Эта площадь, с величественной аркадой Листон, выстроенной французскими архитекторами наподобие парижской аркады на улице Риволи в самом начале недолгой оккупации острова Францией, была сердцем Корфу. Сидя за столиком под аркой или в тени мерцающей кроны, рано или поздно ты сталкивался со всеми жителями и узнавал в мельчайших подробностях о любом скандале. Сидишь себе, тихо прихлебываешь из стаканчика, а к твоему столику волна по очереди прибивает всех героев драмы.
– Я корфиотка, – заявила графиня Малинопулос. – Поэтому мой долг создать комитет, который решит, как нам встретить нашего всемилостивого короля.
– Да-да, конечно, – нервно согласилась мать.
Графиня, напоминающая потасканную черную ворону в оранжевом парике, была, безусловно, заметной персоной, но в таком важном деле никто бы не отдал ей все на откуп. Не успели мы оглянуться, как появилось по меньшей мере шесть комитетов по подготовке к приему королевской особы, и все наперебой убеждали губернатора в том, что их план самый-самый. По слухам, номарх[26] обзавелся вооруженной охраной и стал на ночь запираться, после того как некая дама, член комитета, решила пожертвовать своей невинностью, чтобы добиться одобрения их плана.
– Как это мерзко! – протрубила Лена Маврокондос, закатывая черные глаза и причмокивая красными губами с запоздалой мыслью, что могла бы и сама догадаться. – Вы только себе представьте: женщина ее возраста пытается голой проникнуть в спальню к номарху!
– Да, забавный способ заставить себя выслушать, – согласился Ларри, изображая из себя простачка.
– Абсурд! – Лена ловко отправляла оливки в алый рот, словно заряжала винтовку перед боем. – Я уже видела номарха и уверена, что он признает наш комитет в качестве официального. Очень жаль, что в порту не стоит британская флотилия, вот это был бы почетный караул! Обожаю моряков в форме, они такие опрятные и такие молодцеватые.
– Инфекционные заболевания в королевском флоте… – начал Ларри, но тут вовремя вмешалась мать.
– Лена, расскажите нам о своих планах, – попросила она, осадив взглядом Ларри, который пил уже восьмую рюмку узо, так что от него можно было ждать чего угодно.
– Ах что за планы, мои дорогие, что за планы! Вся Спьянада будет декорирована в голубых и белых тонах. Если бы нам еще не мешал этот дурачок Марко Паниотисса! – И она закатила глаза в отчаянии.
Об этом Марко говорили как о вдохновенном сумасшедшем, и было непонятно, каким образом он стал членом комитета.
– А чего хочет Марко? – полюбопытствовал Ларри.
– Ослов! – понизила голос Лена, словно речь шла о чем-то непристойном.
– Ослов? – повторил Ларри. – Он хочет ослов? Он что, думает, это сельскохозяйственная выставка?
– Вот и я ему об этом, – сказала Лена. – А он стоит на своем: «Ослы, ослы!» Он утверждает, что это символично. Так Христос въезжал в Иерусалим. И он настаивает на бело-голубых ослах.
– Крашеных ослах? – уточнила мать. – А зачем?
– Выкрашенных в цвета греческого флага. – Лена встала во весь рост, лицо суровое, плечи расправлены, руки сжаты в кулаки. – Но я ему сказала: «Марко, только через мой труп!»
Она зашагала прочь по мостовой, боевая дочь Греции.
Следующим возле нашего столика остановился полковник Велвит, высокий, видный старик с байроническим профилем и угловатым телом в постоянном движении, как у марионетки. Его вьющаяся седина и сверкающие черные глаза никак не вязались с формой скаута, но он носил ее с достоинством. После выхода на пенсию единственным его увлечением стали местные скауты, и хотя нашлись люди, говорившие о том, что этот интерес не вполне альтруистичен, он продолжал держать марку и пока ни на чем таком не попался.
Полковник принял приглашение на рюмку узо и, присев за столик, промокнул лицо носовым платком с запахом лаванды.
– Эти мальчики, – простонал он. – Они меня доконают. Такие непоседы!
– Им нужны юные девочки-вожатые, вам это не приходило в голову? – сказал Ларри.
– Дорогой мой, не шутите так, – сердито глянул на него полковник. – Эти непоседы горазды на любые каверзы. Сегодня они устроили натуральный ужас, и номарх был очень раздосадован.
– Бедному губернатору достается со всех сторон, – заметил Лесли.
– А что натворили ваши скауты? – спросила мать.
– Как вы знаете, дорогая миссис Даррелл, я их готовлю к параду по случаю приезда его величества. – Полковник сделал маленький глоток, как кошка, пробующая молочко. – Они выходят, кто в голубом, кто в белом, к… как это называется?.. к трибуне! Точно, трибуна. Образуют квадрат и салютуют королю. А затем по команде перестраиваются в виде греческого флага. Сильное, скажу я вам, зрелище.
Он взял паузу, осушил рюмку и откинулся на спинку стула.
– Номарх захотел увидеть, как все будет, и сам вышел на трибуну, как бы изображая короля. Я дал команду, и отряд промаршировал к трибуне.
Тут он закрыл глаза, и по телу пробежала легкая дрожь.
