— Без надежды жить — помирать ложись.
— Не договариваешь. Хитришь, — корил его Забалуев; рассмеявшись, начал рассказывать старую бывальщину. — Была у мужика баба. Не поглянулась — хлеб худой стряпала. Прогнал. Высватал другую. Стали жить-поживать. Вот мужик говорит: «Ставь квашню, — завтра на пашню поеду». Ну, баба, как полагается, настряпала булок полный мешок. Приехал мужик на пашню, налил в колоду воды и вывалил туда хлеб, а сам начал полосу пахать. Глядит — над колодой вороны вьются. Чего они там высматривают? Невдомёк ему было, что птицы хлеб клюют. Отпахал упряжку, коней пустил на траву, сам пошёл обедать. Заглянул в колоду, а там — батюшки мои! — ни одной крошки не осталось! Рассердился мужик…
— На ворон? — нарочито усмехнулся Дорогин, догадываясь о конце бывальщины.
— На бабу! — с удовольствием разъяснил Забалуев и продолжал. — Середь дня поехал домой — бабу колотить! Бьёт, а сам приговаривает: «Ты каких булок мне напекла? А? А? Вот у меня первая баба мастерица была: такой хлеб стряпала, такой хлеб, что я по неделе в колоде мочил и то вороны не расклёвывали!..»
— Мораль сей басни мне ясна. — Дорогин прищурил колючие глаза. — Грозитесь бить за неудачные опыты?
— Сейчас не собираюсь. Вижу — может у тебя получиться добрый каравай. Позовём гостей к обеду! Корми! Похвалят — премию дадим!
Во время очередной поездки в город Забалуев побывал в редакции газеты, и через несколько дней в сад нагрянули корреспонденты. Трофим Тимофеевич долго убеждал их, что ещё рано писать о его работе с зерновыми, но статья в газете появилась, даже с фотоснимком. А пшеница подвела. И не один раз. То она страдала от суховеев, то от ранних заморозков.
Дорогин не мог без досады вспоминать о похвальной статье, о преждевременном фотоснимке, и при случае, напоминал председателю:
— Ославили меня понапрасну, вроде болтуна выставили…
Сергей Макарович не оставался в долгу:
— Мне приходится больше краснеть за тебя. С меня в крае спрашивают: «Где та новая пшеница?..» Ясно — у затейщика на языке…
После этого Дорогин и взял за правило — ничего не рассказывать раньше времени…
— И всё-таки мне хотелось бы сегодня взглянуть на ваши пшеничные гибриды, — настаивал Андрей Желнин и, чтобы не выслушивать отговорок, добавил: — Да вот и профессору тоже интересно…
Сидор Гаврилович, сославшись на усталость, сказал, что останется тут и отдохнёт в тени деревьев. Но отдыхать он не мог. Тяжело поднялся и пошёл бродить по саду; ни к чему не присматривался, ничего не замечал, — думал только о Томасе Хилдрете и о своей ошибке. Виноват ли его заокеанский коллега? Это — один из энергичных собирателей. И тут нет ничего предосудительного. Скажут: злополучному крэбу дал своё наименование, не упомянул томского селекционера. Законный упрёк. Но Томас мог не знать. Вывез под номером. Без всякого умысла. А вот о Дорогине он должен был написать… Он должен, а ты?.. Стыд сказать, опростоволосился! Того и жди, старик где-нибудь на совещании выступит: «Ну и новинку привёз профессор из-за моря! Ну и знаток! Обрадовал невидалью!.. А когда у нас в колхозном саду сам…» Лучше не вспоминать и не думать об этом. Нет, нельзя не вспоминать. Надо выступить в печати, ещё до выхода книги восстановить истину… Да, да, он так и сделает. Всё объяснит. Наука — суровая правда, строгая точность… А от Хилдрета, в то же время, он привёз много такого, что пригодится для экспериментальной работы. И это он тоже отметит…
Постепенно Сидор Гаврилович успокоился, поднял глаза на деревья; осматривая их, переходил из квартала в квартал, а саду всё не было конца. Вот обрезаны сучья, — старик перепривил яблони каким-то новым сортом. К каждому пенёчку прикреплены белые бумажные колпачки. В них, как в колыбельках, зеленеют молодые побеги. И под каждой веткой — деревянная серьга с короткой карандашной надписью: название сорта и день прививки. Сидор взглянул на одну серьгу, на другую, на третью — всюду первые числа июля! Это новость! Таких поздних прививок он не встречал. И удивительно — они не только не уступают весенним, известным издавна, но даже превосходят их по мощности и жизненной силе! Вон листва на побегах уже стала жёсткой, — древесина созрела и приготовилась к зиме. Садовод достиг своей цели! Об этом стоит написать в журнал…
Где-то недалеко, наверно на главной аллее, призывно сигналил шофёр, потом стали доноситься громкие крики, — звали его. Профессор пошёл на зов. Да, шофёр приехал за ним — ждут к обеду.
Но в доме садовода ещё только накрывали стол. Брат расставлял тарелки. Старик отвернулся к угловой полке, занавешанной серой ситцевой занавеской. Наверно, за хлебом. Сидор ждал, что он достанет пышный белый калач, испечённый на поду в русской печи, и, по крестьянскому обычаю, разломает на куски. Давно не ел такого хлеба!.. Андрей вспомнил румяные шаньги, которыми когда-то в Луговатке любила угощать его Анисья Михайловна Грохотова: поджаренная сметанная корочка, политая маслом, хрустела на зубах, а мякиш был душистый, теплый… Но старик вернулся к столу с плотным кирпичом чёрного хлеба и, поправив на жёсткой ладони, как на оселке остриё ножа, стал резать на ломти.
