— У нас коммунистов мало — раз, два да и обчёлся, — сказал Забалуев.
— Пять членов партии. Разве это мало?.. И, конечно, у вас будут кандидаты.
— Но… в секретари некого. Огнев больно горячий, да и молодой — с фронтовым стажем.
— Вот и хорошо, когда у коммуниста — горячее сердце.
— Да так, он вроде ничего… Мужик грамотный…
— Завтра на собрании обменяемся мнениями. Надеюсь, что у вас скоро будет своя парторганизация. Вот так.
Глава шестая
От Глядена до Луговатки по Чистой гриве — тридцать пять километров, для сибирских просторов — путь недалёкий, но в зимнее время не было прямой дороги, и Векшина поехала через выселок. Там она заночевала, повидалась с колхозниками, побыла на заседании правления и, выехав в обеденную пору, только в сумерки увидела прямые, как это бывает в морозные вечера, столбы дыма.
Софья Борисовна везла маленький свёрток, которым очень дорожил её однополчанин, гвардии рядовой Филимон Бабкин.
При каждой встрече с Шаровым в райкоме Софья Борисовна порывалась отдать ему свёрток, но всякий раз передумывала, — то, чем дорожил покойный, неловко пересылать с попутчиком, надо передать из рук в руки его близким.
Вот и окраина села. Векшина приподнялась в санях. Избы маленькие, ветхие. Раньше они не казались такими. Но все окружены оградами, во дворах — поленницы берёзовых дров. Не то, что в Глядене. А ведь оба села — на одной и той же Чистой гриве, где. за исключением заповедного бора, нет лесов, — погонялку для коня и то не отыщешь. Значит, в Луговатке сохранился добрый порядок: ранней весной сплавляют по Жерновке дрова, заготовленные в верховьях реки. А в Глядене забыли про лесосплав… Но сейчас Забалуев вытянет колхоз на гору. Надо только спрашивать с него построже.
…О свёртке, который везла Векшина, Бабкины узнали из последнего письма Филимона Ивановича. Когда он отправлял письмо, в дивизии ждали делегатов с подарками из родного края. Бабкин собирался переслать с ними свёрток домой, но делегация приехала спустя неделю после его гибели. Софья Борисовна, участвовавшая в похоронах Филимона Ивановича, уже лежала в тыловом госпитале, а свёрток хранился в её вещевом мешке. В дивизии об этом никто не знал. Политотдельцы ответили, что поиски оказались безрезультатными. Тем не менее, Бабкины не хотели верить, что свёрток исчез бесследно. И не ошиблись…
В те дни в Луговатке проводились собрания, на которых обсуждался по разделам в каждой бригаде и на каждой ферме проект пятилетнего плана колхоза. Вася записал в своём разделе — увеличить сад вдвое. Тридцать пять гектаров новых посадок! Он считал своё предложение смелым, знал, что для выполнения потребуются большие силы и железная настойчивость.
Новый участок предстояло разделить на кварталы, наметить, где садить яблони, где малину, выбрать лучшие сорта и подсчитать по годам, сколько и когда понадобится саженцев. Во избежание больших расходов было предрешено самим выращивать саженцы, а для этого нужен питомник с делянками под сеянцы дичков, под яблоньки для прививки, под черенки смородины. И раньше нелегко было работать в саду, а теперь хлопот прибавлялось в несколько раз.
А лесные полосы? Для них необходимо заранее поднять, прокультивировать и перепахать землю на полную глубину. После посадки — оберегать от сорняков, от грызунов…
Надо быть агрономом, чтобы не запутаться во всём этом, чтобы всё сделать во-время и так, как требует наука. Надо быть хорошим, умудрённым опытом хозяином и организатором, чтобы правильно расставлять людей и всю работу делать в срок.
Но Шаров, человек большого размаха, со взглядом в будущее, счёл его план малым.
— Увеличивай до ста гектаров. Не меньше! — настаивал он. — Колхозу потребуются деньги. Сад поможет.
Когда проект был готов, Шаров пришёл к садоводам.
— Вашу бригаду мы укрепили. Вон какая сила! — воскликнул, обводя восторженным взглядом всё собрание, а затем пошутил. — Опасаюсь одного: летом приеду и заблужусь в новых зарослях!..
На него задорно смотрели ясноглазые, весёлые девушки из тех, о которых обычно говорят, что они «не сидят, сложа руки, и не знают скуки».
В углу возле печки лущили семечки да, посмеиваясь, подталкивали одна другую три подружки. В середине — Капа Кондрашова, курносая, пухленькая, обтянутая тесной для неё коричневой кофточкой, разлезавшейся по швам. Волосы у Капы были чернее смолы, глаза — тоже, и вся она, невысокая, с покатыми плечами, походила на сытую чёрную утку.
Капу много раз переводили с одной работы на другую, и везде она оказывалась «не ко двору». С молочнотоварной фермы выгнали за то, что не продаивала коров. Из телятника убрали за падёж телят, из свинарника — за грязь в клетках. Куда бы её ни послали, Капа всюду больше хохотала, чем работала, и всем говорила, что её основной прибыток — от городского базара, где она продавала ягоды. На заседании правления, когда Капу включали в бригаду, вспыхнул смешок:
— К ней собралась лень из семи деревень. Другим не осталось.
— А всё же, куда-то надо определить, хоть для счёта.
