— Брось, окаянный!.. Брось!..
Охотник вскочил на ноги и выстрелил. У тетеревятника подломилось крыло. Перевернувшись спиной вниз, он падал на землю. Обронённое чучело, туго набитое мхом, грохнулось раньше его.
— Молодец, парень! — крикнул Трофим Тимофеевич. — Метко бьёшь!..
С разных сторон они одновременно подошли к сражённому хищнику и, глянув друг на друга, разулыбались.
— Да это вот кто!.. — воскликнул Дорогин. — Здравствуй, Василий! — Похлопал его по плечу. — Глаз у тебя зоркий, руки быстрые!
— Не смейтесь, — смущённо попросил молодой охотник. — К чучелам подкрадывался!
— Это со всяким может случиться… — Трофим Тимофеевич носком сапога шевельнул мёртвого ястреба. — Даже не трепыхнулся — камнем рухнул.
Бабкин осмотрел чучело. Через дыры в чёрной ткани высовывался мох.
— Запоздал я с выстрелом. Вон как изорвал проклятый!..
— Ничего, одну осень послужит. Не тужи понапрасну.
Они направились к берёзовому колку.
— Ты что же, Василий, к нам глаз не кажешь? — упрекнул Дорогин парня. — Другие садоводы приезжают, даже из соседних областей, а ты… Загордился, что ли? Или обиду какую на меня имеешь?..
— Никакой обиды, Трофим Тимофеевич! Да я бы с радостью… — У Бабкина осекся голос. Парень опустил голову и неловко пробормотал: — Но как-то вышло так. Неладно всё…
— А ты делай ладно. Добро, что охота свела, хоть на этих полях…
— Я и на ваши пашни захаживал. Случалось…
— Вон что?! — шутливо взъершился старик. — Однако, бить тебя надо. Косачей наших постреливаешь, а в сад в гости не заходишь. Обегаешь. Что худого сделали тебе?
— Да что вы! Худого… Я так…
— Что «так»?.. Непорядок это. Небось слышал, я еле-еле дух переводил? Одним ноготком за жизнь зацепился, думал — не удастся выкарабкаться… Лежал и тревожился о своём деле: тесто заквасил, а хлеб выпечь не успел. Кто будет хлебопёком? Кому передать всё с рук на руки, чтобы для народа польза осталась?
— Рано думаете о замене. Вам надо жить да жить.
— Сам знаю — надо: не зря на земле толкусь. А силы иссякают. Видал, весной река бурлит — берега ей тесны, середь лета на убыль пойдёт, притихнет, а осенью через перекаты едва-едва переливается.
— Реки бывают разные. Родниковые всегда в силе…
Они вошли в рощицу. Вася, глянув на берёзу, предложил:
— Я поставлю чучело.
— Поставь, ежели умеешь бойко лазить.
— В минуту!..
Сбросив ватник и оставшись в одной гимнастёрке, Вася с быстротой белки взобрался на дерево. Но едва он успел приподнять чучело над вершинкой, чтобы укрепить подчучельник на одном из сучков, как рядом появился старый черныш с белыми подкрылками. На спине у него перо с сизым отливом, хвост с крутыми завитками, а красные брови шириной в палец. Увидев человека, он взвился вверх и полетел куда-то в поля. А со стороны опушки бора послышалось: «Кок, кок, кок», — летела рябенькая тетёрка по только что проложенной воздушной трассе. Ловко закрепив подчучельник, Вася пригнул голову к тонкому стволу берёзы и замер. Тетёрка хотела сесть на соседнее дерево, но тут раздался выстрел, и она мячом покатилась с ветки на ветку. Бабкин спрыгнул на землю. В это время раздался второй выстрел. Косач, падая, ударился о его плечо.
Не хотелось уходить от Дорогина, да нельзя мешать старику. Схватив ватник и ружьё, Вася бросился в глубь рощицы. Но Трофим Тимофеевич крикнул вдогонку.
— Воротись! Ныряй сюда!
Бабкин вернулся и вполз в шалаш. Там приятно пахло пороховым дымком. Старый охотник перезаряжал ружьё.
— Стайка, однако, порядочная, — прошептал он, разгорячённый успешной стрельбой. — А Верунька умеет загонять птицу!
— Вера Трофимовна?! — встрепенулся Вася. — Загонщицей ходит?!
— Другая вспугнула бы сразу всех, — продолжал Дорогин, — а она шевелит потихоньку: подаёт по одному! Как по расписанию!
Молодой черныш с буроватыми перьями на спине, летя стороной, зацепился за крайнюю берёзку, покачался на тонкой ветке, насторожённо вытянув шею, а потом мягко спланировал на стерню гречихи.
Три маленькие говорливые тетёрки прилетели одновременно и тихо расселись неподалёку от чучел.
— Стреляем по команде, — шепнул Дорогин. — Я— в крайнюю правую, ты — в левую.
«Вера пригнала!..» — думал Вася, просовывая стволы между веток шалаша.
— Раз, два, — шёпотом считал Дорогин, — три!
Раздались выстрелы. Одна тетёрка упала, две улетели.
Крайнее чучело качалось на тонком подчучельнике. Какой конфуз! Хоть бы не заметил старик да не посмеялся бы… Можно ведь подумать — промахнулся. А если увидел — промолчать, не вгонять в краску.
Но Трофим Тимофеевич не привык щадить неудачных стрелков.
— Здорово ты шибанул! — рассмеялся он. — Всё-таки решил доконать?
— Сам не знаю, как обмишурился.
