— Надо, — ответила она. — Пойдем?
Пока они шли по залам, она теребила кулон, похожий на обрывок видавшей виды кожи.
— Избавилась бы ты от него.
— Это сувенир. Он мне его подарил.
— Это высохшее старое ухо.
— Ох, Люсьен, твое бы я тоже носила. Не ревнуй, будь так добр?
— Никогда, chère. Никогда. — И он склонился к ее руке и поцеловал ей кончики пальцев.
И рука об руку симпатичная молодая пара — художник и муза — вышли из Музея современного искусства в мягкий осенний день Нью-Йорка.
Послесловие. Ну вот, теперь искусство испорчено
Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
На здоровье. С удовольствием. Я просто решил написать роман о синем цвете — уже не помню даже, с какой стати. Если начинать с такого расплывчатого замысла, довольно быстро приходиться сужать поле зрения, иначе все выйдет из-под контроля, поэтому с самого начала моих изысканий замечательные клочки истории пришлось оставлять на обочине, чтобы мне осталось место сочинять другие.
Поэтому лучше спросите меня, что именно во всех этих синих враках — правда. Что там было на самом деле?
Прежде всего, все характеры персонажей основаны на том, что о них писали люди, с ними знакомые. Например, сведения об импрессионистах взяты из биографии Пьера-Огюста Ренуара «Ренуар, мой отец», написанной Жаном Ренуаром. В Первую мировую его ранило, и он вернулся домой в Париж поправляться в отцовской квартире, где художник рассказал сыну о своей жизни — в примечательно санированной версии. В своей книге Жан Ренуар упоминает о «той маленькой девочке Марго», к которой его отец относился с большой нежностью, но она умерла, и теперь он должен как-то узнать о ней побольше. Марго (Маргерит Легран) не была никакой «маленькой девочкой», как это видно по тем картинам, где она изображена, а это основные работы Ренуара 1870–1880-х годов: «Мулен-де-ла-Галетт» и «Завтрак гребцов», — равно как и на ее портретах, хотя на его «Качелях» изображена отнюдь не Марго. Эту фигуру для своего персонажа я выбрал из-за ярких ультрамариновых бантов у нее на платье. По свидетельствам друзей ясно, что Ренуар был влюблен в Марго, и когда она умерла (доктор Гаше действительно приезжал из Овера ее лечить), художник впал в отчаяние и пару лет провел в скитаниях, после чего вернулся в Париж и женился на Алин Шариго — «его идеале». Не случайно, что все девушки Ренуара — как-то на одно лицо. Он выбирал их согласно этому идеалу. Сын приводит в книге его слова: «Нужно только найти свой идеал, потом на ней жениться — и можно любить их всех». После чего он говорит: «Но никогда не доверяй мужчине, которого не трогает вид хорошенькой женской груди».
Оба Профессёра у меня вдохновлены другим персонажем, упоминающимся в биографии Ренуара. Там говорится об академике на пенсии — они жил в районе Маки, носил медаль от государства и пытался дрессировать крыс, чтобы они состязались между собой на колесницах, как в романе «Бен-Гур». Роман этот был опубликован только в 1880 году, а воспоминания Ренуара относятся к 1890-м, когда художник снова переехал на Монмартр с женой и всеми домашними, но я перенес крысиные бега Ле-Профессёра в 1870-й, чтобы они совпали с Франко-прусской войной.
Для выявления личностей художников их письма оказались не так полезны, как можно было бы надеяться. Большинство писем того периода формальны и, похоже, напрямую противоречат воспоминаниям о тех художниках, которые их писали. Сезанн в своих письмах, например, выглядит глубокомысленным образованным человеком, чуть ли не болезненно вежливым, а все воспоминания его собратьев-художников сходятся в том, что его тянуло выставлять себя деревенщиной, грубой и бескультурной: он хлюпал супом и носил этот свой кричаще-красный пояс, дабы подчеркнуть, что он провансалец. Можно подозревать, что роль эту он играл, чтобы потрафить ожиданиям парижан. Переписка же Ван Гога и его брата Тео обнаруживает, как глубоко и аналитически Винсент подходил к живописи — метод его был весьма расчетлив, хотя на холстах, казалось, царило безумие. И по письмам видно, какую боль Винсенту приходилось превозмогать, когда он работал вдали от Парижа.
