— А никто, слушайте, не знал. Это дожди подтолкнули…
Комбайн поравнялся с «газиком». Шаров и Желнин спустились на землю. Сидор взглянул на них. Кепка и пиджак на брате из чёрных превратились в серые, даже голенища сапог поблёкли. Мимо них, вслед за комбайном, проплывало облако пыли и лёгкой половы. Профессор поспешил в машину, хотя она и не являлась надёжным укрытием…
По дороге в Гляден Желнины останавливались ещё несколько раз. Поля колхоза «Колос Октября» заросли пыреем, молочаем и сурепкой. Всё там полегло, одни толстые жилистые стебли осота стояли прямо, маяча пушистыми султанчиками. Не хлеб, а бурьян! И это у председателя, которого в крае привыкли считать передовым хлеборобом! Верили ему на слово, об урожае судили по сводкам, — выполнил план хлебосдачи немножко раньше других, ну и хорошо! — а на поля заглядывали редко. Андрей Желнин давно не был здесь; не думал, что можно так запустить плодородную землю Чистой гривы. Выйдя из машины, он сунул руку в сырую толщу и приподнял тяжёлый плотный пласт. Набухшие в ненастье, колосья ещё не успели просохнуть. Кое-где на них зеленели ростки. Хлеб прорастал на корню!
Неподалёку виднелись люди. Желнины подъехали к ним. Это были студентки педагогического института. Они неумело подкашивали хлеб и отбрасывали в валки; двигались так скученно, что могли порубить одна другой ноги. Андрей Гаврилович расставил их по местам, некоторым показал, как держать черенок литовки, как точить лезвие оселком. Сидор и на этот раз ждал его в машине.
К полосе подошёл трактор с комбайном на прицепе, чтобы обмолотить то, что подкосили девушки.
— Отчего у вас хлеб такой сорный? — спросил Андрей Желнин бригадира тракторного отряда.
— Оттого, товарищ Желнин, что вы Забалуеву мало шею мылите! В передовиках ходит! — ответил Алпатов упрёками. — А вы бы пригляделись к нему… Как добрые люди, к примеру — луговатцы, готовят землю? По нескольку раз лущат культиваторами, сначала спровоцируют сорняки — заставят прорасти, потом уничтожат подчистую и только после того начинают сеять. А Забалуев норовит всё одним махом сделать, чтобы меньше платить за работу МТС. Больно экономный! Только от этой «экономии»-кругом убыток…
Прямота поправилась Андрею Желнину; пожимая руку Алпатову, он сказал, что «крайком поправит» Забалуева.
Раньше бы надо… — укоризненно качнул головой бригадир.
Андрей Гаврилович всюду присматривался к колосьям пшеницы, припоминал названия сортов. Тут были белоколосые и красноколосые, раннеспелые и позднеспелые сорта. У каждой пшеницы — свои положительные качества, но у всех оказался один и тот же недостаток — все, покоряясь дождю и ветру, полегли. На всей Чистой гриве. И по многим другим районам. Это создало невиданные трудности в уборке, вернее в спасении урожая.
— У нас, слушай, большие претензии к селекционерам. К зерновикам, — сказал Андрей, закинув руку за сиденье и повернув лицо к брату. — Нужна, очень нужна пшеница с крепким стеблем, устойчивая против полегания. Нет ли чего-нибудь новенького? Ты не слыхал?
Сидор пожал плечами. Андрей снова стал присматриваться к полям. Вот полоса, наполовину скошенная комбайном. Остались обширные кулиги, где пшеница лежала, прихлёстанная к земле. Одну из таких кулиг косили тракторной сенокосилкой, которая брила всё под корень. Но трактор шёл по скошенному хлебу и тяжёлыми клыкастыми колёсами вминал его в землю. На тракторе и на сенокосилке сидели молодые парни. Андрей Гаврилович остановил машину.
— Обмолачиваете? Мышам на корм зарываете?
— Что приказано, то и делаем, — ответил тракторист и, протянув растопыренные руки, добавил: — Не могу же я своими пятернями отгребать.
— Заглушите трактор.
Парни, ворча себе под нос, ногами откидывали скошенный хлеб, освобождая место для прохода трактора вокруг кулиги.
Забалуева не удалось найти в поле. Не застали его Желнины и в селе. Бухгалтер Облучков, прищёлкнув языком, сказал:
— В страдную пору Сергея Макаровича ловить — всё равно, что за вихрем гоняться! Везде норовит побывать. Где затруднение — сам командует.
Желнины направились в сад. Андрей опять задумался о полёгших хлебах. Ему припомнилась статья, напечатанная в краевой газете года три назад. Там был фотоснимок: Забалуев и Дорогин рассматривают маленький снопик пшеницы, выращенной на опытной грядке. После того старик замолчал о своих пшеничных гибридах. В прошлом году отказался дать на краевую выставку. Неудача у него, что ли? Никому не говорит ни слова. Но, рассказывают, и нынче высеял на грядках. Значит, надеется.
Машина шла по дороге, что пересекала коровий выгон, в углу которого был рекордный участок Лизы Скрипуновой.
Братья Желнины подъехали к жницам. Девушки, перешёптываясь, окружили машину. К Андрею Гавриловичу подошла Фёкла Силантьевна с серпом на плече:
— За звеньевую тут работает моя дочка. Скрипунова. Может, доводилось слышать? Прошлым летом моя девуня на конопле была первой из всего звена! — Она повернулась к дочери. — Лизавета, скажи сама.
Но Лиза, ссутулясь. спряталась за подруг.