– Знаете, что было дальше? – спросил он слабым голосом. – Я чуть не сгорел от стыда. Они остановились перед трибуной и выкинули руки в нацистском приветствии. Бойскауты! Фашистский салют!
– И выкрикнули: «Хайль, губер?» – заинтересовался Ларри.
– Слава богу, нет, – серьезно ответил полковник Велвит. – На мгновение меня парализовало, но затем, в надежде, что номарх ничего не заметил, я скомандовал им перестроиться. Что они и сделали, вот только перед нами, вместо греческого флага, нарисовалась бело-голубая свастика. Губернатор пришел в ярость. Он был готов исключить нас из торжественных мероприятий. Это был бы удар по всему скаутскому движению!
– Да, наверное, – сказала мать. – Но ведь они еще дети.
– Вы правы, дорогая миссис Даррелл, но не хочется, чтобы люди говорили, будто я тренирую будущих фашистов. А потом еще скажут, что я готовлю военный переворот на Корфу.
С приближением великого события островитяне делались все более нервными и все чаще теряли головы. Графиня Малинопулос перестала разговаривать с Леной Маврокондас, а та, в свою очередь, прекратила всякое общение с полковником Велвитом после того, как его скауты, проходя мимо ее дома, показали ей откровенно неприличный жест. Дирижеры всех деревенских оркестров, неизменно участвовавших в шествиях по случаю дня святого Спиридона, переругались между собой по поводу своего места в параде, и однажды вечером на площади мы увидели, как трое воинственных тубистов гонятся за барабанщиком, все при полном параде и во всеоружии. Тубисты, вероятно потерявшие всякое терпение, окружили барабанщика, вырвали у него из рук барабан и от души на нем попрыгали. В мгновение ока площадь превратилась в поле битвы между разъяренными оркестрантами. Мистер Кралефский, оказавшийся среди зевак, получил серьезное рассечение затылка от прилетевшей медной тарелки, а старая миссис Кукудопулос, прогуливавшая под деревьями двух спаниелей, подхватила юбки и бросилась бежать без оглядки. Этот инцидент (так говорили все, когда в следующем году она умерла) сильно сократил ей жизнь, но, поскольку на тот момент ей было уже девяносто пять, лично я в это не верю. Люди перестали друг с другом разговаривать и только с нами поддерживали отношения, поскольку мы сохраняли строгий нейтралитет. Капитан Крич, которого трудно было заподозрить в каких-то патриотических чувствах, на волне этого возбуждения ходил по разным комитетам и, к всеобщей досаде, распространял сплетни, пел разную похабщину, щипал украдкой женщин за грудь и ягодицы и вообще вел себя вызывающе.
– Старый негодник! – возмущалась мать с огнем в глазах. – Почему нельзя вести себя прилично? В конце концов, ты британец.
– Он держит комитеты в тонусе, если можно так сказать, – объяснил ей Ларри. – По словам Лены, после недавнего заседания у нее весь зад был в синяках.
– Грязное животное!
– Мать, ты к нему слишком строга. В тебе говорит ревность.
– Ревность?! – взвизгнула она, как ощетинившийся терьерчик. – Ревность к этому… старому… распутнику! Что за вульгарность! Не смей говорить подобные вещи, даже в шутку.
– Но это же неразделенная любовь к тебе заставила его погрязнуть в вине и разврате. Ты могла сделать из него честного человека и наставить на путь истинный.
– Он погряз в вине и разврате задолго до встречи со мной, – сказала мать. – По мне, пусть и дальше продолжает в том же духе. Вот уж кого я не собираюсь наставлять на путь истинный.
Но капитан был не в курсе столь суровой критики в свой адрес.
– Девочка моя дорогая, – обратился он к матери при первой же встрече. – У вас, случайно, нет «Юнион-Джека» в нижнем ящике комода?
– Боюсь, что нет, капитан, – с достоинством ответила она. – Как нет и нижнего ящика комода.
– Что? У такой красотки нет нижнего ящика комода с коллекцией кружевных черных трусиков, чтобы свести с ума будущего супруга? – Он глядел на нее хищными слезящимися глазами.
Мать покраснела и напряглась.
– Я не собираюсь никого сводить с ума, в трусиках или без трусиков! – заявила она с истинным величием.
– Обожаю, – сказал капитан. – Та еще кокетка. Сказать по правде, мне тоже нравится обнаженка.
– Зачем вам нужен «Юнион-Джек»? – спросила мать холодно, меняя тему.
– Помахать, зачем же еще? Все эти черномазые будут размахивать своими флагами. Должны же мы им показать старый добрый имперский флаг!
– А к консулу вы обращались?
– К консулу? – презрительно бросил капитан. – Он говорит, что на всем острове есть только один британский флаг, и тот поднимается на флагшток лишь в особых случаях. Клянусь тестикулами святого Витта, вот он, особый случай! В общем, я ему сказал, пусть использует флагшток, когда будет ставить себе клизму.
– Ларри, зачем ты поощряешь этого грязного старика? – возмутилась мать, когда капитан ушел в поисках национального флага. – Он говорит одни непристойности, да еще в присутствии Джерри.
– Сама виновата, – отмахнулся Ларри. – Это ты его поощряешь своими разговорами. В трусиках, без трусиков!