В письмах Анри Тулуз-Лотрека ничто не свидетельствует о его распущенном образе жизни в Париже. Он был исполнительным и почтительным сыном и внуком — всегда сообщал домой, насколько прилежно он трудится, как у него обстоят дела со здоровьем и когда он навестит родню в следующий раз. Однако в Париже он был образцовым бонвиваном: сохранились фотоснимки, на которых он паясничает, переодетый гейшей, мальчиком-хористом, самураем, или показывает в мастерской свои картины в компании с совершенно голой проституткой по имени Мирей (она у него действительно была любимицей — вероятно, и впрямь потому, что была ниже его ростом). Он взаправду неделями жил в борделях и был завсегдатаем дансингов и кабаре Монмартра и Пигаль, включая знаменитый «Мулен-Руж» с его дурной репутацией. История о том, как он вызвал кого-то на дуэль из-за того, что противник раскритиковал картину Ван Гога, — правда, об этом случае вспоминают несколько его друзей, при том присутствовавших. И он действительно учился с Винсентом в студии Кормона — а заодно и с Эмилем Бернаром, и все они поклонялись импрессионистам. В отцовой биографии Жана Ренуара о Тулуз-Лотреке упоминается с большой нежностью. «Маленький господин» — о нем всегда говорили нянька Жана Ренуара и натурщица его отца Габриэлль. Но ни в одном контексте не возникает того, что я заметил в образе той унылой жертвы с разбитым сердцем, что выведена в фильме Джона Хьюстона «Мулен-Руж» (1952). Анри Тулуз-Лотрек на самом деле чрезмерно пил и умер в тридцать шесть лет от последствий алкоголизма, однако, похоже, пил он не потому, что был в депрессии и не из жалости к себе. А просто потому, что ему очень нравилось быть пьяным. Памятуя о его образе жизни, полагаю, это само по себе маленькое чудо — что умер он не от сифилиса. Кстати, о сифилисе: Мане, Сёра, Тео Ван Гог и Гоген действительно скончались от него, как написано, хотя ни одна из их жен заразу, похоже, не подцепила, и все дожили до преклонных лет. А жена Тео Йоханна Ван Гог пропагандировала, защищала и упорно оберегала картины Винсента — вероятно, лишь благодаря ей мы вообще узнали об этом художнике, хотя при его жизни, судя по всему, они с Винсентом не ладили.
Большинство сцен в романе «Sacré Bleu» взяты из моего воображения, включая все диалоги Люсьена и Анри, но многие вдохновлены реальными событиями. Моне действительно ходил на Сен-Лазар, представлялся там как «художник Моне» и убеждал начальника вокзала поруководить паровозами, чтобы те пускали пар, а он бы его писал. И он в самом деле запечатлел свою жену Камилль на смертном одре, чтобы передать на холсте тот голубоватый оттенок, который приобретала ее кожа. Даже сегодня, если вы приедете в Живерни и зайдете в лабораторию света, которую там создал Моне, вы можете заметить темного сазана, который прячется под кувшинками: он почти невидим, есть только чуть более светлая линия — его спинной плавник. Моне и его студенческие друзья Ренуар и Базилль взаправду ходили на Салон отверженных и видели там «Завтрак на траве» Мане, и хотя последний никогда не числил себя в импрессионистах, все они признавали его «своим источником»; Моне с друзьями после смерти Мане приложили немало сил к тому, чтобы французские власти купили «Завтрак на траве» и «Олимпию» и выставили их в Лувре.
Берт Моризо и в жизни была вполне состоявшимся художником, входила в первоначальную группу импрессионистов и действительно вышла замуж за младшего брата Мане, Юджина. Но нет никаких свидетельств тому, что у них с Эдуаром существовали какие-то иные отношения, кроме весьма пристойных, и весь этот роман между ними — исключительно моя фантазия. Так же нет никаких данных о том, что у Мане был роман с его натурщицей Викторин Мёран, которая позировала для самых знаменитых его картин. В рассказе «Взгляд Олимпии» из сборника Сьюзен Вриленд «Жизненные этюды» есть великолепная сцена конфронтации между мадам Мане и Викторин; книгу эту и все превосходные романы Вриленд о художниках я вообще горячо рекомендую всем, кто интересуется биографической прозой поточнее, чем моя.
Уистлер и Мане в самом деле были друг с другом знакомы — мало того, дружили, и хотя работы обоих выставлялись на знаменитом Салоне отверженных, описанном в Главе 5, лично Уистлер там не присутствовал — он просто отправил туда картину для экспозиции, свою «Белую девушку», впоследствии переназванную «Симфония в белом № 1». Сам он в то время был еще в Биаррице, где оправлялся после отравления свинцом, которое заработал, пока ее писал. Там же он действительно чуть не утонул, работая над картиной под названием «Синяя волна»: его унесло в море, но спасли рыбаки.
У Уистлера в возлюбленных взаправду была рыжеволосая ирландка по имени Джоанна Хиффернэн, которую он прятал от своей суровой маменьки, когда та наезжала в Лондон. И он на самом деле выбросил своего зятя в окно ресторана, когда тот попробовал покритиковать Джо; говорят, Уистлер с Джо вообще лишался рассудка. Джоанна действительно сбежала с его другом Курбе и позировала для самых скандальных и непристойных картин последнего, что существовали в то время. А Курбе и впрямь скончался от алкоголизма в Швейцарии, в изгнании и нищете. Было время, когда Уистлер и впрямь писал только по ночам, а дело о клевете, в которой он обвинил Джона Раскина, сравнившего один из его ноктюрнов с «банкой краски, выплеснутой в лицо публике», в итоге действительно уничтожило знаменитого критика. Довела его до ручки не сама компенсация, составлявшая всего фартинг (четверть пенни), а судебные издержки и усилия, потребные для защиты в суде. Раскин умер через несколько недель после окончания процесса.
На Монмартре не было «Буланжерии Лессар» — да и папаши Лессара не существовало, но жил другой булочник по фамилии Мюйен. Его заведение располагалось на рю Вольтер возле Школы изящных искусств, и вот он действительно вешал у себя в булочной полотна импрессионистов и покупал у них работы, чтобы художники не голодали. Когда Париж во время Франко-прусской войны осадили, Мюйен для своих покупателей готовил паштеты из крысиного мяса. А одну картину Писсарро действительно разыграл в лотерею, как у меня в Главе 3, и девушка, выигравшая его, говорят, действительно спросила, нельзя ли ей вместо картины взять сладкую булочку.