того, что задумал.
Разговаривая о самых сложных вопросах гибридизации и направленного воспитания деревьев, иногда поправляя друг друга, они переходили из квартала в квартал, и вскоре Сидор убедился, что брат был прав, — здесь ведётся, в полном смысле слова, научная работа!
Узнав, что гость недавно вернулся из продолжительной поездки за океан, Дорогин стал расспрашивать о садах в Соединённых Штатах и Канаде. Сидор Гаврилович рассказывал, называя по привычке, приобретённой за время пребывания в Америке, ранетки крэбами:
— Есть у них интересные новинки. Лучше старых крэбов, уже известных ранее. Я для института купил у профессора Хилдрета…
— Он жив?! А я думал, уже перекочевал к предкам. Однако, годков на десять старше меня.
— Ему — восьмидесятый. Но, знаете, Томас ещё довольно бодрый, продолжает работать в саду. Он очень приятный человек, и заслуги у него большие. Вы напрасно относитесь к нему с каким-то пренебрежением.
— У меня с ним старые счёты…
Андрей Гаврилович попросил брата прислать Дорогину саженцы новых американских сортов. Профессор обещал.
Старый садовод повёл гостей дальше. Сидор Желнин расспрашивал о неизвестных ему ранее сортах и гибридах, брал по одному листочку с дерева, что-то записывал, делал снимки, пробовал яблочки на вкус. Так они дошли до защитного пояса из кустов жёлтой акации. Дорогин протиснулся сквозь заросли и, придерживая рукой колючие ветки, пропустил гостей в квартал, куда ещё не заходили сборщицы урожая. Там яблони согнулись до земли. Глянув на ближнее дерево, усыпанное круглыми багряными яблочками, профессор попятился от него, как от привидения:
— Это… это откуда?!. Подарок? Когда успели получить?..
Перед ним — один из самых удачных крэбов Хилдрета, полученных от скрещивания дикой сибирки. Томас распространил его под названием… Вот названия-то он, Желнин, не помнит. Но всё есть в записях. Ведь он купил этот сорт за океаном…
Дорогин сорвал яблочко, не спеша обтёр платком, кривым садовым ножом разрезал посредине и, повернув кверху красной мякотью, подал гостям по половинке.
«Да, тот самый!» — мысленно подтвердил профессор, а вслух сказал, что американцы ценят этот крэб за красную мякоть: даёт отличное варенье!
— Подарок! Это вы правильно говорите, — подчеркнул Дорогин, но в его прищуренных глазах заиграла хитринка. — Однако, самый дорогой в жизни! И получен… из Томска!
Раскинув руки от удивления, профессор переспросил— не ослышался ли он. Нет, всё точно.
— И зовём мы его Кругленьким, — сообщил старый садовод.
— Странно. Очень странно… — пожал плечами Сидор Гаврилович: неужели его ввели в заблуждение? Если бы он знал, что здесь растут такие деревья, не стал бы покупать за океаном. И он попросил рассказать о происхождении удивительных яблонь.
— Долгая история… — сдержанно уклонился Дорогин. Вернее, глава из истории северного садоводства…
Они вышли на аллею, где в тени деревьев, по соседству с клумбой разноцветных астр, стояла скамейка, и Андрей Гаврилович предложил:
— Ради «истории» можно присесть. Рассказчику — место в середине.
Но сели только двое.
Сидор Гаврилович встал против них, закинул руки за спину и не сводил глаз с Дорогина.
— Так вот слушайте, — начал старик спокойным тоном повествователя. — В девятьсот шестом году в Томске расхворался профессор Леонид Петрович Карелин. Врачи дали ему совет: «Уезжай, батенька, на юг». А у профессора в саду росли гибриды яблони. Им было по три, по четыре года. Куда их девать? Леонид Петрович вспомнил обо мне. Однако, потому вспомнил, что я три недели был у него за ямщика, возил по нашим горам да лесам. И сад мой он видел. Ну, прислал мне телеграммку. Я быстренько приехал, принял гибриды, как детей на воспитание. Каждый день за ними доглядывал, всё записывал. Леониду Петровичу давал полный отчёт. Жаль — недолго прожил он в Крыму, — сгорел в чахотке. Не дождался яблок от своих гибридов. Года через два после его кончины появились первые плоды. Тут как раз приехал Хилдрет, расхвалил, стал просить черенки. Ну, мы, как гостю, подарили ему. Он записал их под номерами, увёз, и дело с концом. Прижились ли они там — мы с женой не знали. Смотрим на яблоньки: что же они у нас живут без имён? Словно беспаспортные. А от них ведь пойдут дети. Неловко. Нехорошо. В садах всё перепутается. И стали мы придумывать для них имена. Одно маточное дерево назвали ранеткой Карелина, другое — Красавицей Сибири, а третье записали просто Кругленьким. Впоследствии оно оказалось самым зимостойким и по вкусу наилучшим из всех подаренных гибридов. От него и пошёл новый сорт…
Правда беспощадна, как солнечный удар. От неё не укроешься под тучами сомнений. Профессор Желнин, сражённый рассказом старика, присел на край скамьи. Он не мог ни возражать, ни задавать уточняющих вопросов. Ему вспомнился, слышанный в детстве, рассказ о мужике, у которого цыган увёл со двора гнедого коня, подстриг ему гриву, немножко укоротил хвост, слегка запылил всего мукой, назвал Сивкой и на базаре продал тому же самому мужику. Дома конь заржал. Хозяйка узнала своего гнедка и отлупила мужика ухватом…
Младший Желнин заговорил о том, что его волновало больше всего — об урожае, о полёгших хлебах, а потом подвёл разговор к опытным грядкам пшеницы, на которые ему хотелось бы взглянуть сейчас.
