– Мне казалось, что Адриан тебе нравится, – удивилась мать. – Ты ему точно понравилась, насколько помню.
– Вот именно. И я не хочу, чтобы он пускал слюну по всему дому, как спаниель в поисках самки.
Мать поправила очки и внимательно поглядела на дочь:
– Марго, дорогая, ты не должна так о нем говорить. Откуда только берутся эти выражения? Ты все преувеличиваешь. Он совсем не похож на… на… на то, что ты сказала. По-моему, очень благовоспитанный мальчик.
– Еще бы, – воинственно вступился за него Лесли. – Это все Марго. Ей кажется, что все мужчины за ней бегают.
– Неправда! – возмутилась моя сестра. – Просто он мне не нравится. У него вечно слюнявые губы. Когда ни посмотришь, изо рта течет слюна.
– Ничего у него не течет.
– А я говорю, течет! Слюна, слюна, слюна.
– Никогда не видела, чтобы у него изо рта текла слюна, – сказала мать. – А даже если так, это еще не повод отказывать ему в визите. Марго, будь благоразумнее.
– Он друг Лесли. Вот пусть на него и пускает слюну.
– Да не пускает он слюну и никогда не пускал!
– Вот что, – сказала мать как человек, принимающий решение. – У него здесь будет много всяких дел, так что пускать слюну ему будет некогда.
Через две недели приехал изголодавшийся, умученный Адриан, путешествовавший практически без гроша в кармане от самого Кале на велосипеде, который в конце концов не выдержал неравной борьбы и в Бриндизи развалился на части. В первые дни мы Адриана почти не видели, так как по настоянию матери он рано ложился спать, вставал поздно и основательно подкреплялся. Когда он приобрел нормальный вид, я стал пристально за ним следить на предмет пускания слюны. У нас останавливались гости со всякими странностями, но пускающих слюну среди них не было, и я горел желанием увидеть это природное явление. Но если не считать того, что он краснел как рак при каждом появлении Марго и глядел на нее со слегка отвисшей нижней челюстью (в эти минуты, должен признать, он и вправду был похож на спаниеля), больше ничего необычного я за ним не наблюдал. У него была впечатляющая кучерявая шевелюра и большие нежные карие глаза, а мужские гормоны недавно подарили ему реденькие усы, которыми он чрезвычайно гордился. В подарок Марго он привез пластинку с записью песни, которую, видимо, считал эквивалентом шекспировских сонетов, положенных на музыку. Называлась она «У Смоки Джо», и мы ее скоро все возненавидели, поскольку для Адриана день был прожит зря, если он не прокрутил эту какофонию раз двадцать.
– О боже, – простонал Ларри как-то за завтраком, услышав шипение поставленной пластинки. – Только не это… только не сейчас.
«У Смоки Джо в Гаване, – громко объявил граммофон гнусавым тенорком, – я жажду мечтал утолить…»
– Это невыносимо. Он может поставить что-то другое? – взвыла Марго.
– Успокойся, дорогая. Ему нравится эта вещь, – примирительно сказала мать.
– Он купил эту пластинку тебе, – напомнил ей Лесли. – Твой, черт подери, подарочек. Вот ты ему и скажи!
– Дорогой, это невозможно, – осадила его мать. – Он наш гость.
– При чем тут это? – огрызнулся Ларри. – Если ему медведь наступил на ухо, то почему должны страдать мы? Пластинка Марго, ей и отвечать.
– Но ведь это так невежливо, – заволновалась мать. – Он привез пластинку в подарок и думает, что она нам нравится.
– Вот-вот. Даже не знаю, как оценить подобное невежество, – сказал Ларри. – Вчера он остановил Пятую симфонию Бетховена на середине, чтобы поставить этот кошачий вой! Его культурному багажу позавидовал бы гунн Аттила.
– Ш-ш-ш. Дорогой, он может тебя услышать.
– При этих-то завываниях? Ему понадобится слуховая трубка.
Адриан, не догадываясь о семейных разборках, решил спеть дуэтом, а поскольку его гнусавый тенорок удивительно походил на голос вокалиста, результат вышел тот еще.
«Там барышня была… и я ее увидел… о, мамочка Инесса… о, мамочка Инесса…» – более или менее в унисон ворковали Адриан с граммофоном.
– Господи, это уже слишком! – взорвался Ларри. – Марго, скажи ему!
– Только повежливей, дорогая, – попросила мать. – Чтобы не задеть его чувств.
– А я так очень даже хочу задеть его чувства.
– Я скажу ему, что у тебя разболелась голова, – пообещала матери Марго.
– Это даст нам лишь короткую передышку, – заметил Ларри.
– Ты скажи ему, что у матери разболелась голова, а я спрячу граммофонную иглу. Как тебе такой вариант? – торжествующе воскликнул Лесли.
– Отлично придумано! – Мать обрадовалась, что проблема решена, и при этом не задеты чувства гостя.
Адриан был несколько озадачен пропажей иголки, а также нашими заверениями, что на Корфу такие не продаются. Но, отличаясь хорошей памятью при полном отсутствии музыкального слуха, он напевал «У Смоки Джо» с утра до вечера, и это напоминало гул пчел-теноров в растревоженном улье.
