А через три дня заявился граф. Он был высокий и стройный, с завитками волос, которые золотились, как кокон шелкопряда, и отливали лаком, с аккуратно завернутыми усиками той же масти и слегка выпученными глазами отталкивающего салатного окраса. Он напугал мать своим огромным платяным кофром, из чего она заключила, что гость приехал на все лето. Однако вскоре выяснилось, что просто граф считал себя невероятным красавцем и переодевался по восемь раз на дню. Его наряды были до того элегантные, сшитые вручную из изумительных материалов, что Марго разрывалась между завистью к его гардеробу и презрением к его женственности. Помимо нарциссизма у графа были и другие недостатки. Он выливал на себя столько духов, что ты их почти видел, и его секундного пребывания было достаточно, чтобы вся комната пропиталась этим запахом, а подушки, на которых он полежал, и стулья, на которых он посидел, потом еще много дней напоминали о нем. Хотя его английский язык был весьма ограниченным, его это не останавливало, и он рассуждал на любую тему с таким надменным догматизмом, что доводил всех до белого каления. Его философия, если ее можно так назвать, сводилась к фразе «Во Франции мы это делаем лучше», и ее он вставлял к месту и не к месту. А ко всему съестному, с которым ему доводилось сталкиваться, он проявлял глубочайший галльский интерес, и, пожалуй, не было бы особого греха в предположении, что граф – реинкарнация козла.
Он приехал как раз к обеду и до конца трапезы, без видимых усилий, сумел восстановить против себя всех, включая собак. Это был своего рода подвиг – за каких-то пару часов, не отдавая себе в этом отчета, вызвать раздражение пяти столь непохожих друг на друга людей. Так, съев воздушное, как облако, суфле с розовыми тельцами недавно выловленных креветок, он сказал: «Сразу видно, что ваш повар не француз». Узнав, что поваром была мать, он нисколько не смутился и добавил, как ей повезло: теперь он откроет ей тайны кулинарного искусства. От такой наглости она потеряла дар речи, а он переключился на Ларри и заметил ему, что единственные хорошие писатели – это французы. При упоминании Шекспира он пожал плечами и сказал: «Le petit poseur»[6]. Лесли он сообщил, что интерес к охоте может проявлять только человек с инстинктами преступника, да и в любом случае всем известно, что лучшее огнестрельное и холодное оружие производят французы. Марго он дал совет: ради мужчин женщина должна сохранять красоту и, в частности, не жадничать и не употреблять слишком много пищи, которая может испортить ее фигуру. Поскольку Марго страдала от излишней полноты и сидела на строгой диете, эта информация была встречена без энтузиазма. Окончательно же он упал в моих глазах, когда назвал моих собак «деревенскими дворнягами» и высокомерно сравнил их со своими лабрадорами, сеттерами, ретриверами и спаниелями, разумеется, французской породы. А еще он не понимал, зачем держать такое количество питомцев, если они не предназначены в пищу.
– Во Франции мы их пристреливаем, – сказал он.
Неудивительно, что, когда после обеда он пошел наверх переодеться, семья напоминала растревоженный вулкан. Лишь золотое правило матери, что нельзя в первый же день обижать гостя, удержала нас в рамках. Но нервы у всех были на таком пределе, что, если бы кто-то стал насвистывать «Марсельезу», его разорвали бы на куски.
– Видишь теперь, – выговаривала мать моему брату, – что получается, когда ты позволяешь неизвестным людям присылать к нам неизвестного гостя. Невозможный человек!
– Ну… не такой уж он плохой, – робко попробовал Ларри опровергнуть то, что было для всех очевидно. – Некоторые его замечания звучали довольно обоснованно.
– Это какие же? – зловеще спросила мать.
– Ну-ну? – вся дрожа, полюбопытствовала Марго.
– Ну… – туманно начал он, – суфле действительно показалось мне чуток тяжеловатым, а Марго и вправду округлилась.
– Гад! – выкрикнула Марго и залилась слезами.
– Довольно, Ларри, – сказала мать. – Даже не знаю, как мы выдержим неделю в компании с этим… с этим… надушенным сибаритом.
– Мне, между прочим, тоже предстоит его терпеть, не забывай об этом, – огрызнулся Ларри.
– В конце концов, он твой друг… то есть друг твоих друзей… В общем, кем бы он ни был, постарайся, чтобы мы его видели пореже.
– Если ты не хочешь, чтобы я посыпал перцем его задницу, – вставил Лесли. – Этот вонючий…
– Лесли! – оборвала его мать. – Достаточно.
– А что, не так? – заупрямился он.
– Так, дорогой, но не обязательно говорить об этом вслух.
– Я, конечно, постараюсь, – сказал Ларри, – но не моя вина, если он придет на кухню и станет учить тебя кулинарным изыскам.
– Предупреждаю тебя, – воинственно начала мать, – если этот человек переступит порог кухни, я уйду… я уйду и…
– И станешь отшельницей? – предположил Ларри.
– Нет, я стану жить в отеле, пока он не уедет. – Это была ее любимая угроза. – И сейчас я не шучу.
Надо отдать Ларри должное, в последующие дни он мужественно взял графа Россиньоля на себя. Сводил в городскую библиотеку и музей, показал ему летний дворец кайзера со всеми безвкусными статуями и даже поднялся с ним на самую высокую вершину Корфу, гору Пантократор, чтобы продемонстрировать окрестные виды. Про библиотеку граф сказал, что она явно проигрывает Французской национальной, местный музей, мол, совсем не чета Лувру, резиденция кайзера величиной, архитектурой и всем своим убранством уступала хижине, в которой жил графов садовник, ну а вид с горы Пантократор даже нечего сравнивать с обзором, открывающимся с любой горы во Франции.
