Сабля, птица и девица — страница 7 из 55

— К нам устреми Твоего милосердия взоры…

Нечисть внезапно замолчала. В корчме наступила такая тишина, что слышно стало, как воют волки в лесу.

Раздались тяжелые шаги. По полу с каждым шагом проходила волна, как по морю. Даже столы подскакивали. Чудища услужливо вели под руки какого-то приземистого, дюжего, косолапого, большеголового, обсыпанного черной землей человека. Пару раз он наступила поводырям на ноги, и пара чудищ уже валялась, держась за отдавленные конечности и беззвучно крича широко распахнутыми ртами.

— … И воскресшаго третий день по Писанием…

В свете свечей стало видно, что лицо у нового нелюдя железное, а длинные железные веки опущены до самой земли. Железнолицего вывели примерно на середину зала, и он оказался почти перед кругом.

Ласка подцепил саблей и втянул в круг оброненную аркебузу. Фитиль еще дымился. Аркебуза длиннее сабли, и он дотянулся прикладом до оброненной пороховницы.

— … Яко же и мы отпускаем должникам нашим…

— Поднимите мне веки! — взвыл железнолицый.

Чудища подскочили к старику, ухватились поудобнее, присели, напряглись… Веки со скрипом стронулись с места.

— … Благословенна ты в женах и благословен плод чрева Твоего…

К совместному труду, милостью Божией, чудища неспособны, и то одно, то другое веко, судя по всему тяжеленные, выскальзывали из лап и клешней и с грохотом бились об пол.

Ласка в это время на глазок натрусил в ствол пороха, запыжил лоскутком от рясы монаха и аккуратно-аккуратно всыпал серебряные монетки из дорожного кошеля в ствол аркебузы. Дрожали руки, дрожал ствол, сминался кошель. Но почти все монетки попали в дуло.

— … Чаем воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь.

Чудища наконец-то приловчились. Веки уверенно поехали вверх. До пояса, до середины груди…

Аркебуза рявкнула и изрыгнула из ствола язык пламени, который почти дотянулся до железнолицего, а в языке пламени мелькнула серебряная капля.

Серебро пробило там, где положено быть сердцу, сквозную дыру размером в кулак, и из дыры навстречу плеснуло черной кровью. Струя крови обрушилась на пол и пересекла угольный круг. Круг вспыхнул. Яркое пламя взметнулось чуть ли не до потолка и опало сначала по плечо, потом по колено и ниже.

Чудища радостно зашипели и нацелились на двоих христиан посреди огненного кольца.

— Закрой глаза! — сказал Ласка монаху, прикрывая лицо сгибом локтя.

Монах сделал так же, а Ласка сломал руками пороховницу и бросил ее в гаснущий огонь.

Порох ярко вспыхнул с негромким хлопком, и Ласка набросился на ослепленных чудищ, рубя их сплеча и наотмашь.

Монах в страхе бухнулся на колени, и об него запнулся какой-то чешуекрыл. Ведьма подскочила к монаху, схватила за грудки и рывком подняла на ноги, но тут железнолицый наконец покачнулся и упал ничком, сломав ведьме сначала лопатку своим лбом, а потом и вовсе смяв бабу как муху.

Монах, которого ноги уже не держали, снова рухнул на пол, и кто-то еще, большой и сильный щелкнул зубами над ним.

— Господи, помилуй! — заорал божий человек, и с потолка на голову любителю щелкать зубами свалилось колесо с горящими свечами.

— Ааа! — крикнул монах, глядя на ладонь, измазанную чужой кровью, и тут же понял, что надо сделать.

Крутнулся и нарисовал на полу новый круг кровавыми пальцами. Прыгнувший на него зверь загадочным образом пролетел мимо круга, обернулся и не увидел добычи.

Ласку оттеснили к стене. Он запыхался, но стоял, держа саблю перед собой и грозясь обрубить руки или что там еще к нему потянется. Зеленоволосая ведьма встала перед ним на безопасном расстоянии. Вдохнула полной грудью на свой ужасный крик, запрокинула голову, разинула пасть…

— Кука! — крикнул монах и закашлялся.

Давно он не кричал петухом.

— Кукареку! — очень похоже на настоящего петуха крикнул Ласка. Все мальчишки умеют подражать крикам зверей и птиц.

Чудища рассмеялись. Их отгонит только настоящий петушиный крик, а не жалкая подделка. Зеленоволосая подавилась, закашлялась и сдулась. Жабоголов даже похлопал ее по спине.

Ведьма снова набрала воздуха, но тут закричал петух из курятника при корчме, а за ним и остальные петухи по деревне.

Чудища бросились в двери и в окна, отчаянно толкаясь и застревая. Эх, сейчас бы второй и третий крик, но петухи сверили часы, почесали в затылках, поругали ночного шутника и присели на насесты досматривать свои нехитрые сны.

Корчма вспыхнула как маслом облитая. Вряд ли это упавшие на пол свечи, скорее, чье-то прощальное проклятие, неловко брошенное через плечо.

Ласка побежал к дверям, остановился и схватил за руку монаха. Тот выдернул руку, боясь покинуть свой круг. Ласка отвесил ему подзатыльник и выкинул божьего человека наружу.

От деревни бежал народ тушить пожар, но колдовской огонь уже охватил корчму до самой крыши.

Ласка распахнул ворота конюшни и одну за другой принялся выгонять перепуганных лошадей.


