Из переулка послышались быстрые шаги. Всё ближе и ближе. Вот сейчас — вдоль улицы. Вот уже — за самой спиной… Дорогин повернулся. В двух шагах от него, как бы споткнувшись, остановилась Верунька:
— Папа! Здравствуй! А Гриша уехал?.. Ой, уж не мог подождать!.. Я хотела всю экспедицию свозить в поле. Пусть бы поглядели. Сказали бы правду этим близоруким срывщикам…
— Мы сочли, что ты уже убрала весь урожай.
— И надо было убрать… Никого не слушать…
Старик подумал: «Рассердилась на своих противников. Это ничего. Сердитая смелее будет, дальше уйдёт».
— Я хотела выдергать коноплю на опытном участке сразу же после инея — Забалуев помешал, — рассказывала Вера. — Каждый день ставил звено на другую работу. Ваша конопля, говорит, подождёт. Один раз даже раскричался: «Не подводи меня под ответ. Приедут краевые работники, составят акт, тогда делай, что хочешь. Убирай свой урожай, хоть собаке на подстилку, ежели годится…»
Дорогины вошли во двор. Шагая рядом с отцом, Вера продолжала:
— И вот сегодня нагрянули. Был Девяткин, второй такой же стародум. И наш агроном с ними. Приехали к опытному гектару, смотрят, а у конопли после мороза скрючились недозрелые вершинки. Чесноков даже расхохотался. А у самого нос красный, как у петуха гребень. И голова запрокинута: дескать, правда на моей стороне! Полюбуйтесь, говорит, сплошными вопросительными знаками!.. Я вырвала коноплянку и отделила лубеной слой. «Вот вам волокно второго урожая! Не первый сорт, конечно, а всё-таки…» Девяткин перебил меня: «Какой же это, девушка, второй урожай?!. Если бы вы сеяли по тому же коноплянику… А вы почему-то залезли в паровое поле. У вас не два урожая, а два посева — ранний и поздний. Только и всего…» Будто ушатом холодной воды облил. Я чуть не расплакалась…
Отец тронул плечо дочери.
— Ничего, ты ещё успеешь опрокинуть таких похоронщиков.
Это подбодрило Веру, и она, войдя в дом, юркнула в кухню, сказав:
— Я сейчас, только умоюсь и переоденусь… Поговорим обо всём.
Трофим Тимофеевич прошёл в свою комнату, про себя произнёс то, чего не сказал вслух:
— «У неё характер — кремешок. И никакой ветер не погасит искры…»
Глава тридцать первая
Засуха подступала исподволь. Ещё зимой почувствовалось её приближение: ни ноябрь, ни декабрь почти не обронили снега, и поля пугали своей чернотой. Скупые январские снегопады сопровождались дикими ветрами, которые сметали всё в лога. Лишь возле лесных полос и деревянных щитов белели тощие сугробы. Даже февраль, обычно щедрый на бураны, в этом году не подарил снега.
Сухие ветры в ту весну ворвались с юга необычайно рано: в середине апреля по Чистой гриве уже кружились чёрные вихри. А ночные заморозки выжимали из почвы последнюю влагу.
Ни в мае, ни в июне дождей не было. В сводке погоды сибирские города, чаще всего, стояли в одном ряду с Ташкентом и Самаркандом — районами поливного земледелия.
Лишь однажды под вечер стрелка барометра колебнулась в сторону «бури». Из-за горизонта выплыла на раскалённый небосвод чёрная туча. Она быстро разрасталась и вскоре заняла полнеба. Огненные трещины то и дело раскалывали её сверху донизу, и рокочущий гром сотрясал землю.
Шаров выехал в поле, навстречу долгожданной туче. Бывало, в детстве он, босоногий и вихрастый, среди ливня выбегал на улицу, подпрыгивал в пузырящейся луже и подзадоривал: «Дождик, дождик, пуще!..» И теперь ему, пятидесятилетнему человеку, хотелось постоять с обнажённой, полуоблысевшей головой под дождём, от которого воспрянут всходы хлебов, повеселеют умытые поля.
За селом начинался выгон. В обычные годы он кудрявился мелкой зеленью, а нынче казался посыпанным охрой. Даже выносливая, жёсткая, как проволока, трава — пастушья сумка посохла. Защипнуть нечего. Голодные коровы мычат, подняв головы в сторону тучи.
Рядом — старая пустошь. Нынче эта уплотнённая земля ещё в апреле выкинула в горячий воздух всю влагу, и зародыши трав погибли от жажды. Остаётся надежда на клевера, густо поднявшиеся возле лесных заслонов, но сеяных трав едва ли хватит для лошадей и овец. Коров придётся перегонять на север за двести километров в Кедровский район, где колхозу уже отведён участок во временное пользование. Скоро оттуда вернётся Катерина Савельевна, поехавшая присмотреть место для постройки фермы.
Из степи лавиной хлынул ветер. Он так злобно царапал землю, что, казалось, хотел выдрать с корнем гибкие былинки пшеницы.
Как пригодился нынче метод Мальцева! Во-время принакрыли влагу разрыхленным верхним слоем, приберегли на весь июнь. Вот и держатся всходы: перо сизое, здоровое, особенно там, где стоит зелёная защита из лесных полос.
Но и этим полям нужен дождь. Иначе через неделю затоскуют хлеба, порыжеют нежные вершинки.
