– Мои многочисленные друзья зовут меня просто Джиджи, – честно признался гость. – Надеюсь, и вы будете звать меня так же.
Джиджи поселился в нашем доме и за короткое время полюбился всем, как никто из гостей. Прямой, открытый, владеющий безукоризненным английским, он проявлял такой глубокий и подлинный интерес ко всем и ко всему, что устоять перед этим не мог никто. Для Лугареции у него нашлись разные скляночки с дурнопахнущим липким содержимым, чтобы смазывать ее воображаемые раны и болячки. С Лесли он дотошно обсуждал во всех деталях, как охотятся в других странах, и делился с ним яркими и, скорее всего, вымышленными рассказами о том, как охотился на тигра и дикого кабана. Для Марго он раздобыл материю, из которой сам скроил несколько сари и научил ее правильно их носить. Спиро он очаровал байками о богатствах и тайнах Востока, о схватках богато разукрашенных слонов, о махараджах, чей вес измеряется в драгоценных камнях. Он отлично владел карандашом и, неподдельно интересуясь моими питомцами, просто влюбил меня в свои анималистские зарисовки, которые я вставил в природоведческий дневник, на мой взгляд куда более важный, чем «Великая хартия вольностей», «Келлская книга» и гутенберговская Библия, вместе взятые, с чем был согласен и наш просвещенный гость. Но кого он поистине покорил, так это нашу мать. Мало того что он засыпал ее соблазнительными рецептами и был кладезем всякого фольклора и историй о привидениях; благодаря ему она могла вести нескончаемые разговоры об Индии, где она родилась и выросла, и не случайно эту страну считала своим родным домом.
Мы ужинали за длинным скрипучим столом, а по углам нашей большой столовой отбрасывали бледно-желтый свет масляные лампы, вокруг которых, как снег, кружились стайки мотыльков. На пороге лежали собаки – с тех пор как их число выросло до четырех, мы перестали их пускать в комнату, – позевывая и вздыхая по поводу нашей затянувшейся трапезы, а мы их игнорировали. За окнами звенящий хор сверчков и кваканье древесных лягушек оживляли бархатистую ночь. В отблеске ламп глаза Джиджи казались еще больше и чернее, как у совы, и в них полыхали огненные струйки.
– Конечно, в ваше время, миссис Даррелл, все было иначе, – завел он как-то разговор на новую тему. – Разные социальные слои не могли смешиваться. Строгая сегрегация, не так ли? Сейчас дела обстоят лучше. Махараджам удалось поучаствовать в государственных делах, и сегодня даже нам, скромным индусам, позволено показывать нос и пользоваться некоторыми привилегиями цивилизации.
– В мое время строже всего относились к евразийцам, – сказала мать. – Моя бабушка не разрешала нам с ними играть. Понятно, что мы не обращали внимания на эти запреты.
– Дети особенно глухи к тонкостям этикета, – улыбнулся Джиджи. – Но поначалу было трудно. Как известно, Рим строился не один день. Вы слышали историю одного бабу[22] из моего города? Насчет светского бала?
– Нет. А что случилось?
– Он обратил внимание на то, что джентльмены после танца провожают дам на прежние места и там обмахивают их же веерами. И вот, протанцевав веселый вальс с видной европейской дамой, он ее проводил на место, взял у нее веер и поинтересовался: «Мадам, можно мне пустить на вас ветер?»
– Это в духе нашего Спиро, – заметил Лесли.
– Я вдруг вспомнила… – с наслаждением погрузилась в воспоминания мать. – Мы жили в Рурки, где мой муж работал главным инженером. И однажды над городом пронесся страшный ураган. Ларри тогда был еще ребенком. Дом был длинный, одноэтажный, и я помню, как мы бегали из комнаты в комнату, закрывая двери от ветра. И в какой-то момент за нами обрушилась крыша. Мы все отсиделись в кладовке нашего управляющего. А когда дом отремонтировали, бабу, выступавший подрядчиком, прислал счет с таким заголовком: «За ремонт заднего фасада главного инженера».
– Индия должна была казаться вам страной особенной, – сказал Джиджи. – Ведь вы, в отличие от большинства европейцев, были ее частью.
– О да, – согласилась мать. – Даже моя бабушка родилась там. Когда наши друзья говорили о своем доме, они имели в виду Англию. А когда мы говорили «наш дом», то подразумевали Индию.
– Вы, наверное, много путешествовали, – с завистью сказал Джиджи. – Могу предположить, что вы больше поездили по моей стране, чем я.
– Где мы только не побывали, – призналась мать. – Мой муж как гражданский инженер был постоянно в разъездах, а я его сопровождала. Если он строил мост или железную дорогу в джунглях, то мы жили в палаточном лагере.
– Отлично, – оживился Лесли. – Примитивная жизнь под парусиновой крышей.
– Да, мне нравилась эта простая жизнь. Я помню, как впереди выхаживали слоны с шатрами, коврами и мебелью, а за ними ехали слуги в запряженных волами повозках, груженных постельным бельем и серебряной посудой…
– И это ты называешь палаточной жизнью? – перебил ее обескураженный Лесли. – С шатрами?
– Всего три, – сразу заняла оборону мать. – Спальня, столовая и гостиная. С обычными коврами.
– Ничего себе палаточная жизнь.
– Да, – продолжала настаивать она. – Мы жили в джунглях. Когда рычали тигры, слуги пугались не на шутку. Один раз под обеденным столом они убили кобру.
– Это было еще до рождения Джерри, – уточнила Марго.
– Вы должны написать мемуары, миссис Даррелл, – рассудительно сказал Джиджи.