— Однако тебе мороз помешал. Вон как дрожишь! Надень-ка, парень, стёганку-то…
Только сейчас Вася почувствовал, что на нём — одна гимнастёрка. Он быстро оделся, но дрожь попрежнему сотрясала его. Это, наверно, оттого, что ударил по чучелу. Старик и при Вере может высмеять… Не успокоился Вася и после того, как сбил косача.
Четыре тетёрки, лёгкие на крыло, почти бесшумно пролетели низко над полем и, опустившись на землю, затерялись в стерне. Кивнув в ту сторону, Вася шепнул:
— Пойду подниму. Может, подсядут к вам…
Чтобы поднять тетёрок к чучелам, надо было пойти в обход. Вася знал это, но по выходе из колка направился в другую сторону и через несколько минут совсем позабыл о птицах на гречанище. Где-то недалеко шла та, что носила золотистые косы, та, которую он называет маленьким, едва приметным, но самым ласковым и чистым весенним цветком — Незабудкой… А теперь её, пожалуй, и не узнаешь?
Скорее всего, она не узнает его. И, понятно, намеренно… Напрасно пошёл он в эту сторону от шалаша, навстречу косачам, которые летят над головой, вспугнутые загонщицей. И на эти чужие поля, озябшие от унылых осенних ветров, пришёл напрасно, будто сонный забрёл в такую даль и очнулся только после окрика Дорогина на крылатого вора. Тут бы и надо повернуть в домашнюю сторону, но он даже не подумал об этом и вот теперь, невесть зачем, шагает в сторону Глядена и не может остановиться.
Выстрелы раздавались всё в том же Круглом колке. А где же второй шалаш? Где второй охотник?.. Супруг… Толстогубый верзила… Наверно, забыл об охоте и дрыхнет на соломенной подстилке. А потом начнёт упрекать загонщицу: «Всю птицу угнала к отцу! Не веришь в мой меткий глаз, в ружьё?..»
Поёживаясь то ли от сырого ветра, налетевшего с полей, то ли оттого, что начинала знобить неведомая хворь, Вася уходил всё дальше и дальше от Круглого колка. Чтобы не помешать работе загонщицы, пробирался по опушке леса, заросшей мелким сосняком. Прошумела над головой ещё одна стайка, а потом всё затихло: ни свиста птичьих крыльев, ни шороха шагов не было слышно, — разминулись незаметно для обоих. Сейчас загонщица уже дошагала до колка, поговорила с отцом и пошла ко второму шалашу, чтобы объяснить свою незадачу и отправиться загонять птичьи стаи с другой стороны, тоже вдоль опушки леса. Да, так и есть, — вон опять послышались выстрелы. Всё там же. Стреляет один Дорогин. Ну, достанется загонщице на орехи! А она и не виновата, — вторые-то чучела, наверняка, поставлены неумело, не видны тетеревам. к тому же ветерок отбивает птицу от кромки бора. Настоящий охотник мог бы уже разобраться в пролётных путях и переменить место.
Всё же Вася присматривался — не мелькнёт ли где-нибудь шаль или краешек юбки, раздуваемой ветром. И опять он, незаметно для себя, разминулся с загонщицей.
Солнце поднялось высоко над Чистой гривой, с минуты на минуту прекратится лёт, тетерева, успев набить зобы гречихой и серёжками берёзы, попрячутся в чащу на дневной отдых. Старый охотник вот-вот снимет чучела… Надо бы застать его на месте. Проститься с ним, пока он там один.
Бабкин не опоздал. Но он вошёл в Круглый колок в то время, когда шевельнулось и полетело вниз, вместе с шестом, первое чучело.
Трофим Тимофеевич встретил парня усмешкой:
— Ты что же, решил откормить тетёрок? Не спугнул ко мне. Всё утро здесь на гречихе паслись…
Вася не слышал его слов. Слегка приподняв и раскинув руки, он смотрел на берёзу. Чучела снимала сама загонщица, лёгкая в движениях и, как прежде, тоненькая, даже в ватной стёганке. Вера! Верунька! Кремовый — с яркими маками по углам — полушалок свалился ей на плечи, из-под него виднелись косы.
Услышав, что отец с кем-то разговаривает у шалаша, Вера глянула туда. Тонкий сук, на который она опиралась ногой, погнулся, мокрая подошва сапога сорвалась, и девушка, обняв гладкий ствол берёзы, скользнула вниз.
— Ой! — вскрикнул Вася и бросился к дереву, чтобы подхватить её.
Но она уже стояла на ногах и размахивала руками, словно хотела стряхнуть боль.
— Ладони… да? Кожу содрала?! — всполошился Вася. — Перевязать бы чем-то…
— Ничего. Только обожгло немножко…
Он забыл о последней тяжёлой встрече в городе и обо всём, что передумал после неё. Горячее чувство снова взбурлило в нём. Так бывает с родниками: подмытый бережок вдруг завалит источник, глина ляжет необоримой грудой, но чистая, искрящаяся вода сильней всего, — она снова пробьёт себе путь, раскидает, размечет все преграды, и родник заиграет, заструится с новой силой, превосходящей прежнюю…
Вера была та же, что и в первую зиму, только между бровей раньше времени пролегла чёрточка — свидетельница раздумья. Но глаза впервые были такие жаркие, такие чистые-чистые, и распахнуто улыбались.
Вася тихо молвил:
— Зря лазила… Я снял бы чучела.
— Ты… ты где-то заблудился.
— Я ходил… искал…
— Мы уже хотели тебя разыскивать. Папа… и я…
«Вдвоём они здесь?!. Вот хорошо!.. А тот?..»
По тени, набежавшей на лицо парня, Вера поняла его думы и, в душе пеняя себе за всё, тоже умолкла; ждала, что он первым продолжит разговор. О чём угодно, только бы не молчал…