, сын Афине́я и Са́нды, один из друзей Эпикура, а вернее, самый близкий его друг.
Вот уже двадцать пять лет Метродор не расстается с ним. Дольше его с Эпикуром живет только Герма́рх. Гермарх из Митиле́ны, сын бедного отца, который в юности, подобно Эпикуру, скитался по городам и странам, учительствуя, и на одном из перекрестков дорог повстречал Эпикура. С тех пор они — друзья, с тех пор они вместе. Вместе приехали в Афины и первыми поселились в доме, купленном Эпикуром. А через три года пришел Метродор. Целый день он простоял у калитки сада Эпикура, не решаясь войти. И когда б Эпикур сам не позвал его, стоял бы, наверное, у калитки еще невесть сколько.
— Войди, — сказал ему тогда Эпикур, увидев его. — Войди, если ты ко мне.
Метродор вошел и смущенно остановился перед Эпикуром.
— Теперь назови себя и скажи, что тебе надо, — предложил Эпикур.
— Я из Лампсака, — ответил Метродор, подняв на Эпикура прекрасные глаза. — Я пришел, чтобы спросить тебя: правда ли, что ты все знаешь?
— Нет, — ответил Эпикур. — Но все, что я знаю, — правда.
— Но ты знаешь, как возник и развился этот мир?
— Да.
— И как появилось все живое?
— Да.
— И как родилась душа?
— И это, — ответил Эпикур.
— А знаешь ли ты, как стать удачливым?
— Знаю. Но вот и Менандр говорил: «Когда бы все друг другу помогали мы, в удаче людям и нужды бы не было». Быть удачливым — значит, иметь верных друзей, — ответил Эпикур.
— Говорят, у тебя много друзей, — сказал Метродор и спросил: — Станешь ли ты счастливее, если ко многим твоим друзьям прибавится еще один?
— Ровно настолько, насколько счастливым станет этот новый друг, — ответил Эпикур.
— Тогда назови меня другом, — попросил Метродор. — Потому что я и есть твой друг: я полюбил твои книги, а значит, и тебя, Эпикур. Я хотел бы жить возле тебя, как живут другие твои ученики.
Тогда Метродору едва исполнилось двадцать пять лет. Он был очень хорош собой: ладен статью, красив лицом и при этом трепетно скромен. Его большие темные глаза так и мерцали то тревогой, то надеждой, то радостью, то страданием, были внимательны и постоянно излучали свет доверия и добра.
Позже, беседуя с Метродором, Эпикур убедился, что тот действительно прочел все его книги. Не только прочел, но и помнил все прочитанное. Иные книги — дословно. Уже через год Эпикур позволил ему вести беседы с теми, кто приходил в сад в поисках истины. А еще через год Эпикур отправился вместе с Метродором к Расписной Стое и побудил его вступить в спор с Зеноном Китийским. Метродор в тот день одержал трудную, но славную победу. Гермарх сказал тогда Эпикуру о Метродоре:
— Вот кто знает столько же, сколько и ты, Эпикур. И если тебя заботит мысль о том, кто станет твоим преемником и продолжателем, вот решение, которое подарила тебе сама судьба: твоим преемником должен стать Метродор.
И хотя Эпикур был согласен с ним в душе, он все же сказал:
— Думая о преемнике, я всегда думал о тебе, Гермарх.
— И напрасно, — сказал прямодушный Гермарх. — Я твой ровесник. И если переживу тебя, чего я не желаю, то совсем не намного. И разум мой, истерзанный в юности заботами о пище и крове, не так емок, как разум Метродора. А память уже и теперь слабеет. Спасибо, однако, на добром слове, Эпикур. Отныне думай не обо мне, а о Метродоре…
Гермарх ушел, сутулясь и покашливая. Преданный и славный Гермарх, он был совершенно лишен честолюбия и избегал соперничества во всем, даже в дружбе. Таким он остался и теперь. Но его преданность и любовь к Эпикуру были так велики, что с годами он даже внешне стал походить на Эпикура. И те, кто не видел Эпикура и Гермарха вместе, а только порознь, часто путали их. Они носили одинаковую одежду, у них были одинаковые седые бороды, грубые от работы в саду, всегда усталые, тяжелые руки, которые они одинаково складывали на посохе, останавливаясь. Даже голосом они не отличались друг от друга. Ключница Фе́дрия, услышав порою приказание Гермарха, выполняла его как приказание Эпикура.
Первые встречи с Гермархом, с Метродором, с Колотом — это приятные воспоминания. И вся его жизнь в Афинах, в саду — радостная жизнь с друзьями. Но до этой жизни была другая жизнь, которую он называл прошлой.
