– Джерри! Это ты утащил у меня оружейное масло?
Дверь, качнувшись в одну сторону, с такой же силой качнулась в обратную и захлопнулась. Великолепные рога слетели с гвоздя, будто сорванные призраком убитого бычка, и огрели Лесли по темечку, отчего он рухнул на пол как подкошенный.
Первой моей мыслью было, что бесподобные рога сломались, а второй – что брат сражен насмерть. В обоих случаях я ошибся. Рога остались целы, как и Лесли, который сел с несколько остекленевшим взглядом и уставился на меня.
– Господи! Моя голова, – простонал он, хватаясь за виски и раскачиваясь взад-вперед. – Мать твою так!
В надежде хоть немного умерить его гнев я отправился за матерью. Она была у себя и стоя созерцала целую россыпь разложенных на кровати образцов для вязания. Я объяснил, что Лесли случайно пострадал от удара рогов. Наша мать, привыкшая во всем видеть худшее, вообразила себе, что я припрятал в спальне быка, который распорол ему живот. Увидев, что Лесли сидит на полу, она с облегчением выдохнула, но в ее голосе прозвучали нотки раздражения:
– Лесли, дорогой, что ты тут сотворил?
Он поднял лицо, на глазах обретающее цвет спелой сливы, и попытался что-то из себя выдавить.
– Этот засранец, – сдавленно проревел он наконец, – попытался выбить из меня мозги. Он меня огрел этими лядскими оленьими рогами!
– Дорогой, выбирай выражения, – машинально одернула его мать. – Наверняка он это не нарочно.
Я подтвердил ее слова, но уточнил, что, строго говоря, рога не оленьи, а бычьи, причем еще неизвестной мне породы.
– Плевать я хотел на породу, – огрызнулся Лесли. – Да хоть говенного бронтозавра!
– Лесли, дорогой, совсем не обязательно так ругаться, – заметила ему мать.
– Еще как обязательно! – вскричал он. – Тебя бы так по кумполу долбанули какими-нибудь китовьими ребрами, ты бы еще хлеще ругалась.
Я начал было объяснять, что китовьи ребра совсем не похожи на мои рога, но тут Лесли прошил меня таким взглядом, что продолжение лекции застряло у меня в горле.
– Дорогой, – обратилась ко мне мать, – нельзя вешать рога над дверью. А если бы они свалились на Ларри?
От одной этой мысли у меня кровь застыла в жилах.
– Придется тебе их перевесить, – продолжила она.
– Ну нет, – отрезал Лесли. – Нигде он их не повесит. Пусть лежат в шкафу или еще где-нибудь.
Я вынужденно согласился с таким ограничением, и отныне рога нашли себе место на подоконнике, откуда они падали разве что на ноги Лугареции, когда та по вечерам закрывала ставни, но, будучи профессиональным ипохондриком, она только радовалась полученным синякам. Случившееся на время испортило мои отношения с Лесли, а в результате я невольно вызвал гнев Ларри.
Ранней весной я услышал, как над камышовыми зарослями соляных озер эхом отдается крик выпи. Я страшно возбудился, так как никогда еще не видел этих птиц, и очень надеялся, что они совьют гнезда, вот только на таком огромном пространстве разыскать гнездо было задачкой не из простых. Однако, проведя довольно много времени на высокой оливе с видом на камыши, мне удалось сузить поле поиска до одного-двух акров. Потом крики прекратились, из чего я сделал вывод, что самки сидят на яйцах. Рано утром, оставив собак дома, я отправился на разведку. Быстро добравшись до озер, я углубился в камышовые заросли и обнюхивал их здесь и там, как охотничий пес, не позволяя себе отвлекаться ни на рябь, поднятую водяной змеей, ни на призывные скачки лягушки, ни на манящий танец свежевылупившейся бабочки. Я забрел в прохладную шелестящую глушь и вдруг с удивлением понял, что заблудился. Со всех сторон меня окружали высокие камышовые стены, и сквозь шелестящий над головой зеленый балдахин пробивалось ярко-голубое небо. Я не боялся потеряться – если идти, никуда не сворачивая, рано или поздно выйдешь к морю или на дорогу, – но у меня не было уверенности, что я веду поиски в правильном секторе. Я нашел в кармане россыпь миндальных орешков и присел, чтобы их погрызть и обдумать ситуацию.
Прикончив последний орешек и решив, что лучше всего вернуться в оливковую рощу и снова начать сначала, я неожиданно обнаружил, что сижу в десятке футов от выпи. Она застыла, как часовой, вытянув шею и устремив к небу длинный зеленовато-коричневый клюв, а ее темные глаза навыкате разглядывали меня с воинственной настороженностью. Ее желто-коричневое тело в буроватых пятнах идеально сливалось с переливчатыми зарослями камыша, а для усиления иллюзии, будто является частью живого фона, птица раскачивалась из стороны в сторону. Я, затаив дыхание, следил за ней как зачарованный. Вдруг рядом произошло какое-то движение, и выпь, перестав выдавать себя за камыш, тяжело поднялась в воздух, а через мгновение из зарослей вынырнул Роджер с высунутым языком и добродушно лучистыми глазами.
