— Успешно? — с ехидцей спросила дама.
Лю пожал плечами, мол: я всё сказал, что хотел.
— Господин Бу Сунлинь, — вскинул руку совсем молодой папарацци. — А почему вы сегодня здесь? В ваш адрес обвинений не звучало. Вы пришли выгораживать коллегу?
— Тут кухня хорошая, — оператор даже голову от спинки кресла не оторвал. — Ян угощает, так отчего не пойти? А вот экраны на такой зал — смех один.
Дядя Бу вообще-то говорит в конце: «кусяобудэ[1]», что есть очередной чэнъюй. Смех сквозь слезы, или — хочешь смейся, хочешь плачь. Это больше не о смехе, а о затруднительном положении, в которое поставлен оператор Бу из-за негодных экранов.
Я эту фразочку очень легко запомнила из-за «кусяо» в начале. Забавное.
— Экраны? — начал озираться молодой человек. — Вы планируете что-то показывать? Пожалуйста, расскажите!
Схожими вопросами начинают сыпать и другие приглашенные. Почуяли наживку — а та пахнет кровью и сенсацией — акулы пера (и объектива).
— Прежде, чем включить запись, я намерен заявить официально, — придвинулся к микрофону Ян Хоу. — Все положенные за нарушение соглашения о неразглашении штрафы будут оплачены мною. За всех участников сегодняшней пресс-конференции.
— О каких суммах речь?
— Что-то разоблачительное?
— Действительно ли падала в воду Мэй-Мэй? Вы это покажете? Прокомментируете?
Пока акулы бросаются на еще не раскрытую информацию, как на шмат мяса, мамочка с серьезным лицом поворачивается ко мне.
— Доченька, на самом деле режиссер предупредил меня еще вчера, — у мамы виноватое лицо. — И спросил разрешения на эти действия. Запись с твоим падением была удалена. Продюсер Пэй тщательно проследил за этим. Но оператор Бу сумел сохранить другую запись. Но используют публично они только часть материала. Ту, что принесет меньший вред участникам. Это — условие соглашения с семьей Лин.
Как раз в это время щегол устает от галдежа и поднимает руку.
— Госпожа Чу, как личный помощник Ли Мэйли, пострадала от несправедливых обвинений, — Ян поворачивается к дрожащей бледной моли. — Здесь она присутствует сегодня по собственному желанию. Предоставим ей слово.
Он ободряюще кивнул Чу. Не особо помогло. Ян взял со стола бутылку, открутил крышку. Подал помощнице, а та, видимо от шока, приняла.
— Я… — бедолага сделала глоток воды. — Это… — еще глоток. — Дело в том… — третий глоток, и вот он оказывается чудодейственным. — Случай на съемочной площадке, когда юная актриса оказалась на грани смерти, действительно произошел. По моей вине. Простите.
Крики, вспышки… и склоненная голова Чу Суцзу.
И моя отвисшая челюсть. Возмущение не успело прорваться в словах — только потому, что простая хризантема подняла голову. Такой смелой я ее не видела никогда.
— Эта недостойная не уследила за подопечной, — говорит, не обращая внимания на слепящие вспышки помощница. — Меня не было рядом, когда ее столкнули в пруд.
Шум поднимается запредельный, я не представляю, как она вообще может глядеть прямо. Очень хочется поддержать эту смелую бледную… девушку. И нанять ее поскорее, взять под свое пока что совсем маленькое крыло.
— Тишину! — требовательный рык Яна Хоу. — Храбрость госпожи Чу достойна уважения. За попытку отстоять честное имя актрисы госпожу Чу уволили. Киностудия Лотос-Фильм и прежде удивляла своими решениями. Но увольнять людей за правду — уже за гранью.
— Б… — едва не срывается с моих губ на русском слово, что кончается на «ять». — Будэ, — исправляю в последний миг.
«Не позволено», «нельзя» — в переводе. Вторая часть того чэнъюя про смех. Мэйхуа косится подозрительно, хотя я успела прикусить язык до провала. Я так громко подумала?
— Это серьезные обвинения!
— Есть ли у вас доказательства?
— Ваш якобы свидетель — заинтересованное лицо!
Помощник Лю встает с места. И… молча уходит.
А дядя Бу поднимает руку с пультом.
— Помолчите, пожалуйста, — и включает запись.
Два экрана в зале и впрямь маловаты для такого большого помещения. Но мне не приходится всматриваться, пока оператор телеканала не приблизил камеру. Я ведь знаю, кто «все эти люди» на записи.
«Мэйли, ты серьезно пострадала», — голос режиссера Яна. — «Тебе решать, передавать ли в полицию запись с камеры».
Щегол не в кадре, та крупно фиксирует лицо миловидной девушки. Здесь у нее подкосятся ноги…
«Не нужно», — отстраненный, неземной голосок — мой. — «Я ее прощаю».
Экран гаснет. Огромное помпезное помещение погружается в тишину. Только щелчки фотокамер звучат. На мероприятие позвали не только телевизионщиков, но и представителей печатной прессы.
И им дают еще кус мяса. Такой привлекательный и такой жалкий.
Помощник Лю возвращается в зал и ведет с собой ту актрисочку. Щелчки еще чаще, резче — точно пули.
— Простите, простите, простите меня, — у девицы вновь подкашиваются ноги.
С совершенно потерянным видом опускается она на колени.
— Соглашение с семьей Лин, — доходит до меня. — Включало ее?