Вся прошлая жизнь хоть и была, кажется, необходимой, хоть и послужила дорогой к жизни нынешней, оставила в его душе мало приятных воспоминаний. И если она чего-то стоит, то лишь того, чтоб не вспоминать о ней. Это правда, что из прошлой жизни родилась настоящая, но из какой грязи, из каких унижений, из какой тоски и стыда! Земля, которая досталась его обнищавшим родителям на Самосе, была скудной. К тому же семья быстро росла, а земли было совсем мало. Отец, принадлежавший к некогда знатному афинскому роду, вынужден был не только копаться в земле и навозе, но еще и учительствовать, обучать чумазых и постоянно голодных соседских детей чтению и письму. Но и это не спасало семью от постоянной и острой нужды. А потому и мать, когда дети немного подросли, принялась за ремесло, ниже которого считалось только сводничество. Она ходила по домам окрестных богачей и совершала там очистительные жертвы, изгоняла злых духов, читала заклинания над роженицами, над немощными стариками и старухами и получала за это жалкие оболы. Часто она брала с собой младшего сына Эпикура, и он помогал ей, делая то, что она ему приказывала: шептал заклинания у ворот, у дверей, у воды, бросал зерна в жертвенный огонь, бил ладонями по пыльной земле, призывая подземных богов, воздевал руки к богам небесным и всегда, следуя за матерью, носил в корзинке всякие лекарственные снадобья и предметы для магических действ. Теперь он вспоминает об этом как о дурном сне, привидевшемся ему в долгих и безрадостных скитаниях по острову Самосу, а вспомнив, содрогается от мысли о том, как он не загубил свой неокрепший детский ум в те далекие годы, как образы дикие и нелепые, взращенные на темном суеверии, не погасили в нем свет разума и ясность чувств.
«Пусть легкой будет земля над тобой, Хайрестра́та, — подумал Эпикур о покойной матери. — Ты беспокоилась не о душах своих детей, а об их ненасытных желудках, бедная. Все простится тебе, все прощаю…»
Мало думал о душах своих детей и Нео́кл, отец Эпикура, хотя и Эпикур, и три его старших брата — Хайреде́м, Неокл и Аристобу́л — обучены были грамоте отцом. Он учил их вместе с чужими детьми и научил только тому, чему научил чужих детей, — чтению и письму. Да еще родословной богов: от Урана и Геи родился Крон, от Крона и Ре́и — Зевс; Зевс с Герою и земными женщинами народил богов и полубогов, которые следят за каждым шагом человека… Он любил читать ученикам «Теогонию» Гесиода[9], сведения для которой поэт, надо думать, почерпнул во сне. Ученичество для Эпикура закончилось в тот день, когда он спросил у отца, из чего возник Хаос. Отец, по своему обыкновению, читал ученикам Гесиода. И когда произнес слова: «Прежде всего во Вселенной Хаос зародился, а следом широкогрудая Гея…», Эпикур спросил, дерзко прервав отца: «Откуда же произошел сам Хаос, если он был прежде всего?»
«Учить этому — не мое дело, — ответил отец. — Этому учат философы».
«Тогда надо идти к ним, — сказал Эпикур, — а не сидеть здесь…»
Двадцать лет жизни он провел в скитаниях. Он сам учительствовал на Самосе, в Митиле́не, в Лампсаке и Колофоне, скудно питаясь и плохо одеваясь. Постоянная нужда, унизительные и тяжкие заботы о хлебе насущном отнимали много сил и времени, которые можно было бы посвятить образованию, наукам. В те годы, когда обеспеченные юноши в Афинах обучались в Академии и Ликее, слушали Ксенократа и Аристотеля, Эпикур довольствовался тем малым, что ему могли преподать невежественные учителя, называвшие себя философами лишь на том основании, что знали имена подлинных философов. Знания этих мнимых философов были ничтожны, а высокомерие безгранично. Это они чванливо называли Платона золотой монетой, Аристотеля — мотом, Протаго́ра — дровоносом, Гераклита — мутителем воды, Демокрита — Пустокритом, диалектиков — вредителями, киников — бичом всей Эллады… Сам Эпикур, случалось, заражался чванством этих невежд и повторял вслед за ними оскорбительные прозвища, которые те раздавали подлинным философам и мудрецам…
Он видел Ксенократа[10] и несколько дней слушал в Ликейском саду Аристотеля. Он ничего не понял из того, что говорил Аристотель, потому что не был подготовлен к этому предыдущими учителями. Надо было начать с азов, и он готов был уже приступить к регулярным методическим занятиям, но тут умер Александр Македонский, и Аристотель покинул Афины. Вскоре вынужден был покинуть Афины и Эпикур: преемник Александра Македонского Перди́кка изгнал афинских поселенцев с Самоса, чтобы вернуть земли на острове аристократам. В числе изгнанников оказался и отец Эпикура Неокл. Эпикур лишился всяких средств к существованию и уехал к отцу в Колофон, малоазийский городок, который был славен только тем, что в нем некогда жил Ксенофа́н, писавший стихи против Гесиода и Гомера, за что и был изгнан колофонцами. Эпикуру вновь пришлось заняться учительством. Мечта об изучении наук осталась лишь мечтой. К счастью, она не умерла. Она жила в нем все те тяжкие годы, когда он скитался по малоазийским городам. Она помогла ему найти верных друзей и основать свою философскую школу сначала в Лампсаке, а затем в Митиленах, на Лесбо́се. Она в конце концов помогла ему вернуться в Афины и купить этот сад, в котором он поселился вместе со своими друзьями — людьми бедными, но преданными одной высокой мечте. Ему было тридцать два года, когда он возвратился в Афины. Теперь ему шестьдесят. Старым стал Эпикур. Старым стал его сад. Постарели его друзья… Вот и Метродору уже пятьдесят, из которых двадцать пять лет он прожил здесь, в саду, и Гермарх стал седым, и Колот, говорят, стал не так е́док и остроумен в своих речах против Зенона Китийского… Усталость, которая одолевает человека к концу трудового дня, снимает сон, усталость же, которую приносят годы, не снимает ничто.