Шаров снял кепку, вышел из машины. Под подошвами сапог хрустели сухие листья подорожника, рассыпалась в труху конотопка. В лицо, как струя из зерносушилки, бил горячий ветер. Он подымал пыль и подбрасывал до самой тучи, как бы отпугивая её. Теперь уже весь небосклон был чёрным, и гром грохотал во всех сторонах. В том углу степи, который издавна называли «мокрым», появился оранжевый просвет. Оттуда ехидно подсматривало солнце, ярое даже в эту вечернюю пору: «Ну, как, дождались дождя?!»
Над лысиной Шарова мотались из стороны в сторону тощие пряди сухих волос. На лицо упало несколько тёплых капель.
Оголтелый ветер окончательно рассвирепел. Он разорвал тучу на клочки и раскидал по горизонту; довольный своей проделкой, устало свалился куда-то под берег Жерновки и замер до поры до времени.
— Вот и всё… — вздохнул Шаров. — Сухая гроза! Такой ещё не бывало на моей памяти… Ну и год!
Он вернулся в село. В конторе его уже поджидали члены правления, — все заботились об отправке бригад на сенокос в Кедровский район. Из-за отъезда людей пришлось остановить строительство гидростанции у Бабьего камешка.
Утром снова запылало солнце в высоком небе; кое-где поблёскивали лёгкие штрихи никому не нужных серебристых облаков.
Горячий воздух был неподвижен. И не находилось силы, способной всколыхнуть его…
Над открытыми, ничем не защищёнными полями Будённовского выселка клубились чёрные тучи горячей пыли.
Шаров ехал по дороге в сторону Глядена и с грустью смотрел на хилые всходы с рыжими вершинками. Пора кущения миновала. Уцелевшее растеньице даст единственный стебелёк с маленьким тощим колоском.
Опалённые поля лежат в изнеможении. Едва ли они вернут семена?..
Будённовцы просятся к ним в колхоз, и райком поддерживает их: «Пора укрупнятся». Даже второй выселок собираются присоединить к Луговатке.
На выселках — колхозы маленькие: в одном — двадцать семь дворов, в другом — тридцать девять. Шаров понимал, что их следует объединить. Но почему обязательно с Луговаткой?
— Потому, что они и территориально и экономически тяготеют к вам. И сельсовет у вас один. И гидростанцию строите вместе, — говорила Векшина. — Странно, очень странно, что приходится убеждать тебя. Ты же сам записывал в план укрупнение колхоза.
— Немножко не так. Мы ждали переселенцев. На нашу землю. А от слияния земельный надел увеличится. Недостаток рабочей силы будет ещё острее. И в тех полях придётся всё начинать сначала: вводить севооборот, бороться с сорняками, выращивать лесные полосы, строить крытые тока.
— Испугался работы?
— Не в том дело. Деньги где взять? На обоих колхозах висят долги. А у нас и своих достаточно. Пусть рассчитаются.
— О задолженности — особый разговор. Рассмотрим этот вопрос. Государство отсрочит платежи.
Сейчас, чтобы не возвращаться домой, Павел Прохорович решил через Гляден проехать в город. Там он ещё раз попытается доказать, что слияние надо отложить до зимы. Пусть каждый колхоз рассчитается с государством, подведёт годовой итог, выдаст, что причтётся на трудодни, а уж потом… Если не удастся отговориться, то с весны вместе…
На гляденских полях он встретился с Забалуевым. У того лицо было чёрным, даже зубы казались пропылёнными.
— Ну, как, жених, дела? — насмешливо спросил Сергей Макарович, намекая на предстоящее слияние колхозов. — Упираешься?! От невест отказываешься?! А считал себя передовым! Эх, ты!.. Все на тебя кивают головами, как на отсталого.
— Вы, кажется, тоже не соглашались на укрупнение?
— Что ты! Я первый сказал в райкоме: сливаемся с «Красным партизаном». И никаких гвоздей! Вчера провели общие собрания, написали протоколы. В воскресенье — свадьба.
Председатель артели, с которой сливался «Колос Октября», недавно получил выговор за пьянство, — «конкурент» отпал. Сергей Макарович прикидывал в уме: кто может явиться помехой? Никто. И он пригласил Шарова:
— Приезжай на праздник. Анисимовна уже медовуху заквасила!..
— Торопитесь…
— Не по-твоему. Ты — тяжелодум. Скупой. Я тебя насквозь вижу. Тебе не хочется с соседями хлебом поделиться. Ой, не хочется! Вот и стараешься оттянуть, сватов не привечаешь.
Выслушивать лёгкое балагурство Шарову было не по душе. А тут ещё Забалуев задел самое больное. Ответить нечем. И Павел Прохорович ограничился тем, что упрекнул собеседника за очередной тайный наезд на их поля. Зачем он подсматривает? Ведь делает-то всё по-своему. Сергей Макарович не обиделся.
— Я не гордый, — сказал он. — Может, чему-нибудь научусь… А ты с меня бери пример: укрупняй колхоз! Взрослый мужик завсегда сильнее двух малышей!
Глянув на изрезанные трещинами поля, он вдруг вспомнил Дорогина. Ещё несколько лет назад старик говорил — будет засуха.
— Откуда он знал? Как в воду смотрел! Накаркал!
— И я говорил: садите лес.
— Ишь, ты! — Забалуев стукнул кулаком по облучку ходка. — Если примусь прутики садить — обгоню тебя.
— Хорошо! — Шаров протянул руку. — Давайте на соревнование!
— Ладно. — Сергей Макарович, уклоняясь от рукопожатия, шутливо погрозил пальцем. — Приезжай на праздник, там поговорим…