— Ты вообще чего-нибудь боишься? — спросил монах, когда перестал дрожать и более-менее пришел в себя.

Монах за эту ночь поседел почти добела, и его руки до сих пор так дрожали, что Ласка сам поднес к его рту фляжку с водкой.

— Бога боюсь. И батю немножко, — ответил Ласка.

Сказав про батю, Ласка вспомнил и про деда Ивана. Дед сказал, что не судьба ехать минской дорогой. Он, конечно, покойник и нежить. Слушаться его не обязательно, хотя и дед родной. Но неспроста же он так сказал. В сказках добрые молодцы на такие знаки всегда обращают внимание, а кто назло себя ведет и мудрые советы не слушает, тот в беду попадает. Дорог тут много, на Орше свет клином не сошелся.

Из Дубровно Ласка свернул на первую же стороннюю дорогу. Через Днепр на север.

5 ГлаваПопутчики

В Витебск Ласка въехал после полудня в четверг. Зима отступала на глазах. Ярко светило солнце, бежали ручьи. Честной народ от холопов и купцов до зажиточных шляхтичей радовался весне.

— Не подскажет ли шановный пан, какой дороги мне стоит держаться, чтобы попасть в Вильно? — спросил Ласка наиболее доброго и трезвого пана из встреченных по пути.

— Отчего не подсказать. Подскажу. На Полоцк, а там еще раз спроси.


Славный город Полоцк на Западной Двине встретил Ласку недорогой паромной переправой. Бывшая столица Полоцкого княжества теперь управлялась литовским воеводой и кланялась литовскому великому князю Сигизмунду, который сидел одним задом на двух тронах, польском и литовском. Город же жил не по польскому или литовскому праву, а по магдебургскому. С духовной стороны Полоцк славился старинным Софийским собором, православным женским Спасо-Ефросиньевским монастырем и католическим мужским монастырем бернардинцев.


Еще оставалось достаточно светлого времени, чтобы отъехать на пару часов от города, но зачем? Торопиться некуда, а большие славные города уж дня внимания-то стоят. В субботу самое время сходить в баню, а в воскресенье в церковь. Остановился на постоялом дворе, поставил коня в конюшню и пошел в корчму.

По субботам в корчмах всегда сидит народу больше, чем по будням. Ласка огляделся. Свободного стола на одного и ждать не стоило. К кому бы подсесть?

— Эй, добрый молодец! — крикнул прилично одетый толстяк, сидевший за одним столом с вроде бы польским рыцарем и вроде бы немцем из дворян.

Перед ними стояли чарки и кувшин с крепкой наливкой. Вокруг всякие соления: миска квашеной капусты, моченые яблоки, соленые огурцы, початый каравай хлеба, и вот прямо только что полненькая девушка притащила горшок с горячим.

— Слушаю тебя, мил человек, — ответил Ласка.

— Садись к нам. Угощаем.

— Говорил мне отец, чтобы я не зарился на дармовщину. Компанию составлю, а за себя заплатить и сам могу.

— Еще не хватало, чтобы я кабацкий харч перепродавал! У нас на Литве в гостеприимстве отказывать не принято. Коли приглашают, так садись, если зла на нас не держишь.

— Благодарю за приглашение, — Ласка решил не ссориться на ровном месте, — Я Ласка, сын боярский из Москвы. Держу путь в Вильно по торговому делу.

— Ян, мельник, — ответил толстяк.

На Белой Руси мужики редко бывают толстыми. Если только те, кто к еде поближе. И то, не сказать, что Ян прямо кругляш. Упитанный, лицо круглое. Но руки мозолистые. Человек труда.

— Вольф Стопиус, аптекарский приказчик, — представился немец и пихнул локтем в бок соседа.

В Москве всяких-разных немцев хватало. Если знать, конечно, где они водятся. Ласка определил, что конкретно этот — остзейский, северного человека от южного отличить несложно. Аптекарский приказчик — ни рыба, ни мясо. И не крестьянин, и не дворянин, и не слуга, и не ремесленник, и не купец, и не ученый. На вид ему за сорок, хотя запросто может оказаться и все шестьдесят. Бывают такие мужчины, которые как войдут во взрослый возраст, так до самой смерти в лице не меняются, только волосы седеют. Глаза же у немца не сказать, что добрые, но веселые. Как у молодого. Прямо читается, выпить, подраться и к девкам.

— Станислав Болцевич из Гродно герба Погоня! Ик! Ррррыцарь, до чего славный рыцарь, — представился третий из компании, уже изрядно выпивший. И горько заплакал.

Этот точно поляк. И точно рыцарь. Седой, старше бати. На лице старый шрам, на руках старые шрамы. В отличие от немного поддавших соседей, уже пьян как чоп, будто не первый день в запое. Даже тронутые сединой висячие усы слиплись от выпивки.

— Если хочешь, завтра вместе поедем. Мы все к Чорторыльскому, половину дороги нам с тобой по пути, — сказал немец.

— Не к тому, что с Волыни? — спросил Ласка.

Московские поляки говорили, что у Чарторыйских было имение под Минском, то есть, почти по пути, но городок пожгли татары, и глава семьи переехал в другое имение на какую-то Волынь. Правда, немного смутило, что названная фамилия забавно прозвучала как «Чорторыльский». Однако же обвинять Яна-мельника в косноязычии не хотелось. Мало ли какие тут местные особенности произношения бывают и как люди относятся к замечаниям по этому поводу.