центров мировой торговли, где все товары стоят дешевле, чем везде в мире, кроме тех мест, где эти товары производятся.
— Тогда моя сабля стоит сто, но никак уж не девять, — сказал он.
— В чем будет моя прибыль, о дорогой гость, если я куплю у тебя саблю не дороже, чем у меня возьмет ее покупатель? Дам двадцать.
— Я не продаю, а закладываю. Приеду и рассчитаюсь. Девяносто.
— Все вы так говорите. А если не приедешь? Тридцать.
— Как это я за такой саблей да не приеду? Разве много у добра молодца булатных сабель? Коли не сгину на чужбине, непременно приеду. Восемьдесят.
— А коли сгинешь, так старому еврею прикажешь по миру пойти? Сорок.
— Из уважения к твоей старости семьдесят.
— Семьдесят золотых хасене — огромные деньги, — вступил оружейник Назар, — Мы берем десятую часть от цены за хранение. Когда б ты, уважаемый, продавал саблю, ты бы мог запросить семьдесят, но ты же ее закладываешь и обещаешь выкупить. Подумай, нужно ли тебе возить с собой за море и обратно целых семьдесят хасене? Может быть, тебе хватит пятидесяти? И за хранение заплатишь тогда пять хасене, а не семь? Два золотых — большие деньги.
— Хорошо.
Ласка мог бы еще торговаться, но оперировать действительно большими суммами ему в жизни не приходилось, саблю он и правда намеревался выкупить, а девиц в Крыму должно быть с избытком. Если добрый ногайский конь на Руси стоит как сабля, то полсотни золотых это пять хороших коней. Неужели бывают девицы, чтобы по пять коней стоили? Тем более, что татарам они бесплатно достаются.
— Полсотни хасене? — переспросил Наум и косо посмотрел на Назара.
— Это очень хорошая цена, уважаемый, — сказал Назар и подмигнул Науму. Мол, и правда хорошая цена, потом объясню.
— Только не полсотни золотых, а полсотни золотых и еще сабля попроще.
— Все вы так говорите, — усмехнулся Назар, прошел вдоль стены и выбрал наиболее похожую саблю, только попроще.
— Так она же тупая и кривая, — возмутился Ласка, поглядев вдоль лезвия.
— Где ты, уважаемый, прямую саблю видел? Прямая сабля это уже меч. Нужен меч, так и скажи.
Прокрутил саблю в руке. Так себе, конечно. Но не оглобля. Не стыдно саблей назвать, не стыдно из ножен достать.
— В ножны влезает, значит, не совсем кривая, а что тупая, так можно и наточить, — ответил Назар, — Но можно и не точить. Встретишь настоящего воина, так кольчугу и острой не пробьешь. Только где же ты его встретишь? Если только на службе султана. Вы ведь не собираетесь с янычарами воевать?
— Боже упаси, — перекрестился Ласка.
— Вот-вот. А встретишь разбойника, так ему и этого хватит. По тебе видно, что ты разбойников любой палкой отлупишь.
Ласка снова покрутил клинок в руке. Сабля как сабля, если про баланс не умничать. Бывает лучше, а бывает и хуже. Чай, не на войну собрался. Повесить на пояс для приличия, дело сделать и свое оружие выкупить.
Деньги сложили в кожаный мешочек, который Ласка повесил на шею под рубашку. Отправились в порт искать попутный корабль теперь до Крыма.
— Угораздило же нас! — выругался Вольф, — Краков, Вена, Париж, Рим, Истанбул, а теперь в какую-то дыру едем.
— Крым не дыра, — не согласился Ласка.
— Да ладно. Татары это дикие кочевники, которые только и умеют, что гонять скотину по пастбищам.
— Я не татарин, но с тобой не соглашусь. Пойдем сверху. Крымом правит хан Сахиб-Герай. Гераи в мире правоверных считаются знатным родом. Султан Сулейман приходится Сахиб-Гераю племянником, потому что отец султана был женат на сестре хана. Лет двадцать назад крымские и казанские татары объявили Москве войну. Знаешь, как они сговорились? В Казани умер хан, не оставив наследников, и казанские татары поехали в Крым, бить челом тогдашнему хану Мехмед Гераю, чтобы дал им на царство своего брата, того самого Сахиб-Герая. Каково? Казань большой город, каменный, с крепостью. Оттуда к атаману пастухов за царем не пошлют.
— Что же Сахиб теперь в Крыму, а не в Казани?
— Не знаю. Говорят, его султан туда поставил. Как родственника и верного человека.
— То есть, Крым ходит под турками?
— Крымский хан — вассал султана, но московский князь, венгерский король и польский король почитают его как равного. И посольства шлют, и дела ведут с самим Крымом, с самим ханом. А не с османским визирем по крымским делам.
— Ладно, но я человек грамотный, ученый. Знаю, что государство это не только царь.
— Ага. Еще у татар есть армия.
— Армия? Пастухи верхом?
— Ни у одного из христианских государей нет армии в несколько десятков тысяч одних всадников, чтобы сходить в поход, где больше месяца скакать в одну сторону, там принять битву большую и малую, а потом в целости и с добычей вернуться обратно. Ты же из купеческих будешь? Представь, сколько мороки. Десять тысяч неграмотных пастухов построить, чтобы они хотя бы в одну сторону скакали. А еды в поход запасти, а водопои на пути разведать, броды, привалы. И чтобы пройти как можно быстрее и тише, чтобы русские дозоры попозже набег заметили. У татар и свои дозорные есть, и лазутчики, и все прочие виды разведки. В бою татары не кучей бегут, а маневр знают. Если тяжелое сражение, то с первого набега не разбегутся, а отступят, подумают, по новой атакуют. А надо отступать, так отступят с сохранением порядка, не побегут сломя голову. Умеют и города брать. Не любят, но если очень надо, то могут. В том году, когда отец в плен попал, татары Нижний Новгород взяли и под стенами Кремля стояли в Москве. Если бы наш князь Василий на мировую не пошел, взяли бы и Кремль.
— Государство живет не с войны.
— Кто бы стал войной заниматься, если бы с нее один убыток был. Сам подумай, сколько расходов десять тысяч человек с конями туда-сюда сгонять.
— С вашей Московии взять-то нечего, ни золота, ни серебра. Да и зачем пастуху, который степью живет, золото и серебро.
— Людьми берут. Как с нас, так и с Литвы с Польшей. Те же пастухи ходят в набег не за рыцарской славой, а за добычей. Пригоняют в Крым невольников и там продают. Отец рассказывал, там целые рынки для торговли людьми. И московитов продают, и литвинов, и казаков, и черкесов, и калмыков, и ногаев. Черных арапов только не продают. В Степи всегда война. Одни на других набегают, и все у всех берут полон. Ясырь по-татарски. И продают. В Крым