— Пайковый? — тихо спросил Андрей Желнин, и в голосе его почувствовалась горечь.
— Откуда же у вас пайки?! — Сидор проглотил слюну, появившуюся не ко времени. — Ведь в колхозах, насколько я знаю…
— Дочь купила. Верунька. На толкучке.
— В городе?! — переспросил профессор. — Ничего не понимаю! Из города хлеб в деревню!
— Иной раз удаётся… Из-под полы покупаем. Надоело до смерти. А что поделаешь?.. В войну научились выпекать из картошки: кто булки, кто драники, как бы сказать оладьи. Одной бабочке выдали премию за картофельный хлеб! Портрет в газете напечатали!.. От недостатков всё… Ну, а ныне — засуха на Украине…
Нарезанные ломти старик сложил на деревянное блюдо, а крошки смел на ладонь и привычно кинул в рот.
Андрей Гаврилович достал колбасу, которую он захватил из дому, Дорогин принёс солёных огурцов. Сокрушался, что нечем угостить: старого вина не осталось, молодое ещё не готово. Сидор укоризненно посмотрел на брата. «А ты говорил!.. Эх, надо было взять…»
Хозяин пригласил гостей к столу.
За столом некоторое время молчали. Андрей заговорил первым, обращаясь к брату:
— Какие, слушай, гибриды я повидал! Колос крупный, стебель крепкий…
— Над стеблем-то, однако, придётся ещё поработать, — заметил Дорогин.
Зерно стекловидное! — продолжал Андрей. — Жаль, ты не пошёл с нами.
— Я, знаешь, видел не меньшие ценности! — воскликнул Сидор, его карие глаза просияли.
Старик удивлённо посмотрел на него. Гость закивал головой:
— Да, да. Ваши летние прививки черенком, на которые я случайно набрёл, — это открытие!
— Ну, что вы! Меня за них ругали. Даже через газету. Дескать, очковтирательство. Назвали выскочкой.
— Это нам знакомо. Травля мичуринца! — возмущался профессор. — Противники не унимаются…
— А кто писал? — спросил Андрей Желнин.
— Нашёлся тут один. Агрономом работает, а прививать не умеет. Выпросил у меня черенки, но всё испортил. А нынче я при свидетелях сделал летние прививки, — приезжали учёные из города. Весной составим акт. Ежели всё будет хорошо.
— Неужели вы сомневаетесь? Конечно, перезимуют ваши прививки, — сказал Сидор Гаврилович. — Более того, они явятся стимуляторами для всего древесного организма.
Той порой Алексеич сварил щи из барсука, добытого им два дня назад. Хотя мясо пахло звериной норой, щи всем понравились. Котелка не хватило. Дорогин поставил на стол вазу с мёдом, налил по кружке чаю. Правда, заварена была лесная душица, — чай в те годы выдавали только на литерные пайки да и то редко. У душицы был приятный аромат, и гости выпили по две кружки.
Сидор Гаврилович опять заговорил о летних прививках. Где и как садовод хранит черенки до июля? Не подсыхают ли они?
— В погребе держу. В холоде, — рассказывал Дорогин не спеша. — Черенок, конечно, подвялится. Смерть ему грозит, вот-вот подступит. И вдруг он получает соки жизни от взрослого дерева. Тут сразу пробуждается. И такую силу роста даёт, что залюбуешься! Однако радость свою показывает: «Живу! Расту!» Да вы сами видели…
Профессор спросил, есть ли у Дорогина книга для отзывов. Старик достал с этажерки тетрадь в темнокоричневом переплёте, и подал гостю. Перелистывая её, Сидор Гаврилович видел записи агрономов и студентов, партийных работников и учителей, путешественников, проезжавших через Гляден, и участников пионерских походов. Перевернув последнюю исписанную страницу, он перешёл к письменному столу, и в его руках заскрипело перо:
«Метод летних прививок Т. Т. Дорогина надо изучить и осознать с позиций Мичурина. Мы не можем игнорировать те биохимические процессы, которые претерпели ткани черенка за период его «ненормального» хранения по июнь — июль, когда черенок уже находится на грани жизни и смерти. С этим связан быстрый рост и созревание побега за короткий срок вегетации. Нам следует кое-чему поучиться у Трофима Тимофеевича и поблагодарить его за новое слово в биологической науке».
На въездной аллее послышался стук тележки. Она остановилась у крыльца, и в дом садовода вошёл Забалуев в запачканной машинным маслом и пропылённой гимнастёрке. В его выгоревших на солнце бровях запутались лёгкие пушинки молочая, осота и пшеничной половы. Рукава и грудь — в липучках. Судя по всему, он недавно подавал снопы в барабан молотилки, может быть, отбрасывал солому или приминал тяжёлыми ногами пласты на большом омёте.
Во время сессий краевого совета и партконференций Забалуев не однажды пенял Андрею Желнину: «По районам ездите, а нас вроде как бы обегаете. Заехали бы разок». Сейчас Сергей Макарович явно не обрадовался приезду секретаря крайкома. Ну, что бы ему появиться раньше, когда хлеб всходил и не были заметны сорняки. А теперь… Похвалы ждать нечего. Строгий он человек!
Добро бы приехал один, а то привёз с собой бородатого незнакомца. Кто такой? Откуда? Наверно — из Москвы. Какой-нибудь заместитель министра. Привяжется с расспросами об агротехнике. Ой, беда тебе, Сергей!.. Одна надежда на рекордный участо