– Ну что вы! – рассмеялась мать. – Я же не умею писать. И потом, как я их назову?
– Например, «Четырнадцать слонов с пожитками», – предложил Лесли.
– Или «Через лес на обычном ковре», – подхватил Джиджи.
– Ваша проблема, мальчики, в том, что вы ничего не воспринимаете всерьез, – произнесла мать сурово.
– Да, по-моему, это смело: разбить всего три шатра с кобрами и прочей нечистью, – изрекла Марго.
– Палаточная жизнь, ха! – презрительно хмыкнул Лесли.
– Да, дорогой, представь себе. Я помню, как-то раз один из слонов заблудился и у нас целых три дня не было чистых простыней. Твой отец был очень недоволен.
– Я и не знал, что слон может заблудиться, – удивился Джиджи.
– Еще как может, – заверил его Лесли. – Для него это раз плюнуть.
– Тебе бы не понравилось, если б ты остался без чистых простыней, – сказала мать с чувством собственного достоинства.
– Это никому бы не понравилось, – заметила Марго. – И вообще, слушать про старую Индию всегда интересно, даже если слоны не могут заблудиться.
– Так ведь и я считаю это познавательным, – запротестовал Джиджи.
– Вечно вы над мамой подтруниваете, – сказала Марго. – Я не понимаю, откуда это чувство превосходства, а все потому, что ваш отец изобрел «черную дыру», или как там она называется.
Джиджи от смеха чуть не упал под стол, а собаки громко залаяли наперебой.
Но, пожалуй, самым привлекательным в Джиджи был энтузиазм, с каким он за что-то брался, даже когда было совершенно очевидно, что на успех рассчитывать не приходится. Когда Ларри с ним познакомился, Джиджи почему-то решил, что станет величайшим индийским поэтом, и с помощью соотечественника, говорившего на ломаном английском («Он был моим наборщиком», – объяснил Джиджи), основал журнал, который назывался «Поэзия для людей», или «Позия для лудей», или «Пусия для удей», в зависимости от того, успевал Джиджи проконтролировать наборщика или нет. Этот тонкий журнальчик выходил раз в месяц, и в нем все его знакомые печатали весьма странные тексты. Это выяснилось довольно скоро, поскольку его чемодан был набит слеповатыми экземплярами, которые он раздавал всем, кто проявлял интерес.
Просматривая их, мы обнаружили такой, например, интересный заголовок: «Бес подобная кирамика: Крит ический абзор». Наборщик и друг Джиджи печатал слова, как они звучат, или, лучше сказать, как он их слышит. Пространное хвалебное эссе самого Джиджи называлось «Тиэс Элиот, генитальный поэт». Орфографические ошибки вкупе с типографскими опечатками превращали чтение в крайне увлекательное занятие, сопряженное с разгадыванием ребусов. «Почему не черный пэт-лаурьят?» звучало как риторический вопрос на языке Чосера, а заголовок «Рой Кэмбил, торедор и пэт», кажется, ставил под сомнение само существование поэзии. Но Джиджи эти трудности не смущали, как и то, что наборщик, не произносивший букву «h», принципиально опускал ее в написании. Недавно Джиджи увлекся выпуском второго журнала (та же кустарная печать и тот же наборщик), посвященного его новому увлечению под названием «факийо». В первом номере, озаглавленном «Факийо для всех», последовало разъяснение: «Это такая амальгама мистического Востока, в которой соединились факирство и йога, и мы будем утчить людей томму и другомму».
Наша мать была сильно заинтригована этим факийо, пока Джиджи не приступил к практике. В одной набедренной повязке, посыпанный пеплом, он часами медитировал на веранде в позе лотоса или блуждал по дому, убедительно симулируя транс и оставляя за собой дорожку из золы. Четыре дня он с религиозным рвением постился, а на пятый день перепугал нашу мать до полусмерти, потеряв сознание и в результате свалившись с лестницы.
– Джиджи, заканчивайте вы уже с этим постом, – сказала она в расстроенных чувствах. – У вас от тела осталось одно воспоминание.
Она уложила его в постель и приготовила лошадиную порцию бодрящего карри, а в результате выслушала от него жалобы на отсутствие бомбейской утки и сушеной рыбы, этих чудесных пикантных блюд, без которых карри не карри.
– Но где я их здесь возьму? – запротестовала мать.
Джиджи помахал руками, как бронзовый мотылек над белой простынкой.
– Факийо учит нас, что в жизни для всего найдется замена, – сказал он твердо.
Более или менее поправившись, он съездил на рыбный рынок и закупил огромное количество свежих сардин. Вернувшись из города после приятного утреннего шопинга, мы сразу учуяли, что в кухню и прилегающее к ней пространство зайти просто невозможно. Джиджи потрошил рыбу, чтобы затем высушить ее под солнцем на заднем крыльце, а попутно сражался с полчищем обычных и падальных мух, а также ос, слетевшихся, кажется, со всех Ионийских островов. Его уже несколько раз покусали, а один глаз заплыл и частично закрылся. Вонь от быстро разлагающейся требухи стояла нестерпимая, кухонный стол и пол вокруг были усеяны серебристой рыбьей кожей и внутренностями. Только после того, как мать показала ему статью в «Британской энциклопедии», посвященную бомбейской утке, он с неохотой отказался от сушеных сардин в качестве замены. У матери ушло два дня и десяток ведер на то, чтобы с помощью горячей воды и дезинфицирующих средств избавить кухню от рыбного запаха, но даже после этого какая-нибудь очередная оса влетала в окно с расчетом поживиться.