– Он просто невыносим, – сознался Ларри, приводя себя в чувство бутылкой бренди в спальне матери, где мы все укрылись от графа. – Он помешан на Франции. Я не понимаю, зачем было оттуда уезжать. Он уверен, что даже телефонная служба там лучшая в мире! И у него совершенно отсутствует чувство юмора, как у какого-нибудь шведа.
– Дорогой, не переживай, – сказала мать. – Уже не так долго осталось.
– Не уверен, что я смогу продержаться. Бог – вот пока это единственное, в чем он не приписал первенство Франции.
– Вероятно, их вера в Бога самая истовая, – предположил Лесли.
– Почему бы нам не устроить ему какую-нибудь пакость? – мрачно заявила Марго. – Что-то совсем гадкое.
– Нет, Марго, – твердо сказала мать. – Мы никогда не делали пакостей нашим гостям… ну разве только в шутку или случайно… и не будем начинать. Придется потерпеть. Осталось недолго, всего несколько дней.
– Дьявольщина! – неожиданно воскликнул Ларри. – Совсем забыл. В понедельник эти чертовы крестины!
– Ты не мог бы пореже чертыхаться, – попросила мать. – И при чем тут это?
– Вы только вообразите его на крестинах! Нет уж, пускай куда-нибудь отправится сам по себе.
– Его нельзя никуда отправлять одного, – сказала мать так, словно речь шла об опасном звере. – Еще столкнется с кем-то из наших друзей.
Все всерьез задумались над этой проблемой.
– Почему бы Джерри не взять его куда-нибудь с собой? – вдруг предложил Лесли. – Крестины – это для него скучно.
– Отличная мысль, – радостно подхватила мать. – То, что нужно!
Тут инстинкт самосохранения заработал у меня на всю катушку. Я заявил, что просто мечтаю пойти на крестины, только о том и думаю, когда еще я увижу Ларри в качестве крестного отца, а вдруг он уронит младенца, и я это пропущу! К тому же граф не любит змей, черепах и птиц, поэтому что я могу ему предложить? Повисло молчание. Домашние, как присяжные, взвешивали весомость моих доводов.
– Я знаю. Пускай отправится с ним на лодке, – оживилась Марго.
– Отлично! – сказал Ларри. – Я не сомневаюсь, что в его гардеробе найдется соломенная шляпа и блейзер в полосочку. Возьмем банджо напрокат.
– Очень хорошая мысль, – поддержала мать. – Дорогой, речь идет всего о каких-то двух-трех часах. Я уверена, для тебя это не составит труда.
Я впрямую заявил, что очень даже составит.
– Вот что я тебе скажу, – обратился ко мне Лесли. – В понедельник на озере устраивают большой рыбный загон. Если я договорюсь с парнем, отвечающим за это дело, чтобы позволил тебе поучаствовать, ты возьмешь с собой графа?
Я заколебался. Я давно мечтал увидеть это мероприятие. Стало понятно, что от графа мне не отвертеться и вопрос только в том, что я с этого буду иметь.
– А потом мы решим насчет шкафчика для бабочек, о котором ты просил, – сказала мать.
– А мы с Марго подкинем тебе деньжонок на книжки, – заявил Ларри, очень надеясь на то, что сестра примет в этом подкупе щедрое участие.
– А я дам тебе перочинный ножик, который тебе понравился, – добавил Лесли.
И я согласился. Пусть я проведу полдня в компании графа, но, по крайней мере, получу достойную компенсацию. Вечером за ужином мать так расхваливала предстоящее событие, как будто сама его изобрела.
– Будет жарить? – спросил граф.
– Да-да, – заверила его мать. – Рыба называется kefalias[7], очень вкусная.
– Нет, на озере? – уточнил граф. – Под солнцем?
– А… теперь поняла. Да, там жарко. Обязательно наденьте шляпу.
– Мы поедем на яхте вашего enfant?[8] – спросил граф, любивший расставлять точки над «i».
– Да, – подтвердила мать.
Для экспедиции граф нарядился в голубенькие полотняные брючки, элегантные ярко-каштановые туфли, белую шелковую рубашку с небрежно повязанным сине-золотым галстуком и стильную фуражку яхтсмена. Хотя «Жиртрест-Пердимонокль» идеально подходил для моих целей, я бы первый признал, что он лишен всех прелестей океанской яхты, в чем граф убедился, еще пока я вел его по лабиринту из старых венецианских соляных ям к каналу, где стояла на приколе моя лодка.
– Это… яхта? – спросил он с удивлением и некоторой тревогой.
Я подтвердил, что да, это наше плавсредство, крепкое, устойчивое и, заметьте, с плоским днищем для легкого передвижения. Не знаю, понял ли он меня; возможно, решил, что перед ним ялик, на котором его отвезут к настоящей яхте. В любом случае он с предельной осторожностью залез внутрь, пуритански расстелил на скамейке носовой платок и осторожно уселся. Я заскочил на борт и, отталкиваясь шестом, повел плоскодонку по каналу шириной около двадцати футов и глубиной около двух. Я поздравил себя за проявленную предусмотрительность. Как раз накануне я подумал, что «Жиртрест-Пердимонокль» пахнет почти так же скверно, как граф: за долгое время между досками скопилось множество мертвых креветок, водорослей и всякой всячины. Короче, я притопил лодку на пару футов и устроил ей радикальную чистку, так что сейчас она вся сверкала и прекрасно пахла нагретой на солнце смолой, масляной краской и морской водой.