— Только публичное признание Ян Шихунь перекрывало весь причиненный ею ущерб, — подтвердила мою догадку мамочка. — А-Ли, я не знаю всех деталей. Режиссер Ян обещал дать разъяснения при личной встрече.
И здесь щегол ухитрился часть интриги сохранить!
А пока он бросил на растерзание хладнокровным хищникам эту дурынду. Бросил — буквально. Бывшие сотрудники Лотос-Фильм, все четверо, встали (ассистент Яна помог Чу) и ушли.
Щелчки-пули не затихали.
— Выключи, — прошу маму.
Дурочка заслужила всё это. Независимо от причин — их же мне пока не рассказали. Просто неприятно смотреть на чужие унижения.
Но — важнейшее! — справедливость восторжествовала. И прочее меркнет на фоне этого.
О заслуженном…
— Позвони Чу, мам, — осекаюсь: вряд ли сейчас лучший момент. — Утром. Пусть на съемки «Шелеста» она едет с нами.
[1] 哭笑不得(кит). [Kūxiàobùdé] — не то смеяться, не то плакать.
Глава 9
Для встречи с нами Ян Хоу выбрал, кажется, самый снежный день зимы. Вообще так много снега мои родные не припоминают, чтобы за всю зиму выпадало, сколько на исходе этого года насыпало.
Коммунальным службам тяжко приходится. И, вынуждена отметить, справляются местные с зимней уборкой дорог (тротуаров, бордюров — да, да, поребриков, но мы же не в родном Питере уже, отвыкать пора) значительно лучше, чем аналогичные службы града на Неве. Едва рассвело, а работники уже на дорогах. Уважаемо.
Место для встречи в этот раз выбрал режиссер Ян. Мамочка не стала возражать. Здание в традиционном стиле, особенно колоритное в снегу. Есть что-то трепетное в сочетании ледяных узоров и глубоких оттенков красного.
Уют современности и дух старины — тоже неплохое сочетание. Это я про внутреннее обустройство. Словом, приличное место выбрал Ян. С неприлично высокими ценниками, но в таких случаях счет оплачивает пригласивший.
Это позволяло наслаждаться ароматным чаем. Отрешиться на миг от мирских забот, забыть про счета и счеты…
Чай нам принесли какой-то цветочный, вкусный до невозможности. Я-прошлая была фанаткой кофе. Возможно, дело в том, что настоящего чая не пробовала.
Чай в Китае — это ча. Да, так просто. В написании посложнее. 茶[1] — эта конструкция состоит из трех иероглифов. Пара крестиков сверху — это «цао», сокращенная форма, означает зелень или траву. Ниже у нас «шалашик» — человек («жэн»), этот «товарищ» нам уже неоднократно встречался. Ниже всего — «му» — дерево. Вместе — чайное дерево или чайный куст. Человек там, видимо, для работы с листьями этого дерева. Тоже верно: сами себя листики не сорвут и не обработают.
К аромату чая примешивается сладкий, ярко выраженный аромат срезанной ветки с желтыми цветами. Это зимоцвет, он же химонант.
— Я видела такой в оранжерее, — хвастаюсь хорошей памятью. — Где еще мэйхуа цвела.
Съемки рекламы минеральной воды памятны для всех присутствующих. Исключительно в позитивном ключе: работа всем понравилась. Так что я не только памятью щеголяю, но и настраиваю всех на хороший лад.
Вообще-то я не очень-то одобряю, когда деревья и кусты обрывают ради того, чтобы в вазе постоял букетик. Но именно зимоцвет, как я помню из пояснений мамочки, отлично переносит обрезку. Она ему даже на пользу идет.
— Верно, — улыбается Ян. — Немного цвета в холодный день не повредит.
За чаем и обедом — никаких серьезных разговоров. О природе и погоде — можно. Тишина соблюдается только во время самой чайной церемонии. Как в шутку (или нет) сказал как-то раз батя: чайная церемония в Ниппон — ради церемонии, тогда как чайная церемония в Срединном государстве — ради чая. Гунфуча.
Здесь церемонию проводит чайный мастер, китаец в летах.
Чабань — чайная доска — ставится на стол. На чабани расставляется утварь. Вода греется в непосредственной близости от места чаепития.
Бамбуковой ложечкой (черпалкой — «чахэ») мастер отмеряет нужное количество чая, пересыпает чаинки в коробочку — чайницу. Коробочка передается гостю, сидящему слева от мастера. Гость вдыхает аромат чая. Вдох нужно делать глубокий, чтобы запах достиг самого низа легких.
Вдыхаем, выдыхаем — возвращаем чайнице крышку — передаем следующему гостю. Повторить — передать дальше, и так, пока гости не кончатся.
Чайник и всю посуду ополаскивают горячей водой. Чай пересыпают в чайник — касание руками запрещено, чтобы иные запахи не «подцепить». Чай заливают горячей водой. Не кипятком, он для чая губителен. В зависимости от сорта используют воду с температурой от шестидесяти до девяноста градусов.
Процесс наливания воды имеет значение: тонкой журчащей струей, поднятой на высоту до пятидесяти сантиметров. Качество воды тоже важно, как правило, берется родниковая вода.
«Сича» — первый пролив, эта вода идет на слив, ей не дают настаиваться. Первой заваркой омываются чашки. «Сибэй» называется процедура.
Чайные листья во время омовения начинают раскрываться. И запах, соответственно, усиливается. Это — второе знакомство учас