— Однако, больше Мичурин, — ответил Дорогин. — Сам Иван Владимирович. Он писал — ему книги классиков марксизма помогали мыслить и действовать диалектически.
— Да? Это ценное признание!..
Вера сказала, что обед готов, и Трофим Тимофеевич пригласил гостью к столу, но та, желая закончить деловой разговор, спросила об отношениях с Забалуевым. Она слышала, что в сорок втором Сергей Макарович под горячую руку хотел перевести старика на смолокурню. Пусть, дескать, там поработает! Члены правления поддержали, завистники горланили: «Хватит Дорогину богатеть! Каждый год получает дополнительную оплату — по возу яблок! А собирать их — каждый может…» Дело дошло до крайкома… Но, говорят, Забалуев не унимается. Есть жалоба. Нелады между ними. Правда ли?
— Случается, спорим. Жизнь-то ведь не гладкая доска, — с защепинами да зазубринами. А спор, бывает, как фуганок, стружку снимет, и, глядишь, защепина исчезнет. Опять вперёд.
— За экспериментальную работу председатель поругивает, да?
— А я не поддаюсь. Меня словами с пути сбить нельзя…
Софья Борисовна поинтересовалась, посещает ли Дорогин партийные собрания.
— Когда двери открыты — захожу, — ответил старик. — Но редковато их распахивают. Да и не у себя в колхозе собираются наши коммунисты, а где-то там… Иной раз, говорят, в школе, иной — в сельсовете. Не близко…
День был на исходе, когда Векшина вышла от Дорогиных. На улице она встретилась с Забалуевым и дородной девушкой, которая не уступала председателю ни ростом, ни шириной плеч. Это была Лиза Скрипунова. Представив её Софье Борисовне как звеньевую высокого урожая, Сергей Макарович сказал, что они идут к агроному Чеснокову посоветоваться о наилучшем сорте пшеницы для рекордного посева. Может, Софья Борисовна пожелает пройти вместе с ними и посмотреть, какой добротный дом колхоз отдал под контору сортоиспытательного участка? Как, она уже успела побывать там?! А он-то, Забалуев, даже не знал об этом. Вот обмишурился! Этак, чего доброго, может опоздать с показом хозяйства? Наверно, Софья Борисовна уже заглянула во все отрасли?
— Нет, я без хозяина не заглядываю, — поспешила успокоить его Векшина. Лизу она спросила, какое обязательство взяло её звено. Девушка смущённо пробормотала:
— Как можно богаче урожай-то вырастить… Чтобы лучше всех в районе…
— На тридцать центнеров замахнулись девки! — пришёл на помощь Забалуев. — И соберут! Даю слово хлебороба! Соберут с рекордного участка! — Спохватившись, понизил голос. — А в поле… Ты, Софья Борисовна, сама знаешь, старая земля… Пырей душит. Родится пшеничка по десятку центнеров. И то…
— А ты заставь родить больше. Помнишь, что Мичурин советовал? Не ждать милости.
— Это не нам — садоводам.
— Ты так думаешь?
— Точно. Хоть у Чеснокова спроси. Башковитый человек!..
— Неправ твой Чесноков. Мичурин говорил всем земледельцам. Вот так… Тракторов нам нынче добавят. Можем обрабатывать землю по всем правилам. Лущить несколько раз.
«И за каждое лущение платить…» — мысленно возразил Забалуев. А вслух сказал:
— Высокие урожаи — первая забота… Но природа, язви её, упрямая. Да и земля не позволяет. Не зря хлебопоставки-то с нас берут по низшей группе.
Только что хвалился, а теперь прибедняешься, — заметила Векшина. — Раньше у тебя не было такого шараханья.
— Правду говорю… Сорняки…
Лиза боялась, что при разговоре о путях борьбы за высокий урожай ещё больше растеряется, и, кивнув головой, ушла. А Векшина и Забалуев направились к старому дому с шатровой крышей, которая успела прогнить и так нахлобучиться на стену, что из-под досок едва виднелась вывеска правления колхоза. Ни тесовых ворот, ни забора не было. От столбов остались пеньки. Сторожиха топором откалывала щепы на растопку печей.
— Да-а! — покачала головой Векшина. — Пример показал! Только не в ту сторону.
— Понимаешь, ещё до меня начали ограду в печах палить, — развёл руками Забалуев. — А я…
— А ты прикончил. Хозяин!.. Ведь ты же, Сергей Макарович, подымал отсталые колхозы.
— Другая была пора. В каждом дворе — по мужику. А теперь — вдовы. Я между ними, как захудалый петух, — землю скребу, кур созываю, но им поклевать нечего. Вот и разбредаются по своим огородам…
Под ногами скрипели широкие плахи покосившегося пола. Забалуев провёл Векшину в кабинет. Там возле стен, с которых штукатурка наполовину обвалилась, стояли хромые скамейки, а посредине — стол, забрызганный чернилами.
— Бедно!
— Мы, Софья Борисовна, копейку берегли: больше ста тысяч внесли на постройку самолётов да танков! Я сам передавал лётчикам аэроплан от нашего колхоза. У нас благодарности имеются…
— Ну, а теперь-то уже можно бы побелить. И наглядной агитации нет: ни плакатов, ни лозунгов. Секретарь парторганизации не заглядывает к тебе?
