А сама-то я знаю, насколько это все неправда. И героиня, названная моим именем только потому, что мне так захотелось, элемент не самой новой на свете, но увлекательной игры, со мной настоящей имеет мало общего. И все остальные персонажи тоже. Каждый, кто снимал когда-нибудь игровое кино, понимает, почему иногда хочется распределить роли между не то чтобы близкими или друзьями — между людьми, от которых знаешь, чего ожидать. И которых именно поэтому легко и приятно выдумывать заново.
Да, я ручаюсь, я честно старалась. Искривляла угол зрения, придумывала мелочи, выворачивала наизнанку воспоминания. Разумеется, никогда я не била стекол в его мастерской, он так и не узнал, наверное, что я способна бить стекла, — а если б и знал, ничего бы оно не изменило. И Яр, конечно, никогда не рассказывал ему обо мне… кстати, любопытно было бы узнать, общались ли они тогда хоть сколько-то близко с Яром. Что же касается истории с Бранко, такой мелодраматичной и невероятной, но кинематографически вполне достоверной, ведь в кино все по-другому, — так она вообще, уж себе-то я могу признаться прямо, без туманных недомолвок и оговорок, — от начала и до конца выдумана.
Небольшая поправка. Выдумана не только мной.
Маленькая зашевелилась, заворочалась в своей плетеной коляске, что-то вякнула сквозь сон, приоткрыла на секунду щели под веками, причмокнула губками, перевернулась на другой бок и заснула опять.
У меня — хорошо, не у меня, со мной — есть ребенок, и это объективная реальность, внезапно и необъяснимо проявившаяся тут, на станции Поддубовая-5. У меня есть конверт с письмом от Михайля — или от кого-то, кто знал. И посылка с яшмовым кулоном. И никаких зацепок и пояснений, да они и не были мне нужны, пока я писала сценарий. Кстати, за все это время ничего такого со мной больше не происходило, во всем моем обитаемом мире не случилось вообще ничего, кроме зимы.
Но теперь — по всем сценарным законам, по логике драматургии, которая куда прочней и незыблемей жизненной, — что-нибудь должно произойти.
Большой круг по заснеженному лесу закольцевался, выруливая на невидимый, промерзший до дна бывший ониксовый пруд.
И я ни на полстолько не удивилась, увидев поперек укрывавшей его снежной шубы размашистую цепочку крупных чужих следов.
Юлька?..
Заходи, конечно, как ты тут вообще оказалась? А остановилась где? Ну и глупо, лучше позвонила бы мне. Садись, рассказывай. Я слышал, что ты… У меня тут есть хороший специалист, пани Стефа, к ней ездят со всей Европы с такими травмами, я сегодня же позвоню. Перестань, показаться надо в любом случае, проконсультируешься, будешь разрабатывать. Не помешает, даже если и вправду надумаешь бросить танцевать. Нет, Юля, не верю. Я же тебя знаю давно. Чем бы ты в таком случае занималась в жизни?
…Подожди. Не может быть. Про Марину?
Нет, почему, не так уж и удивлен. Знаешь, я же тогда не просто составлял тебе протекцию по связям, это была бы пошлость, согласись. Мне хотелось, чтобы вы встретились. Казалось, оно должно пойти очень на пользу вам обеим, вывести на какой-то новый творческий уровень — и тебя, и ее. А вышло вот как. Да я и сам хотел бы разобраться, что именно из этого вышло.
Давай попробуем.
Ты понимаешь, мне ведь никогда не верилось по-настоящему, что мы с ней расстались. Представлялось, будто это временная такая ситуация, вполне естественная, когда люди живут в разных странах. Не виделись уже десять лет, а ощущение было такое, что в любой момент можно позвонить, договориться о чем угодно, встретиться, остаться, быть вместе. Я и позвонил. Марина не удивилась совершенно. Думаю, ей тоже все время казалось именно так. Хотя, конечно, это была неправда. Чистая выдумка, не для кого-то, для себя самих.
Очень многое всегда зависит от неважных вещей, Юлька. От проходных совершенно событий, мелких удач или неудач, рутинных поступков. Которые могут сойтись в контрапункте, а могут и не сойтись, и ты даже не сразу заметишь, насколько это было страшное, фатальное несовпадение. Ну, сорвался контракт, я никуда не поехал. Потом еще один. Потом, наоборот, большой гастрольный тур совсем в другую сторону, в Америку, что ли. И как-то так оказалось, что несколько лет прошло… А потом я все-таки приехал. Сам поднял старые связи на канале, попросился в проект: помнишь, тогда все с ума сходили по танцевальным телешоу? Ну, ты еще маленькая была. Кстати, скажу тебе, тогда попасть в такое шоу — это считалось редкой удачей: и деньги, и роскошная медийная раскрутка — столько пурги о себе я за всю жизнь, наверное, не прочел… В общем, гарантированный взлет практически на ровном месте, а в профессиональном плане смешно, элементарнейшая какая-то латина, вальсы… Юль, я не отвлекаюсь. Я стараюсь как можно точнее вспомнить. Мне самому важно.
Ее уже не было, когда я приехал. Просто не было. Ее мама даже не знала ничего: какие-то съемки, скоро должна вернуться… Михайль вроде бы знал. Но потом это уже не имело значения.
