Мать, открыв сумочку, спросила:
— Сколько вам за них?
— За подарки не платят, — сказал Дорогин.
— Знаете, мы ехали по тайге. За окном — леса и леса. На станциях — запах сырых брёвен, пихтовой коры да хвои. Мы накупили кедровых шишек и орехов. Хотите? — Женщина взяла со стола три шишки и предложила всем. — Берите, берите.
— Я соскучился по орешкам, — отозвался Семён, принимая шишки.
Мальчуган грыз яблоко. От кисловатого сока щёки его порозовели.
— Вкусное? — спросил Трофим Тимофеевич и пообещал — Будешь получать каждый день. Да, да. У нас яблоки свои.
Семён пошёл к проводнику, чтобы попросить постель, и задержался.
Перед расставанием полагалось посидеть. Вера опустилась рядом с отцом. Он внимательно посмотрел ей в глаза.
— За меня, папа, не волнуйся. Всё будет хорошо. — Дочь тронула его холодную морщинистую руку. — Отдыхай спокойно, лечись. Приедешь на место — сразу дай телеграмму. Ладно? Я буду ждать.
Глава двадцать первая
Проводив поезд, в котором уехал Трофим Тимофеевич, Семён подхватил Веру под руку и, нагнувшись, прошептал:
— Вот мы и вместе! И хорошо, что одни!
Девушка, слегка отстранившись, посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Ну да! — подтвердил Семён. — Никто не помешает.
— Для меня отец никогда не будет помехой.
— Я не об этом. Сам папашку с мамашкой тоже люблю. Может, не меньше твоего…
Они вышли на обширную площадь. Дул холодный сырой ветер, и люди спешили разойтись по домам. Сёма с Верой шли медленно. Он крепко прижимал её локоть и горячо шептал:
— Я рвался к тебе, как бешеный. Даже рассказать невозможно. Меня не соглашались отпускать, хотели оставить в кадрах. А я своего добился. Сейчас без ума от радости!..
А девушка посматривала на него с неприятным ей чувством насторожённости, от которого она старалась избавиться. Вера объясняла себе это чувство тем, что, после столь долгой разлуки, они провели вместе всего лишь несколько минут и не успели приглядеться друг к другу. Конечно, в её груди разгорится доверчивая радость.
— Давай сразу махнём домой, — предложил Семён.
— Ночь тёмная, — простодушно возразила Вера.
— А нам свет ни к чему! Без него даже лучше…
— Ой, нет, нет.
— Ладно, переспим тут. Завтра пошатаемся по городу…
Грубые словечки испугали Веру. Да и «шататься» без дела она не привыкла. В городе обычно куда-нибудь спешила: дел оказывалось много, а времени не хватало.
— Накупим всего для гулянки! — продолжал Семён. — Чтобы гости, как говорит мой папашка, бровями пол подметали…
На аллее городского сада они остановились. Вон клён — свидетель их разлуки.
— Помнишь, дорогуша?
Конечно, она не могла забыть той минуты. Много раз проходила здесь и смотрела на клён; повторяла стихи, которые тогда ей хотелось услышать от него:
Жди меня, и я вернусь…
А Сёма на прощанье к чему-то заговорил, что он — «ревнючий». Чего доброго, сейчас напомнит об этом да примется расспрашивать: с кем встречалась? с кем плясала?.. Нет, нельзя рассказывать о тех зимних вечерах в садовой избушке, — начнёт допытываться: что за парень Вася Бабкин? какой из себя? А ведь она не может сказать ничего плохого. Ни одного слова. Только хорошее! Сёма надуется… Это, конечно, нехорошо: утаила. Но что же делать? Недавно решила — все начистоту. А сейчас, — сама не знает отчего, — не может вымолвить слова.
— Ты о чём-то ещё замечталась?
— Нет… ни о чём. Просто так…
— Ну и ладно. Сошлись наши дорожки у этого клёна! Красота!
Когда миновали сад, Семён повернул к ресторану. Но Вера, боясь, что он будет настойчиво угощать вином, отказалась.
Конь стоял на заезжем дворе колхоза. Семён не знал квартирной хозяйки. Вера проводила его туда и познакомила с Егоровной, сутулой женщиной, с острым подбородком и красным носом; попросила её присмотреть за конём, а сама собралась на ночёвку к своим знакомым. Семён уговаривал остаться. Егоровна уступала ей свою кровать, стоявшую не в горнице, где обычно ночевали колхозники, а в кухне за печкой, но Вера и на это не согласилась. Семён насупился. Ему помнилось, раньше она не была такой упрямой. Характер показывает! А с покладистой женой жизнь, говорят, идёт легче. Пусть-ка она сразу почувствует, что и у него тоже есть норов. И он не пошёл провожать её. Даже на крыльцо не вышел.
На дорожку всё же дал горсть орешков, которые сам нашелушил из кедровых шишек.
Вере показалось, что орехи пахнут табаком. Это от пальцев Сёмы. Они у него жёлтые, просмолённые дымом. Курит он напрасно. В её семье табаком никто не баловался. Она всегда дышала чистым воздухом. Но к табаку, наверно, можно привыкнуть?
А орехи она всё-таки не стала щёлкать — выбросила. Пусть полакомятся куры.
Добрые знакомые не отпустили Веру до завтрака, и она только в десять часов появилась на тихой улице, заросшей картошкой. Шла быстро, нетерпеливо всматриваясь вдаль. Думала: вот-вот из калитки выйдет Сеня и, сияя улыбкой, бросится навстречу. Но серая покосившаяся калитка оставалась неподвижной, и у Веры отяжелели ноги. Она пошла медленно. Семён, наверно, смотрит в окно? Так пусть не думает, что она летит к нему, очертя голову.