— Да я и сам забегаю на минуту — бумажки подписать… Мог бы я диванов накупить, обставить контору, как бюрократ. Но на мягких диванах дремлется. А я не люблю, когда люди засиживаются по кабинетам. Ой, не люблю! И сам всё время — на производстве, с народом…
А плакаты, что же, их наклеить недолго…
Сняв шапку, пальто и оставшись во фронтовом кителе, Векшина, строгая и подтянутая, прошлась по кабинету и села возле стола. Разговор собиралась завести надолго.
Сергей Макарович ждал незначительных вопросов, так как всё значительное, в его представлении, всегда связывалось с осмотром хозяйства. Он опустился на свою табуретку и сложил руки перед собой.
Векшина заговорила о работе парторганизации, но к чему она клонила — Сергей Макарович не мог понять, и спокойствие постепенно покидало его.
В других сёлах партийные организации за время войны увеличились в два-три раза, а у них в Глядене почти все коммунисты с довоенным стажем. Нет. она не говорит, что надо форсировать рост рядов, — нужно отбирать в партию самых лучших, подготовленных людей, — но почему-то у них нет ни одного кандидата. В чём причина? Почему парторганизация не росла?
— Насчёт роста неверно, — возразил Забалуев.
— Небольшой рост дали только фронтовики. А кого вы в тылу вырастили? Ведь были достойные люди и есть они. Кого ты за четыре года приготовил в партию?
— Я не парторг. У меня, как говорится, хватало своих забот.
— А разве это заботы чужие? Разве воспитанием кадров должен заниматься только секретарь парторганизации?
Сергей Макарович замолчал. Он догадывался — главное впереди. Чего доброго, ещё начнёт расспрашивать об учёбе, — надо не сплошать с ответами.
Векшина спросила — не подавал ли заявления садовод.
— Дорогин?! В партию?! — От удивления Сергей Макарович выпрямился, оторвал руки от стола. — Да ты что, Софья Борисовна?!.
— Политически грамотный человек…
Забалуев покрутил головой.
— Обойдёмся без Дорогина. — И, поймав недоуменный взгляд, объяснил. — Связь с заграницей!
— Какая там связь — несчастье.
— Деньги получал, посылки… И анкета будет испорчена. Об этом, сама знаешь, пишется рядом с судимостью. Опять же в единоличниках крепко жил.
— Был середняком. Ну и что ж такого? Он шестнадцать лет в колхозе. Старый опытник. Заслуженный человек. А у вас какие-то нелады.
— Только из-за прививок. Выдумал летом делать. Пёс его знает, какие-такие прививки. Агроном Чесноков взял да и проверил — брехня! Вредная затея! Ну, понятно, написал…
— А в редакции поторопились напечатать.
— Ты погляди у Чеснокова — все летние прививки посохли. А я не хочу, чтобы колхозный сад погибал, — понимаешь, деньги даёт!.. Ну и собирал бы старик яблоки, не мудрил, а он…
— Если вам Дорогин не нужен, его любой колхоз примет.
— Ну, что ты, Софья Борисовна! Что ты! Да я с Трофимом скоро породнюсь! Вера-то просваталась за моего Семёна.
— Вон что! Я не знала.
— А как же! Во время проводов в армию… Но я люблю правду говорить. — Забалуев стукнул себя кулаком в грудь. — Трофим для своей славы старается.
— Неверно. Он заботится об общем деле. Ты присмотрись к нему. И держите старика поближе к парторганизации. Вот так.
Неожиданно для Забалуева она спросила изменившимся, мягким и глубоко заинтересованным голосом.
— Ну, а как ты учишься?
— Софья Борисовна, это сложный вопрос. — Сергей Макарович провёл рукой по лицу и принялся объяснять. — Ежели бы я служащим был — далеко бы ушёл по учёбе. Отсидел бы свои часы в канцелярии, дома спокойно пообедал бы и — за книгу. А у меня же хозяйство-то какое!
— И поэтому тебе надо учиться больше и прилежнее других.
— Работать кто за меня будет? Мне надо везде поспеть, за всем доглядеть, всё направить.
— А ты всего на себя не бери. Дай возможность бригадирам проявлять инициативу.
Не прислушиваясь к словам Векшиной, Забалуев продолжал:
— Мне, бывает, вздремнуть некогда. Так умаюсь, что глаза слипаются, хоть распорки ставь, а я бегу и дело делаю!
— Пойми, Сергей Макарович, хозяйство у вас начинает хромать…
— Да ты его ещё не видела.
— Сужу по отчётам, которые ты сам подписывал. А хромать хозяйство начинает потому, что ты…
— Я плохо хозяйствую?! А за что мне награды давали? — шумно и обидчиво спросил Забалуев и так провёл рукой по груди, что зазвенели ордена и медали. — По- твоему, правительство ошиблось?
— Не шуми. Мы с тобой коммунисты и должны трезво смотреть на всё. Было время — ты по хлебопоставкам немножко вырвался вперёд других, и тебя законно отметили. А потом уже делали это по привычке.
Запал хвастовства у Забалуева кончился, и он больше не возражал.
— Теперь главное — высокие урожаи. Кстати, огородников пора бы выделить в особую бригаду, снять эту обузу с Дорогина.
— Ладно. Я и сам думал. Только не сразу всё…
— Недостатков у вас уйма. Дворы, говорят, заваливаются?
— Не одни дворы. В амбарах крыши дырявые. А строить новые — плотников нет. Да и не из чего.
Векшина заговорила о кадрах. Мало в Глядене работают с людьми. Очень мало. Не заботятся о росте. А колхозники высказывают пожелание — поближе бы к ним да почаще бы проводились открытые партийные собрания. Следует прислушаться к этим словам. Пора в обоих колхозах создать свои парторганизации.