Помогли проливные дожди. На заветной делянке сено всегда было влажным, и под ним, наконец-то, появились, маленькие, словно капельки, нежные листочки. Увидев их, Вася радостно вскрикнул:
— Растёт! Растёт моя… наша берёзка! Наша!
Первой об этой радости должна узнать Вера. Надо написать ей, несмотря ни на что… Написать немедленно…
Вечером, сидя за столом, Вася несколько раз доставал листок почтовой бумаги, но тут же и останавливал себя: «Ни к чему всё это…»
Взял обычный лист и начал писать в краевую газету. «Пусть читает… и не думает, что написал для неё одной. Я со всеми поделюсь радостью…»
Кудрявая, весёлая берёза! После дуба, она едва ли не самое могучее из деревьев. Высоко в небо вскинула свой зелёный фонтан. Ни летний зной, ни зимние морозы, ни дикие ветры — ничто не страшно для её струистых веток. Стоя одиноко где-нибудь на бугре, она выглядит хозяйкой поля, а в молодой роще походит на девушку в хороводе. Любые невзгоды ей нипочём. Но в первые дни жизни она — хилый младенец. Её приходится оберегать от солнца, от горячего ветра.
Есть хорошая поговорка: «Цыплят по осени считают». И для берёзки ранний счёт может оказаться ошибочным. Лучше всего письмо в газету отложить до осени, когда сеянцы поднимутся над землёй и окрепнут. Может, взойдёт и крыжовник. Вера прочтёт письмо в газете и…
За плечами неожиданно появилась Капа; глянув на исписанный лист, упрекнула:
— Про берёзку строчишь?! И что ты, бригадир, прилип к ней? А на наши саженцы даже не взглянул, будто они тебе пасынки.
— Я знаю, у них есть заботливая мать, — подбодрил Вася звеньевую, чтобы она поскорее отвязалась от него.
Но Капе этого было мало. Ей хотелось, чтобы он похвалил её там, на лесной полосе, и похвалил бы при всём звене.
— Какой ты к чёрту бригадир по лесным делам! — разворчалась она. — Ты любишь только по теории указания давать. Нет, ты на практике научи уходу за молодыми саженцами, чтобы они у нас подымались, как квашня на опаре.
— Ладно, завтра — к вам, — пообещал Вася.
Строгими шеренгами стояли молодые тополя, шумели густозелёной листвой. Даже в этом младенческом возрасте они, отбрасывая тень, оберегали своих соседок — ягодную яблоню и мелколистную жёлтую акацию.
Вася шёл впереди Капы и, присматриваясь к деревцам, хвалил:
— Прижились хорошо! Замечательно!
— Для того и садили!
— В междурядьях — сорняки.
— Сейчас порубим! — Капа потрясла тяпкой в воздухе. — Девки, в наступленье! Расходитесь по рядам.
Девушки встали между шеренгами саженцев и принялись за работу. Колючий осот, высокая лебеда, нежный молочай — всё падало под остриями тяпок.
Вася продолжал идти серединой лесной полосы. Капа крикнула ему:
— Не старайся зря — сухих не отыщешь.
С приземистого тополька, одетого на редкость крупными листьями, вспорхнула серая пташка. Присмотревшись к веткам, Вася заметил гнёздышко, свитое из сухой травы и тонких волокон дикой конопли.
— Девушки, здесь поосторожнее, — предупредил он. — Не отпугните птичку.
— Поселилась на наших деревцах? Вот хорошо-то!
— Поступила на службу в лесную охрану! — улыбнулся бригадир. — Пока детей выкармливает — поймает десятки тысяч гусениц, бабочек… Птицы появились — лес поднимется!..
Глава одиннадцатая
Сев ещё не был закончен, а Забалуев уже начал заботиться о весеннем празднике. Каждый день он наведывался на пасеку, чтобы попробовать пиво, заквашенное в больших деревянных лагунах; выпив кружку, тыльной стороной ладони стирал пену с толстых губ и говорил пасечнику, лысому старику:
— Крепкости маловато. Подмолоди ещё — добавь мёду. Сам знаешь, приедут гости из города, из разных полезных учреждениев.
Но в день окончания сева Никита Огнев испортил праздничное настроение председателя.
— Завтра — открытое партийное собрание, — напомнил он. — Твой доклад об итогах посевной.
— Отложи.
— Не могу. Объявление вывешено. Беспартийные приглашены.
— Сделай другое объявление. Можешь на меня свалить: председатель, дескать, забыл и не подготовился к докладу. Оно и в самом деле так.
— Ты всегда хвалишься: «В ночь-полночь разбуди — всё про колхоз отрапортую».
— Это правда. Но после ударной работы не грех отдохнуть. Вот честь-честью отпразднуем окончание посевной, тогда назначай хоть десять собраний подряд: всё провернём.
— Десять нам не надо, а завтра будь готов.
— Ну, упрям ты, Микита, — рассердился Забалуев. — Охота тебе всё ломать через колено. Не к добру это. Понимаешь, не к добру…
Присутствовать на открытом партийном собрании Вера считала для себя за честь. Приглашение выступить в прениях взволновало её.
— Надо бы поговорить, — сказала она, — но я не умею. На собраниях у меня путаются мысли.
— А ты набросай на бумажке и прочти. Большую работу провели. А хорошо ли она сделана? Не везде. Были сучки и задоринки. Поговорить есть о чём.