Шли дни, его обожание не только не убывало, но, пожалуй, даже возросло, и Марго лишь еще больше раздражалась. Мне даже стало жалко Адриана: любое его действие имело противоположный эффект. После слов Марго, что с этими усиками он похож на захудалого парикмахера, Адриан их сбрил, и тогда она заявила, что усы – признак мужественности. А еще она недвусмысленно высказалась в том духе, что ей гораздо больше нравятся местные деревенские парни, чем какой-нибудь залетный англичанин.
– Они такие красивые и такие милые, – рассуждала она, вводя в тоску Адриана. – Они прекрасно поют и играют на гитаре. Они обходительные. Англичане им в подметки не годятся. А какое у них мандре!
– В смысле, амбре? – уточнил Ларри.
– Не важно, – отмахнулась она. – Вот настоящие мужчины, а не какие-то слюнявые неженки.
– Марго, дорогая, – вмешалась мать, нервно поглядывая на уязвленного гостя. – По-моему, это не очень-то вежливо.
– А почему я должна быть вежливой? – парировала она. – Да и вообще, жестокость, когда к месту, – это и есть вежливость.
Оставив нас обдумывать это философское изречение, Марго отправилась на встречу со своей последней жертвой – загорелым рыбаком с роскошными усами. Адриан был настолько подавлен, что вся семья посчитала своим долгом как-то смягчить его отчаяние.
– Адриан, дорогой, не обращайте на нее внимания, – сказала мать успокоительным тоном. – Она сама не понимает, что говорит. Ее часто заносит. Возьмите еще персик.
– Да просто свинья, – отрезал Лесли. – Мне ли не знать.
– Ну как мне стать похожим на крестьянского парня? – размышлял вслух потерянный Адриан. – Освоить, что ли, гитару…
– Нет-нет, вот этого не надо, – поспешно отозвался Ларри. – Попробуйте что-нибудь попроще. Пожуйте чеснок.
– Чеснок? – удивился гость. – Марго любит чеснок?
– Конечно, – заверил его Ларри. – Вы же слышали ее слова про деревенское амбре. А какой его первый признак, когда приближаетесь к этим парням? Чеснок!
Сраженный этой логикой, Адриан осилил сразу несколько головок. Марго же при встрече с ним заткнула нос платком и объявила, что от него разит, как в местном автобусе, едущем с городского рынка.
Мне Адриан казался очень симпатичным. Он был добр и всегда готов выполнить любую просьбу. Я чувствовал своим долгом что-то для него сделать, но, кроме идеи запереть Марго у него в спальне – от нее мне пришлось отказаться как от не слишком практичной, да и мать бы не одобрила, – больше ничего не приходило в голову. Я решил посоветоваться с мистером Кралефским. Во время кофепития, этой приятной для нас обоих передышки после битвы с неразрешимой загадкой о квадрате гипотенузы, я поведал ему о безуспешном ухаживании Адриана за моей сестрой.
– Ага! – воскликнул он. – Любовные тропы не бывают гладкими. Даже интересно, стала бы наша жизнь скучней, если бы дорога к цели была гладкой?
Полеты философской мысли моего репетитора меня не особо интересовали, но я решил запастись терпением. Мистер Кралефский взял печенье своими изящными наманикюренными пальчиками и подержал пару секунд над чашкой кофе, а затем окрестил пирожное в буроватой жидкости и отправил в рот. Он методично жевал, закрыв глаза.
– Мне кажется, – наконец промолвил он, – что этот Лохинвар[30] проявляет излишнее рвение.
На это я заметил, что Адриан, вообще-то, англичанин, и в любом случае как можно, не проявляя рвения, добиться результата.
– А-а. – Кралефский лукаво улыбнулся. – В делах сердечных все обстоит иначе. Легкое равнодушие иногда творит чудеса.
Он свел пальцы домиком и вдохновенно вперился в потолок. Я сразу догадался, что сейчас он предастся очередной фантазии на свою излюбленную тему – о некой вымышленной «даме».
– Вспоминаю, как меня очаровала одна дама, – начал он. – Разумеется, я вам это рассказываю под большим секретом.
Я кивнул и взял второе печенье. Истории Кралефского особой краткостью не отличались.
– Она блистала такой красотой и совершенством, что все достойные мужчины вились вокруг нее, как… как пчелы вокруг горшочка с медом. – Ему самому понравился этот образ. – Я с первого взгляда по уши в нее влюбился, бесповоротно, безутешно, и было у меня ощущение, что она взирает на меня благосклонно.
Он сделал глоток кофе, чтобы промочить горло, и, сплетя пальцы, перегнулся через стол. Ноздри трепещут, вдохновенный взор выдает напряжение.
– Я преследовал ее неотвязно, как… как идущая по следу гончая, но она была холодна и равнодушна к моим ухаживаниям. Даже посмеивалась, когда я пытался объясниться ей в любви.
В его глазах стояли слезы. Он взял паузу и громко высморкался.
– Я не могу вам описать эту пытку, этот пожирающий огонь ревности, эти мучительные бессонные ночи. Я потерял двадцать четыре килограмма, друзья стали беспокоиться за мое здоровье, они пытались мне внушить, что упомянутая дама не стоит моих страданий. Кроме одного… бывалого приятеля, имевшего за спиной несколько любовных романов, в том числе в далеком Белуджистане. Он мне сказал, что я проявляю слишком много рвения, швыряя сердце к ее ногам, и что она, как все женщины, без особой радости воспринимает свою победу. А вот если я выкажу некоторое безразличие, о! вот тогда, заверил он меня, это будет совсем другая история.