Да ничего я тогда не сделал. Ну, прозвонил в несколько мест, сделал рассылку, выложил объявление в ЖЖ… тебе кажется, это героизм? Хоть сколько-нибудь мужественный поступок? Я даже тот идиотский контракт не решился разорвать, когда они показали мне бумажку со множественными нулями. Юля, запомни, всегда очень внимательно читай все пункты договора, особенно если они набраны петитом. Не выдумывай, я же сказал тебе, что не верю. К тому же, не сомневайся, на издание книг тоже заключают интересные договоры.
Потом я узнал, что ее спасли. Потом умер Михайль… нет, подожди, он, кажется, раньше умер, так неожиданно, мы с ним еще тогда… стоп. Юлька, ты не поверишь, не могу точно вспомнить. Только это чувство совершеннейшего бессилия, дикое и беспощадное ощущение, что все в мире происходит само собой, то есть нет, еще хуже — зависит от каких-то немыслимых, пошлых мелочей, несчастных случаев, накладок, совпадений — от чего угодно, только не от тебя. Я уехал до того, как она вернулась, не специально, просто так получилось, был билет, гостиница зарезервирована до определенного числа… ерунда, конечно, пустяки. Но у меня уже не было сил бороться даже с такими пустяками. Да я и понимал, что это все равно ничего, по большому счету, не изменит в жизни. Кто я такой, чтобы жизнь считалась с моими желаниями?
А вот Марина — могла. Могла заставить считаться с собой кого угодно и что угодно. Тебе, наверное, нарассказывали всякого про нее, называли сумасшедшей, истеричкой?.. Да ну, не надо, я же знаю. Так вот, на самом деле, когда она срывалась, когда ее пробивало, — она могла все. Все абсолютно. И ни у кого, мироздания в том числе, не хватало пороху и сил ей противостоять. Потому что творчество, Юля, — это когда можешь.
…Правда, смешно сказал?
Ты же сама такая. Я еще тогда понял, когда увидел тебя на том кастинге, помнишь? Ты светилась!.. Ты и сейчас светишься. Уверен, Маринка тоже это заметила, она хотела работать с тобой, вы могли бы… ладно, прости.
Но ты сможешь. И написать свою книгу, и вернуться в балет, и сняться в кино — да все что угодно.
Правда. Я знаю.
Елочкой. Носками в разные стороны. И зрители сразу все понимают: так действует любая хорошая деталь, точная, тянущая за собой цепочку образов и ассоциаций. В одну секунду правильно подобранная, угаданная деталь раскрывает то, на что потребовалась бы в лучшем случае целая реплика, если не сцена, а экранное время стоит дорого. В отличие от моего нынешнего времени, которое ничего не стоит. И это обыкновенные, ничего не говорящие следы.
Последние минут пять маленькая уже ворочалась и поплакивала, проявляя нетерпение и голод, и потому прежде всего я остановилась у крыльца и поднялась с ней на кухню. Уже давно тесное для сна клетчатое корытце, поставленное на стол, отлично служило стульчиком для еды и было испятнано по краю островками засохшей кашки и перетертых овощей. Кашку я пока готовила из порошка, обнаруженного все в той же бездонной посылке: еще месяц назад малышка ела очень понемногу, но теперь концентрат стремительно заканчивался, и скоро, наверное, надо будет попробовать растолочь в ступке какую-нибудь крупу… стоп. Еще неизвестно, что у нас тогда будет — скоро.
Она ела, открывая ротик с готовностью, как птичка, почти не плевалась и не вертела головой. Наверное, ей тоже хотелось побыстрее узнать, что будет дальше. Любопытные черные глазищи, ни в одном из них ни тени, ни облачка сна: похоже, счастливый период, когда она спала практически все время, исключая кормления, безвозвратно позади. Оставлять ее без присмотра хоть в кресле-корытце, хоть в колыбели тоже больше нельзя; хорошо, пойдем вместе. К тому же, скорее всего, так и задумано.
Взяла ее в слинг — смешное слово, на грани приличия, и, главное, никак не припомнить, откуда я вообще его знаю; а так ничего особенного, просто кусок льняного полотна, повязанный через плечо, удобно — и отправилась на разведку. По следам.
Он успел здесь побродить. Следы возвращались, пересекались, пропадали на утоптанном снегу, а на относительно рыхлом вычерчивали причудливые цепочки. Четких отпечатков почти не было; в один из таких я поставила для сравнения свою ногу — ну да, больше, намного, на несколько размеров — ну и что? Определить направление не получалось. Определить не получалось вообще ничего.
Вот он потоптался возле умывальника. Обошел вокруг колодца, да еще и несколько раз, как будто специально путал следы. В ту сторону у нас ничего нет, кроме флигеля Отса, потому и лежит глубокий снег, ага, нашего гостя все-таки туда понесло, пошли за ним, может быть, перехватим где-то там, между строениями. Кстати, не исключено, что это Отс и есть, хозяин вернулся наконец-то: возможно, дабы передать мне новое послание и традиционно ничего не объяснить… Что?
Девочка у меня на груди произнесла короткий, невербализованный, но странно осмысленный по ощущению звук.
А я увидела.
Прикрытую неплотной щелью дверь — со звездчатыми зубцами выбитого стекла по периметру.