— Может, у неё задор разыграется. Может, в саду её на работу потянет, — заступился за Капу Кузьма Грохотов. — Надо завсегда человека на лучшее подбивать.
— Для продажи ягод сгодится, — сказала Катерина Савельевна.
И Вася не стал возражать.
Теперь он про себя усмехнулся: «Это называется — укрепили бригаду!..»
Когда план поставили на голосование, Капа, отбросив шелуху семечек, поднялась со скамьи:
— А я не согласная!
Девушки из переднего ряда, усмехаясь, оглянулись на неё. Чего путного может сказать эта перелётная хохотушка?!
Вася постучал по столу карандашом, зажатым между безымянным пальцем и мизинцем. Не скажет ли Капа что-нибудь толковое? План велик. Тяжёл. Может, хоть к её словам прислушается председатель?
— Говорите, товарищ Кондрашова! — подбодрил Шаров.
Переспросив, сколько земли отводится под новые посадки малины, Капа замахала короткими, полными, как бы перетянутыми в кистях, руками:
— Маяты с малиной не оберёшься. Привередливая больно. Скажем, сегодня сняли урожай, послезавтра опять тем же кругом идите с корзиной. Из всех ягод — самая хлибкая. Покамест везёшь, до базара — в корзинах помнётся, с утра не распродашь — к вечеру закиснет, хоть в стаканы сок разливай. Покупатели обегают такую. Уж я-то знаю, чего базар требует. По моему соображению, малины хватит в старом саду.
Вася примолк. Не о том она говорит. Надо обо всех ста гектарах. Как с ними управиться?
Шаров спросил, чем заменить малину. Капа назвала крыжовник. Ягоды вкусные, крепкие. Неделю пролежат — не испортятся. Можно возить хоть за двести километров.
— Ну уж, придумала — крыжовник! Об его колючки руки в кровь издерём.
— Собирай с него ягоды сама!
— И соберу! — запальчиво подняла носик Капа. — Обойдусь с колючим, как с миленьким! Вот увидите!
— Пообнимайся с ним: он тебе кофту располосует!
— А я брезентовый фартук сошью. И рукавицы…
Девушки прыснули со смеху:
— Ой, уморила!.. Ягоды в рукавицах брать!..
— Ты, Капка, собачьи мохнашки приспособь!..
— Подавишь крыжовник, как медведь малину!..
— А вот увидите!..
Шаров приподнял руку.
— Я вам скажу, дельное предложение внесла Капитолина Матвеевна.
Капа окинула девушек торжествующим взглядом:
«Ну, что?! Не по-вашему вышло, а по-моему!.. Председатель даже взвеличал Матвеевной!..»
— Учтём поправку, — пообещал Шаров и взглянул на садовода. — Так?
Бабкин промолчал.
Подогретая успехом, Капа завела речь о том, что её волновало больше всего:
— На собраниях говорите о разных постройках, ровно сказки рассказываете, в план пишете каменные дома, а про трудодень молчите.
Это неправда, — нетерпеливо заметил Вася. — Мы с вами обсуждали…
— А ты не тарахти — послушай, что дальше скажу. Отстаём от других колхозов. Вон в «Колоске»…
— Нашла пример! У нас электрический свет горит, а они, слышно, всё ещё нюхают копоть из керосиновых ламп.
— Только этим и попрекаете. А светом себя не обтянешь!
По комнате загулял шумок: одни смеялись над Капой, другие подзадоривали её. Она повысила голос:
— Правду говорю: про людей у нас забывают. Всё на строительство да на строительство. Трудодню по деньгам роста не видно.
Васе было неприятно, что в молодёжной бригаде затеялся такой «отсталый разговор». Он не мог молчать и сказал об этом.
— Ты мне отсталостью в глаза не тычь, — рассердилась Капа. — И не сули праздник на старости лет. На что он мне? Я хочу сегодня ходить в хороших туфлях, чтобы городским ни в чём не уступать!
— Что ж, выходит — пятилетку не строить, а всю прибыль— тебе на наряды?
Девушки опять зашумели. Капа не сдавалась, но голос её постепенно ослабевал и терялся…
После собрания, оставшись наедине с бригадиром, Шаров сказал:
— А Капитолина, по-моему, теперь на месте. У неё появилась искорка интереса к делу. А где есть искра, там можно разжечь огонь. И критиковала правильно. Увлеклись малиной.
— Я говорил: хватили через край!
— О трудодне сказала за всех. Как ты смотришь?
— Я? — задумчиво переспросил Вася и, махнув рукой, будто решаясь на отчаянный поступок, заговорил с упрямым раздражением. — Тяжело мне будет с такими, как эта…
— Постой, постой, — перебил его Шаров. — Не пойму я тебя. Ты просил добавить людей, а теперь открещиваешься.
— От бригадирства отказываюсь.
— Вот тебе раз! На крутом подъёме вздумал выпрягаться! Ну, знаешь ли… Не твои это слова.
Шаров с таким осуждением посмотрел ему в глаза, что Вася уже не ждал ничего хорошего.
— Трудно мне, — буркнул он. — Поставьте кого-нибудь постарше…
— А ты спрячешься от трудностей?
— Нет, ни от какой тяжёлой работы я не уклоняюсь.
А от бригады отказываюсь. Сто гектаров! Забот больно много.
— И тебе хочется поискать, где их меньше? Напрасное занятие. Да комсомольцу это и не к лицу.