— Стеснительная девушка — во всём колхозе не сыскать такой! — Фёкла потянула дочь за рукав. — Скажи, Лизавета.
— А что говорить-то? — Лиза распрямилась. — Пусть сами глядят, какой есть урожай. От моих слов он не прибавится, не уменьшится.
Андрей Желнин вышел из машины, взял в руки сноп, присмотрелся к колосьям.
— Урожай, слушайте, отличный! Видны забота и старание!
— Подымаем серпами, чтобы каждое зёрнышко сберечь, — рассказывала Фёкла. — Заботливее моей Лизаветушки во всём свете нет. Пальчик серпом располоснула, а сама всё жнёт и жнёт: боль ей нипочём!
— Мамонька, хватит, — попросила Лиза. — Не надо…
— Почему не надо? Пусть добрые люди знают, как наши колхозницы об урожае-то заботятся. Ни силы, ни здоровья — ничего не жалеем.
Андрею Гавриловичу хотелось взять серп и нажать пшеницы хотя бы на один сноп (когда-то он умел жать не хуже других и, наверно, ещё не разучился?), но Сидор, высунув голову из машины, окликнул его: так они и к вечеру не доберутся до опытника Дорогина!.. Конечно, брат прав — им надо спешить, и Андрей вернулся к «газику». Но Фёкла Силантьевна всё удерживала и удерживала его своим разговором:
— Торопится моя Лизавета. Торопится, бережливая, убрать свои гектары за сухую погодушку…
— Хорошо! — Андрей Гаврилович, сидя рядом с шофёром, тронул кепку. — Желаю успешно страдовать!
Высокий тополевый заслон и ворота сада остались позади. На въездной аллее, под сводами из ветвей старых вязов, колёса машины зашуршали сухой листвой. Запахло спелыми яблоками.
Выйдя из машины, братья Желнины направились к сараю, где большими ворохами лежали яблочки величиной с мелкие головки мака. Одни алые, другие красные, третьи золотистые. И все не походили на издавна известную китайку. То были незнакомые ранетки. Две женщины черпали их вёдрами и через борт насыпали в трёхтонку: урожай отгружался в город, на кондитерскую фабрику.
Неподалёку стоял пресс. Яблочный сок сливался в чан. От сторожки доносилось побулькивание, — там бродило молодое вино в огромных бочках. Всё здесь для Сидора Желнина было новым, и он принялся расспрашивать женщин…
Дорогин был далеко в саду. Заслышав легковую машину, он пошёл встречать гостей.
— Вот нагрянули к вам, помешали работе, — сказал Андрей Гаврилович, здороваясь с ним.
— Нечастая помеха.
— Зато приехали вдвоём. Знакомьтесь…
Старый садовод читал в журналах статьи профессора С. Желнина, слышал о нём от многих учёных и от его брата; неожиданному приезду был в душе рад, как ребёнок празднику, но внешне держался спокойно, с достоинством человека, успевшего многое повидать за долгие годы жизни, наполненной постоянными поисками нового и богатой встречами с выдающимися людьми. Он пригласил гостей в беседку, перед которой горел костёр, разведённый Алексеичем, и большой чайник на таганке пофыркивал паром и позванивал крышкой.
Приятный запах дыма будоражил далёкие воспоминания. Давно Сидор не сидел у костра, давно не любовался бойкими струйками огня, не пил из просмолённого дымом чайника. Не мешало бы с дороги пообедать и выпить чаю! Но в нескольких шагах, за зелёными стенами из клёнов прятались яблони обширного сада, который манил в свою глубину, как в детстве густой лес с его загадками: что скрывается в тенистых зарослях? Что подстерегает в чаще? Судя по ворохам ранеток в саду, есть новинки. Скорей скорей — туда! А чай от них не уйдёт…
— Говорят, соловья баснями не кормят, — сказал Дорогин с добродушной улыбкой, от которой белая борода его стала ещё светлее. — Сад большой — басен будет много.
— Вот и хорошо! «Ни единым хлебом жив человек», — в тон ему, с такой же добродушной улыбкой, заметил профессор, разглаживая бороду, — одну половину — влево, другую — вправо, — и настойчиво попросил: — Угостите сначала баснями. За ними приехал. Но с одной оговоркой: стланцами не интересуюсь. Не показывайте. Не тратьте время.
Трофиму Тимофеевичу хотелось поспорить: стланцы — основа сибирского садоводства! В слегка прищуренных глазах заиграли колючие искорки. Но он промолчал. Гостей повел в ближний квартал ранеток, где с утра была начата стрижка. Женщины в разноцветных платьях, в ярких платках, стоя на передвижных лестницах, острыми ножницами перестригали длинные плодоножки, похожие на медную проволоку, и маленькие яблочки, сияя в раздробленных лучах солнца, рубинами падали на широкие полотнища, разостланные по земле. У стриженых деревьев плодоножки на ветках торчали, как щетинка. Профессор достал фотоаппарат и сделал несколько снимков.
С одного из деревьев Сидор Гаврилович сорвал листочек и положил в записную книжку. Заметив, что жёлтый лист уже сморщился, Дорогин сказал, что даст ему зелёный, засушенный в середине лета. И хорошо, если бы профессор нашёл время прочесть ботаническое описание.
— А кто же сделал его? Вы сами?!.
Да, не ради простого любопытства собирает листья яблони старый садовод, — они помогают ему задолго до плодоношения гибридов угадать качество будущих плодов. Уже первые листочки гибридного сеянца показывают, насколько правильно он подобрал исходные формы и добьётся ли