Вспомнилось недавнее. Растревоженная тем, что начало сева конопли откладывалось со дня на день, Вера шла по краю своей полосы, брала горсть сухой, прокалённой солнцем земли и тотчас же бросала:
«Горячая, как зола! — сердилась она. — Упустили время — потеряем на урожае…»
По дороге пылила эмка. Вера не хотела смотреть на неё. Каждый день городские дружки Забалуева рыскают по колхозным полям — надоели!
Но машина остановилась, и Вере пришлось поднять глаза. Приоткрыв дверцу, пожилой человек с мягким лицом, с золотыми зубами, помахал рукой, подзывая к себе:
— Эй, курносая, подойди-ка сюда!..
С чего он взял, что она курносая? Близорукий, что ли? Вера отвернулась и пошла в глубь полосы.
— Слушай, девушка! — повысил голос приезжий. — Я к тебе обращаюсь.
Вера холодно отчеканила:
— А я не хочу с вами разговаривать.
— Ой, ой! — расхохотался мягколицый. — Это почему же ты не желаешь со мной разговаривать?
— Потому, что вы не научились вежливости.
— Скажи пожалуйста, какая обидчивая! — Навязчивый собеседник покачал головой из стороны в сторону. — Вы, может быть, снизойдёте и скажете, где мне найти председателя?
— Я в конторе не служу, распорядка его дня не знаю, — ответила Вера и быстро быстро пошла вдаль. Ей был неприятен этот человек.
А через час он снова появился на участке звена. На этот раз приехал с председателем. Они долго ходили по углу полосы, меряли землю шагами, а потом стали забивать межевые колья.
Вера подошла к ним и, сдвинув брови, объявила:
— Я не отдам землю!
— Это как же так ты не дашь? — развернулся грудью к ней Забалуев. — Председатель колхоза — я!
— А я — звеньевая! И землю мы готовили не для чужих дядей.
— Ты. девка, чересчур бойкая! — упрекнул мягколицый. — Вмешиваешься не в свои дела!
— Колхозная земля — наше дело, — ответила Вера. — Здесь не магазин для розничной торговли, а — поле.
— Ну, ну! — возмущался приезжий. — Замуж выйдешь — горя хватишь. Быть твоим бокам битым…
Прошёл день. Вера выдергала колья и засеяла всю полосу. А ещё через день из города на грузовиках приехали огородники и на засеянной земле посадили картошку.
Сергей Макарович предупредил звено:
— Заставлю выполоть коноплю, как сорняк. Будете выдёргивать по одному ростку — дочиста…
Вспомнив об этом, Вера, готовая на всё, тряхнула головой:
— Я. Никита Родионович, обязательно попрошу слова. Но с уговором: если что-нибудь лишнее сорвётся с языка — не пеняйте…
На партсобрании Забалуев ни слова не сказал о земле, отведённой городским огородникам в нескольких местах обширной Чистой гривы. По его словам, всё в колхозе шло хорошо: план сева выполнен, пшеницы посеяно больше, чем в прошлом году. В полях люди работали по-ударному. Но едва он успел произнести последнее слово, как Вера проронила:
— Обтекаемый доклад!..
— Что ты сказала? — переспросил Никита Огнев, председатель собрания. — Я не расслышал.
— Говорю, доклад обтекаемый, вроде машины «Победа»!
— Мы с победой, как говорится, всегда дружны, — попробовал отшутиться Забалуев.
— С кем вы дружны — это мы видели. Знаем, — сердито сказала осмелевшая звеньевая. — Больно часто ездят дружки за колхозным добром…
— Уже начались прения! — Сергей Макарович хлопнул руками по коленям и обратился к Огневу. — Может, кто-нибудь желает задать вопросы по существу? Ты спроси собрание.
— А у меня всё сразу — и вопросы и выступление, — отвела упрёк Вера. — Много появилось охотников получить из колхоза добро, можно сказать, так, за «здорово живёшь». Иной день прислушаешься: у одного председательского дружка поросёнок в мешке визжит, у другого — гусь гогочет. Со всех сторон, дружки подступают ко двору, как волки. И норовят в такую пору, чтобы поменьше попадаться на глаза колхозникам. С пасеки увозят бидоны с мёдом, с фермы — кувшины со сливками. Осенью отгружают морковь и капусту…
— За деньги берут, — крикнул Забалуев. — Проверьте по книгам.
— А вы меня не сбивайте. Я могу мысль потерять. — Укоризненно посмотрев на Сергея Макаровича, Вера продолжала — Даже коня в город увели…
— Взамен другого.
Огнев постучал карандашом по столу:
— Сергей Макарович, имей терпение.
— Несправедливость не люблю. Не выношу, — заявил Забалуев, ёрзая по стулу.
Голос Веры звучал всё резче и резче:
— Председатель сказал — «за деньги берут». Знаем мы, какие это деньги! Для видимости дружки платят в кассу гроши!..
Если бы всё это говорил Никита Огнев или другой член партии, солидный пожилой человек, то Забалуев, возможно. стерпел бы и выслушал бы до конца. Но звонкий и острый голосок злил его. Особенно обидно было слышать всё это от Веры, будущей снохи. Ежели не унять при народе, то и дома с ней наплачешься.
Забалуев вскочил, громоздкий, багровый, и, уставившись на Веру, загремел:
— За дружков критику наводишь. У меня нет дружков лично для себя — всё для колхоза. Те люди, как говорится. помогают нам. Один даёт кошму на хомуты, другой…