Я разрывался между желанием задать ему выволочку за то, что спугнул выпь, и похвалить его за несомненное достижение: ведь он сумел найти меня по запаху, проделав непростой путь в полторы мили. Сам Роджер явно был под таким впечатлением от собственного успеха, что у меня просто не хватило духу его отчитывать. В кармане завалялось еще два орешка, и я дал их ему в награду. А затем мы вместе занялись поиском гнезда. И вскоре мы его нашли: аккуратная подушечка из камышей, а на ней первое зеленоватое яйцо. Довольный, я решил в дальнейшем отслеживать рост молодняка, и мы двинулись в обратный путь. Ориентиром для меня был обрубок собачьего хвоста, а по дороге я заламывал камыши, помечая таким образом маршрут. Роджер, вне всякого сомнения, ориентировался лучше меня, и уже через сотню ярдов мы вышли на дорогу. Тут Роджер бодро стряхнул всю влагу с меховой шубы и покатался в белой дорожной пыли.
Когда мы свернули с дороги и стали подниматься на холм через оливковые рощи, играющие светотенью, окрашенные множеством диких цветов, я остановился нарвать букет для матери. Собирая винно-красные анемоны, я размышлял о проблемах, связанных с выпью. Когда самка выкормит птенцов и они окончательно оперятся, я бы с удовольствием украл у нее парочку и добавил в мой уже не маленький зверинец. Но беда в том, что мои уже имеющиеся подопечные – морская чайка, двадцать четыре черепахи и восемь водяных змей – и без того потребляют неимоверное количество рыбы, так что к прибавлению двух голодных птенцов мать отнесется, мягко говоря, неоднозначно. Раздумывая над этой проблемой, я не сразу услышал, как кто-то наигрывает на пастушьей свирели переливистую зазывную мелодию.
Посмотрев вниз, я увидел на дороге Типа с Золотистыми Бронзовками. Я нередко встречал этого странного бродягу-коробейника во время своих экспедиций. Тщедушный, глуповатый, с лисьей мордочкой, одет он был весьма экзотично. Огромная шляпа с болтающимися полями, а к ним суровыми нитками привязан десяток жуков, золотистых и посверкивающих зелеными бликами. Пиджак и брюки в цветастых заплатах, этакое стеганое одеяло. Довершал этот ансамбль большой ярко-синий галстук. За плечами у него висели сумки и клетки с голубями, а из карманов он извлекал всякую всячину – от деревянных свирелей и вырезанных из дерева зверушек до расчесок и лоскутков священного облачения святого Спиридона.
И вот что, на мой взгляд, было самое поразительное: при слабом интеллекте, он вынужден был полагаться на свои исключительные способности к мимикрии. Язык ему заменяла свирель. Увидев, что сумел завладеть моим вниманием, он вытащил ее изо рта и поманил меня рукой. Я сразу заспешил вниз, так как у этого персонажа нередко обнаруживались прелюбопытные вещи. Именно от него мне досталась самая крупная раковина моллюска в моей коллекции, да еще с парой крошечных крабов-паразитов, именуемых горошинами, внутри.
– Доброе утро, – приветствовал я его.
Он улыбнулся, показав желтые зубы, и, сняв шляпу, отвесил мне преувеличенный поклон, отчего бронзовки на нитках сонно зажужжали, будто хор плененных изумрудов. Затем он поинтересовался моим здоровьем – подав вперед корпус и взглянув на меня обеспокоенно-вопросительно, затем продемонстрировал мне, что у него все в порядке: сыграл на свирели развеселую мелодию, а потом втянул полной грудью теплый весенний воздух и шумно выдохнул, зажмурив глаза в экстазе. На этом светские церемонии закончились, и мы перешли к делу.
Я спросил, что ему от меня нужно. Он сыграл на свирели жалобный мотивчик, долгий и дрожащий, а затем широко распахнул глаза и зашипел, раскачиваясь из стороны в сторону и пощелкивая зубами. Он так точно воспроизвел недовольную сову, что, казалось, вот-вот улетит. Сердечко у меня учащенно забилось, ибо я давно мечтал о самочке для моего сплюшки Улисса, который целыми днями неподвижно сидел на оконном карнизе в моей спальне, как вырезанный из оливкового дерева тотем, а по ночам уничтожал мышиную популяцию вокруг нашей виллы. Но когда я задал прямой вопрос, Тип с Золотистыми Бронзовками презрительно высмеял саму идею совы-сплюшки, посчитав ее банальной. Тут он снял одну из сумок, которыми был весь увешан, открыл ее и осторожно высыпал содержимое к моим ногам.
Сказать, что я потерял дар речи, значит ничего не сказать. В белой пыли барахтались три крупных птенца; они шипели, раскачивались и щелкали клювами, словно пародируя хозяина, а в их огромных золотистых глазах читалась смесь ярости и страха. Это были птенцы филинов, такие редкие экземпляры, что никаких денег за них не жалко. Я сразу понял: они будут моими. О том, что приобретение трех пухлых и вечно голодных птенцов серьезно увеличит наши расходы на мясо (точно так же, как появление птенцов выпи увеличило бы расходы на рыбу), я просто не думал. Выпи – вопрос будущего, которое может и не наступить, а вот филины, похожие на увесистые серо-белые снежки, щелкающие клювами и танцующие румбу в дорожной пыли, – это реальный факт.
Присев на корточки и поглаживая птенцов, отчего они быстро впали в состояние, близкое к спячке, я начал торговаться. Коробейник был в этом деле мастак, что делало процесс гораздо интереснее, но при этом торговля была очень мирной, поскольку протекала в полном молчании. Мы сидели друг напротив друга, как два великих знатока на аукционе, где продаются три картины Рембрандта. Достаточно было вскинутого подбородка или едва заметного покачивания головой. А в затянувшихся паузах этот тип пытался подорвать мою решимость с помощью музыки и несъедобной нуги, завалявшейся в его карманах. Но тут все решал покупатель, и продавец отлично это понимал. Кто еще на острове купит у него сразу трех птенцов филина? В общем, мы ударили по рукам.