Ничке покидал сад с тайной надеждой, что, после того как вновь насладится обществом дочери и внучат и они должны будут уехать, он снова вернется в свой сад, который за эти два дня станет, быть может, еще прекраснее, еще пышнее. Он отдавал себе отчет в том, что механизм природы работает без остановки и он, Ничке, может только в какой-то мере управлять им – ускоряя его или притормаживая, – но ни он сам, ни кто другой не в силах остановить этот механизм.
Вот примерно о чем думал Ничке, направляясь в электричке в город. Эти мысли не покидали его даже тогда, когда с сумкой в руке он протискивался сквозь толпу покупателей, чтобы сделать в продовольственном магазине необходимые покупки. Впрочем, он довольно быстро освободился от наплыва чувств и от ненужного фантазирования, которые ему сейчас были не только не нужны, но даже вредны. Сейчас надо было заняться делом. Он вынул из кармана подготовленный за завтраком список покупок и, шагая вдоль прилавков, время от времени останавливался перед завернутыми в целлофан кусками ветчины, грудинки, колбасы, внимательно разглядывал их узорчатый, напоминавший мрамор срез, тщательно проверяя их качество и дату упаковки. Много времени он уделил вину и сырам. Сладостей он не покупал, уверенный, что об этом позаботится Хедди. Она всегда сама привозила торт и разные пирожные и очень не любила, когда дедушка угощал детей шоколадом или конфетами. Последний раз, когда Ничке был на пасху у дочери, Хедди устроила настоящий скандал, заявив, что он развращает детей, пичкая их шоколадом, который портит не только желудок, но и характер, а это хуже всего. Ему, может быть, это даже доставляет какое-то злорадное удовольствие, а она потом должна принять столько мучений, чтобы заставить ребенка проглотить хоть ложку манной каши. Хедди тогда очень рассердилась, вырвала у Эрики шоколадку, на всех накричала, и в глазах у нее загорелись гневные огоньки. Такой уж у Хедди характер; через минуту она успокоилась, просила у отца извинения за то, что вспылила, поцеловала его в щеку, и снова воцарилось согласие. Оба рассмеялись, а когда Эрика, всхлипывая, вышла из комнаты, долго говорила о ней, и господин Ничке должен был признать, что воспитание детей, если хочешь, чтобы из них получились порядочные люди, дело нелегкое. Полностью разделяя мнение дочери относительно методов воспитания, Ничке тем не менее сделал сейчас то, что вовсе не соответствовало его педагогическим принципам: хихикая, он вложил в корзинку две молочные шоколадки с ореховой начинкой, которые так любила Эрика; орехи, нарисованные на красивой пестрой обертке шоколадок, были как настоящие, один даже слегка надколотый и сквозь окруженную толстой скорлупой трещину виднелось аппетитное зернышко. Ничке нащупал сквозь обертку шероховатую поверхность шоколадок и пообещал себе на этот раз быть более осмотрительным.
Он вернулся домой около двенадцати, так как именно на этот час пригласил прибрать квартиру знакомую вдову, некую госпожу Рауш. Это была не генеральная уборка – ее делали дня три назад, – а сейчас, как говорила опытная в таких делах госпожа Рауш, перед самым приездом гостей надо было сделать последний штрих, разумеется, если хочешь, чтобы квартира уже с порога дышала чистотой и порядком. Госпожа Рауш с голубым пластиковым ведерком, в котором было все необходимое: порошки, жидкости, паста, а также свернутый фартук, розовый с зелеными горошинами, – ожидала его уже у калитки. Она не лишена была чувства юмора и говорила, что во время последней войны погиб не только ее муж, но также и тот, за кого она должна была вторично выйти замуж, и поэтому она осталась вдовой. У нее были жилистые икры, довольно узкие бедра и какое-то неопределенное лицо – не некрасивое, но и не красивое, а на вид ей можно было дать пятьдесят один – пятьдесят два года. Она была немного болтлива, но Ничке прощал ей эту слабость, потому что работала она, как машина – быстро и точно, – и отличалась большой чистоплотностью. Окончив уборку, госпожа Рауш обычно довольно долго задерживалась в ванной.
– Ну и быстро вы ходите, я едва за вами поспеваю! – сказала она, когда Ничке открыл калитку и, не заботясь о госпоже Рауш, поспешно направился к дому.
Позже, когда Ничке раскладывал продукты в кладовой и холодильнике, а госпожа Рауш в войлочных туфлях натирала паркетный пол, одновременно сметая пыль с мебели, беседа стала несколько затруднительной. Но, натирая пол, госпожа Рауш все жe неуклонно приближалась к кухне.
– Когда вы ожидаете гостей? – спросила она.
– Они уже выехали, – нехотя ответил господин Ничке.
– На машине? – Госпожа Рауш вытряхнула в открытое окно тряпку. Ничке обернулся и увидел ее слегка приподнятую ногу, а под распахнутым фартуком обтянутые тонкой серой юбкой ягодицы. У него появились какие-то мысли насчет госпожи Рауш, впрочем, не в первый раз, но госпожа Рауш знала всех в округе, и у нее был длинный язык. Она же, например, рассказывала ему, что судья Тренч в отсутствие жены вел себя не совсем так, как подобает пожилому мужчине, занимающему высокий пост, и что она, госпожа Рауш, была вынуждена обратить на это его внимание.