— Однако, лучше в другой раз… Через годок, — отговаривался Дорогин. — Поспешишь — людей насмешишь. Со мной бывало такое.
— Что-то я не припомню, — сказал Андрей Гаврилович.
— Как же… Три года назад.
Старик улыбнулся, пальцами правой руки размёл бороду по груди и рассказ повёл издалека…
Пшеничка пшеничке — сестра. Но сёстры в большой семье разные. У одной колос, будто из красной меди отлитый, у другой — бронзовый, у третьей как бы задымленный, у четвёртой — белый, что твоя слоновая кость… И в каждом колосе разное зерно. И калачи из него разные по вкусу…
С юности Трофим Тимофеевич присматривался к пшеничке да выбирал, какая получше уродится на Чистой гриве. А в начале двадцатых годов он стал получать от института растениеводства посылки с новыми сортами. Самый урожайный и скороспелый сорт он размножил; вступая в колхоз, сдал отборных семян на семь гектаров. Сейчас ту пшеницу сеют во всём районе.
Успех подбодрил. Появилась заманчивая думка — вывести такую пшеницу, которая не поддавалась бы суховеям и в самые жаркие годы приносила бы хороший урожай. Выращивая в своём приусадебном саду и усатую, и голоколосую, и твёрдую, и мягкую пшеницы, он начал скрещивать отдалённые по своему происхождению сорта. Но жирная почва, издавна приготовленная под избалованные заботой огородные культуры, оказалась непригодной, и Трофим Тимофеевич перенёс опыты в колхозный сад, где для этой цели пригодился сухой склон сопки, открытый всем знойным ветрам, налетавшим из раскалённой степи.
Верунька по молодости как-то сказала ему — зачем он горбится над этими грядками? С него хватит забот о яблонях.
— Мне одной тропки мало — душа зовёт на вторую, — ответил он. — В молодые годы ездил я проводником с профессором. С географом, который ледники изучал. Вместе подымались на горы. Вот идём: гора — высокая, трудная, красоты неописуемой, — налюбуешься вдоволь, и уже думаешь— на всю жизнь. Больше не поманит. Не будешь сердце утруждать восхождением. Красоты, однако, и на равнине достаточно, ежели у человека душа для неё открыта. Но как только поднимешься на самую вершину да глянешь вокруг на другие горы, высокие, загадочные, так сразу об усталости забудешь, — в голове одно: торить новые тропы, побеждать вершину за вершиной! Спустишься с покорённой горы, переночуешь в долине, а утром — снова в поход… Не забудется то лето!
Грядок в саду всё прибавлялось и прибавлялось. Одну Дорогин отвёл для ячменя. Ему хотелось вывести ячмень без жёсткой плёнки, в которую запрятано зерно, и он стал скрещивать его с пшеницей. Это долго не удавалось. Пришлось несколько раз менять сроки посева, а когда он добился одновременного развития обоих видов — ячмень не принял пшеничной пыльцы и осенью, словно камыш сухой листвой, шумел пустыми колосьями.
Четыре года Дорогин терпел неудачу и только на пятом удалось окрутить упрямца: ячмень дал гибридные семена, покорно сбросил жёсткую одёжку. Особенно приятно, что гибрид унаследовал скороспелость. Но он был усатым, а Дорогин стремился вывести голоколосый.
— Побрить тебя надо, голубчика! — погрозил пальцем, стоя, у грядки. — Обязательно побрить.
Он присматривался к каждому колосу. Может быть, наследственные качества голоколосой пшеницы где-нибудь проявились сильнее? Может быть, удастся найти хоть одну безостую чешуйку?..
Забалуев попрекал Дорогина: от его опытов нет прибытка! В один из своих приездов в сад председатель направился прямо к делянкам. У первой грядки его остановила дощечка с надписью. Прочитав незнакомые слова, он не подошёл, а как бы подскочил к соседней грядке и склонился над второй доской…
Сергей Макарович обошёл делянки несколько раз, отмеривая землю пальцами, пересчитал стебли на маленьких квадратах; колосья осторожно покачал на ладони.
— Тяжёлые! — отметил вслух. — Про такие можно рассказать в крае!..
Когда они встретились, разговор начал с похвалы:
— Пшеничка у тебя, как говорится, растёт золотая!
— Однако, золота ещё маловато, — возразил Дорогин. — Посмотрим, как дальше себя покажет.
— Я сейчас вижу, на каких грядках созреет примолотный хлеб. В зерне понимаю толк… А на досках понаписал ты мудрёно. К чему это?
— Ничего мудрёного, — там поименованы родители гибридов.
— Ишь, ты! Загс придумал! По-учёному всё ведёшь! Я гляжу, ты замыслил у Чеснокова отбить кусок хлеба?
— У него хлеб чёрствый — не по моим зубам.
— Привык ты загадками говорить.
— Отгадка простая: он испытывает да проверяет готовое, испечённое в прошлые годы, а у меня заведено тесто для нового каравая.
— Ну, а сам-то надеешься, что испечёшь? Не переквасишь теста?