Через открытое окно был виден стол с пустой бутылкой из-под водки, с грязной посудой, с огрызками огурцов; в глубине горницы раскатисто храпел человек, и Вера передёрнула плечами, словно ей облили спину холодной водой.
На крыльце, почёсывая поясницу, появилась Егоровна, неумытая, взлохмаченная; громко икнула.
— С утра икота — к вечеру в костях ломота. Ежели без опохмелки… — разговаривала сама с собой. — На поправку требуется…
Заметив Веру, моргнула ей белёсым глазом и, ухватившись за бока, рассмеялась широким ртом, в котором там да сям торчали желтоватые зубы:
— Твой-то как отдирает! Ну, здоров!.. — Проведя языком по губам, припомнила вчерашнее. — Мы тут за вашу встречу раздавили пол-литровочку! Чокались, чтоб вы лучше чмокались, чтоб завсегда совет да любовь…
Вера круто повернулась и быстро-быстро отошла от крыльца. Какое дело до неё посторонней бабе? Зачем она лезет в душу? И Семён тоже хорош! Не мог потерпеть до дому, напился и разболтал всё… В армии служил, а не научился держать себя в руках.
Напоив «Буяна», солового жеребчика, и не зная, чем ещё заняться, Вера прошлась по двору.
Егоровна возвращалась домой с бутылкой в руках.
— Для опохмелки!
— Скажите там… мне ждать некогда, — попросила Вера ледяным голосом, но тут же, как бы спохватившись, выпалила: — Нет, не надо. Не будите. Я одна уеду.
— Ох, капрызная ты девка! — упрекнула Егоровна. — Для тебя только трезвые хороши? А ежели человек выпимши? Ты приноровись к нему, поухаживай за ним. Наше дело — бабье!
Не слушая назиданий, Вера принялась охомутывать коня. Успеть бы уехать одной. За дорогу уняла бы сердце. Она ещё только заправляла шлею, а во двор уже, разминаясь, вышел Семён. Приглаживая свои спутанные волосы, стал упрашивать:
— Зайди, Верочка, на минуту. Посидим…
— Даже не подумаю…
— Нельзя без «посошка». Порядок не нами заведён.
— Ну и шагай себе с посохом, коли хочется. А у меня конь есть.
Замолчав, Вера повела «Буяна» к оглоблям. Семён пошёл рядом с ней и заговорил так мягко, как только позволял ему его грубоватый голос:
— Я знаю, на что ты сердишься. Виноват перед тобой.
Но мы ведь немножко, чуть-чуть вспрыснули моё возвращение… Тоскливо стало без тебя, ну, вот и… — Он развёл руками. — Обругай меня всяко, только не молчи. Не сердись. У меня сердце болит, когда возле меня хмурятся…
Дай, я сам запрягу коня!
Вера подобрела, — для первого раза можно извинить, — и, отступив на шаг, следила за быстрыми и ловкими движениями Сёмы. Когда он упёрся ногой в хомут и стал затягивать ремённую супонь — шутливо предостерегла:
— Потише! Помнишь, как медведь дуги гнул?!
Завязав супонь, Сёма стукнул кулаком по дуге. Она загудела.
— Не хватает колокольцов! Может, найдём в магазине?
— Нам не почту везти. Зачем они тебе?
— Ну, как же?! Чтобы все в окошки высовывались!..
— Я не кукла, нечего меня напоказ выставлять!..
Семён ушёл в избу, пообещав «обернуться в одну секунду». Вера ждала его, остановив коня возле крыльца; не подымая глаз на окно, думала:
«Выпьет или не выпьет?..»
У неё боязливо зябло сердце. Она всё больше и больше присматривалась да прислушивалась к Семёну, будто к человеку, с которым встретилась впервые; будто никогда не пела частушек под его гармошку и не плясала перед ним в кругу своих подруг; будто не она провожала его в армию в дождливый осенний день. Но что же тут удивительного? То была девчушка. Повзрослев, она переменилась. И он тоже переменился. Поневоле прислушаешься…
Семён вышел в фуражке, с подсолнухом в руках, который дала ему на дорогу Егоровна. Мягкие губы у него лоснились, на лице играло довольство.
— Вот и я готов! — объявил громогласно, словно спешил обрадовать.
Он сел рядом с девушкой и хотел взяться за вожжи, но та опять заупрямилась:
— Нет, нет, править буду я. — И объяснила: — Конь с норовом. Ты его ещё не знаешь. И он не знает твоей руки.
Семён, неожиданно для себя, уступил ей.
Вера, глянув ему в глаза, спросила:
— С «посошком»?
— С маленьким. Ты не сердись. Пойми…
— Первый раз, так и быть, прощу.
Они заехали на вокзал. Семён получил багаж; уложив его под переднее сиденье, хлопнул рукой по чемодану и от удовольствия прищёлкнул языком:
— Какие подарки я для тебя припас!.. — И выжидательно посмотрел на Веру. — Отрез на пальто — раз! Отрез на платье — два! А матерьял…
— Красивее того, голубого?
— Что ты! Увидишь — закачаешься! Бабы с ума сходят! Называется — пан-бархат! Слыхала?
— А ты думаешь — нет?
Хотелось спросить — какого цвета пан-бархат, но Вера сдержалась: сам скажет. И ждать ей пришлось недолго.