– Да, на машине. Они должны быть здесь около четырех.
– Прибудут вовремя. Погода сегодня отличная.
Госпожа Рауш отошла от окна, сложила тряпки и спрятала их на место, на самой нижней полке буфета, возле щеток, баночек с пастой и бутылочек с жидкостями для стирки и чистки. Когда она выпрямилась, лицо у нее было красное, черные волосы растрепались. Ничке как раз кончил резать длинным ножом охотничью колбасу и раскладывал ломтики на тарелочке. Оторвавшись на мгновение от работы, он заметил, что у госпожи Рауш розоватая шея и даже грудь; он сделал несколько необычных наблюдений относительно ее скромного, но довольно хорошо сохранившегося бюста: госпожа Рауш не носила лифчика, поэтому ее груди двигались под платьем совершенно свободно. Ничке кашлянул и сказал:
– Так, поставим все это в холодильник, и закусочка будет готова.
– Надо прикрыть салфеткой, а то ветчина заветрится. Сейчас я ее вам подам.
Госпожа Рауш вернулась с салфеткой в руке, подала ее господину Ничке и заметила:
– Разве это мужская работа? Только жена умеет все это делать как полагается.
– Стоит ли жениться на старости лет!
– Что это вы говорите, какая там старость? Интересно, сколько вам лет, если не секрет?
– Шесть десятков уже стукнуло.
– Шестьдесят? Да вы шутите! Нет, вы еще мужчина, что называется, в соку! – воскликнула госпожа Рауш. – Помнится, моему отцу было уже семьдесят пять, а знаете, что он делал? Когда надо было развернуть во дворе подводу, он брал ее за задние колеса и перетаскивал – раз, другой, третий, и готово. Мужчина не стареет, господин Ничке! – закончила госпожа Рауш с подъемом, окинув взглядом фигуру мужчины в белой рубашке с засученными рукавами, в черных кожаных подтяжках, поддерживающих брюки на отчетливо выпирающем живете.
– Не стареет, но умирает, – сказал Ничке, улыбаясь. Он подошел к раковине, пустил горячую воду и принялся мыть руки.
– Ой, пожалуйста, тут не брызгайте! Очень прошу! Идите умываться в ванную. Ванную и уборную я буду убирать напоследок, можете там полоскаться сколько влезет.
Ничке послушно пошел в ванную, куда еще долго доносились рассуждения госпожи Рауш относительно возраста мужчин. Вернувшись в комнату, он высказал предположение, что ввиду отличной погоды гости, пожалуй, могут приехать и раньше. Госпожа Рауш стала собираться, она пожелала ему хорошо провести время и, уже уходя, добавила, что гостей, особенно близкую родню, очень приятно принимать, но, к сожалению, они всегда оставляют в квартире чертовский беспорядок. Ничке попросил ее прийти в понедельник и напомнил, чтобы она как следует захлопнула за собой калитку.
Он смотрел, как госпожа Рауш прошла с ведерком в руке по выложенной каменными плитами дорожке, открыла калитку, закрыла ее за собой и проверила, хорошо ли она захлопнулась. Потом взглянул, на часы – было половина третьего. Чтобы поскорее прошло время, которое, когда чего-то ждешь, всегда медленно тянется, он походил по квартире, переставляя стулья и отдельные предметы, потом сел в спальной комнате в кресло и стал ждать. Было уже около трех часов. Ничке уселся таким образом, чтобы в окно можно было видеть калитку, но через некоторое время пришел к выводу, что смотреть в окно очень скучно, время тянется особенно долго, и переменил положение. Он взял книжку и расположился в глубине столовой возле стола, прямо перед окном, выходящим в сторону владений соседа. Некоторое время он смотрел на участок соседа, но господина Копфа нигде не было видно. Дом казался пустым и наглухо запертым. Он подумал, что Копф, наверно, уехал к семье, и попытался восстановить в памяти прерванную вчера нить повествования. Через некоторое время ему это удалось, и вскоре он уже всецело погрузился в чтение, избавившись наконец от того неприятного чувства, которое испытываешь, когда время как будто останавливается. Вдруг послышалось несколько хаотичных и настойчивых звонков. Ничке вскочил и через выходящее на улицу окно увидел голубой «фольксваген», а возле него всех своих родственников: Хедди с малышкой на руках, Эрику – это звонила именно она – и мужа Хедди, Рихарда, который тащил какие-то коробки, корзины, сумки. Возле них находилось еще что-то, вносившее дополнительную сумятицу, только потом Ничке разобрал, что под ногами у гостей путается маленький черный щенок.
Из-за этого черного, лопоухого щенка приветствия, поцелуи и первые поздравления были, пожалуй, не такими, как следовало бы, так как его нужно было звать, отгонять, ласкать, восхищаться и ругать. Ничке радовался ему так же, как и гостям, которым принадлежал щенок, он очень любил животных, особенно молодых, хотя ему редко случалось иметь с ними дело. Но, к сожалению, щенок вскоре явился причиной маленькой семейной ссоры. Когда все вошли в столовую и Хедди срочно принялась пеленать, кормить и укладывать маленькую Хенни, чтобы она в дальнейшем уже не мешала, Эрика вдруг сказала упавшим голосом: